Переживание единого поля составляет одну из основ мистического опыта, доступного человеку, и многократно описанного в религиозно-философской и художественной литературе. Несмотря на то, что само по себе единое поле, как предельное состояние общей всем живым существам реальности, должно представлять собой максимально объективную и категорическую действительность, его переживание носит крайне субъективный характер, тяготеющий к духовному солипсизму[1]. Причиной такого парадокса является сама природа дуализма объекта-субъекта, материи-идеи, конкретного-абстрактного, полноты-пустоты, интегральное состояние которых потенциально содержит в себе обе полярности.

Отсюда, описание соответствующего переживания носит у большинства авторов вышеуказанного опыта крайне субъективный характер, поскольку тут речь идет не только о синестезии сенсорных реакций, но и о своеобразной синлогике речевых единиц.

«Сама умственная операция выделения объекта из бесконечной объективности, его детализация и классификация по субстанциальным категориям, невозможна без изначально заданной интуиции некоторого «единства», которое, по аналогии с синестезией (единство ощущений), можно охарактеризовать как «синлогику» (единство представлений), она же – чистая «идея» Платона или примордиальный «логос» Иоанна Богослова».

В.Видеманн.Тайн [700x440]а черного мурти

В качестве примера переживания единого поля опишем наш собственный опыт, имевший место в горах Западного Памира. Однажды я отправился в паломничество на один из мазаров (могила святого) в районе верховий реки Обимазар. Сюда я пришел вместе с группой паломников, преодолев пешком, по горной тропе вдоль русла стремительного потока, около двух десятков километров. Помолившись, они ушли назад, а я решил остаться на этом месте на несколько дней, тем более, что около мазара был устроен паломниками склад с припасами, теплыми одеялами и даже полностью заряженной керосиновой лампой.

Обычно, в период летнего сезона, паломники приходили сюда чуть ли не каждый день, но в тот раз, километрах в двадцати от мазара, сель снес автомобильный мост, и таким образом вся территория выше по реке оказалась полностью отрезанной от мира. Я тогда этого еще не знал, а просто удивлялся, что после группы бабаев, с которыми я сюда пришел, больше никто на мазаре так и не появился. Таким образом я оказался на несколько недель в полном одиночестве, в приятном высокогорном ландшафте, рядом с могилой известного во всем регионе святого, с палаткой, запасами еды и керосина.

Это было у меня далеко не первое путешествие в горы, и я давно заметил, как моя психика реагирует на пребывание в режиме относительной изоляции от цивилизации и активного человеческого присутствия. Сначала, в течение первых четырех-пяти дней я начинаю видеть очень интенсивные и яркие сны, как будто открывается некий внутренний шлюз. Но я давно смекнул, что это просто психика «сливает» накопившуюся в мозгах энергию впечатлений, которую мы не замечаем в состоянии обычного экзистенциального стресса в привычной среде, но которая становится видимой в ситуации изоляции и отсутствия ежедневных поступлений новых «активных» впечатлений из окружающей среды.

Наконец, на пятый-шестой день сны становятся более спокойными, но и более глубокими. Начинает меняться сама природа сновидений, их содержание становится все более символическим и абстрактным, менее бытовым и связанным с моей внешней личностью состояния бодрствования (эго). Напротив, даже после пробуждения усиливается присутствие субъектности сновидений (авто) как своеобразного фона. Это можно также расценить как смещение порога бодрствования в сторону сновидений, сам мир вокруг обретает характер не совсем реальный.

И вот, приблизительно на пятый-шестой день своего пребывания около мазара, я вдруг услышал, как где-то на расстоянии очень тихо играет какая-то спокойная музыка, что-то типа органной оратории. Я, конечно, сразу же подумал, что это идут какие-то люди, включившие радио: то ли паломники, то ли геологи или альпинисты, тоже ходившие по этим горам, откуда было рукой подать до пика Коммунизма (сегодня это пик Сомони)[2]. Проходит час, второй – а людей все не видно, хотя музыка стала чуть громче. Может быть, они там на привал устроились? Однако, и через три часа никто не появился, а я стал замечать, что музыка исходит не из одного источника, где-то ниже по реке, а как со всех сторон одновременно. Может быть, это эффект горного эха?

Я стал более внимательно прислушиваться к звучанию и тут понял, что в действительности музыка звучит прямо с небес, точнее – с линии горизонта, где небеса соприкасаются с ломаной линией горного рельефа, и так – по всему кругу, на 360 градусов. Но это была уже не музыка, а звучание живых голосов, словно бесчисленные ангелы поют хоралы. Причем было такое ощущение, что именно линия горизонта задает характер звучания, и там, где рельеф выше – выше и голоса, и далее все следует как по нотам, только вместо нотных линеек мы имеем уровень горизонта. Но дальше звучать стало и само небо, вернее, ангельские голоса зазвучали со всего небосвода.

Интересный эффект состоял в том, что когда я прислушивался к какому-то одному голосу, вычленяя его из общего хора, то можно было фиксировать его как исполнителя очень сложной индивидуальной арии, но все голоса вместе создавали эффект гармоничной макро-композиции, без диссонансов и какой-либо фальши. Это была, в самом деле, настоящая небесная симфония, в прямом смысле этого слова: ангельское пение как музыка сфер. Я, разумеется, вспомнил и пифагорейцев, и йогическую наду, григорианские хоралы, и византийские распевы, и суфийские макамы[3]…

Я понял, что произошло раскрытие моего сознания и я переживаю состояние мистического яснослышания. Однако, одним звучанием дело не заканчивалось. Вместе со способностью к яснослышанию у меня стали раскрываться способности дистанционному ощущению. Сначала я понял, что способен непосредственно ощутить, как часть самого себя, все объекты окружающего ландшафта: деревья, камни, горы и, потенциально, все живое в пределах этого ландшафта. По всей видимости, животные сходным образом ощущают свою территорию и засекают вторгшихся на нее пришельцев. А возможно, не только животные, но и люди, живущие естественной жизнью (т.н. архаичные племена).

Глядя на ствол дерева, у меня во рту появлялся вкус древесины, от листьев – вкус листьев, от земли – вкус почвы, от гор – вкус содержащихся в их породе минералов: меди, железа, золота… Видимо, появись в округе горный козел, я бы, как снежный барс, ощутил бы у себя во рту вкус его крови, появись медведь…  Медведи, кстати, в этой местности водились, причем весьма активно. Местные меня не раз предупреждали, чтобы я по ночам по горам не ходил. Я, конечно, судьбы не испытывал и аккуратно зажигал с наступлением сумерек керосиновую лампу, чтобы ее свет ясно сигнализировал косолапому: этот пятачок занят, ищи себе другое место!

Много лет спустя я рассказывал о своем опыте одной знакомой художнице, и она воскликнула: «Да, точно! У меня тоже такое было! Однажды я ехала на велосипеде по парку, и вдруг стала ощущать окружающие деревья как часть самой себя, как будто они являются продолжением моего тела!»

Но и это было еще не все. Смеркалось, на небосводе стали зажигаться первые звезды, над горной грядой взошла желтая Луна. Тут я понял, что звучит не небо само по себе, а каждый голос связан с определенной звездой. Луна же давала нечто вроде базисного инфразвука. Я попробовал физически прикоснуться к ее поверхности, и на языке возник вкус мела. Таким образом становилось ясно, что горизонт моего телесного отождествления не ограничивается земным ландшафтом, но продолжается в пространстве всей Солнечной системы, и даже Млечного пути, совокупное звучание которого и составляло слышимую мной симфонию небес.

А что же дальше? Это можно как-то прочувствовать? Я постарался расширить горизонт своей рефлексии за пределы Млечного пути, до максимально возможного объема. Но для этого уже не нужно было смотреть на небо, поскольку все равно ничего не увидишь – так далеко находится граница всего сущего. Я понял, что сейчас требуется просто закрыть глаза и начать намеренное расширение собственной сенсорной сущности, стараясь прослушивать тонкий фон за пределами явного звучания звезд. Раскрывшиеся интуиции позволили понять, что звучания небесных тел связаны с моментом их движения в космосе, причем отдельные созвездия давали как бы совокупные аккорды, в которые сливались индивидуальные арии ангельских гласов, а совокупности созвездий, в свою очередь, формировали новые макро-аккорды, и так далее…

На каком-то этапе созерцания звуки и движения, воспринимаемые словно завихрения эфирных ветров, стали сливаться в единую стихию космической ротации, которая представилась живым дыханием гигантского небесного существа. И это дыхание было гармонично связано с дыханием моего собственного тела. Таким образом раскрывалась связь между универсальным духом вечности и индивидуальной душой человека, духом Парабрахмана и душой Параматмана, сосуществующих в единой локации универсума: он во мне, и я в нем.

Главный вывод, который я сделал из своего космического опыта – все едино: мое истинное тело, в его предельном объеме, и есть тело всей вселенной, или даже мультивселенной (если таковая имеет место быть). Причем это единство я постиг не просто умозрительно, а непосредственно, всем своим существом. Более того, абсолютное единство существа, в полном объеме составляющих его измерений, предполагает также абсолютное единство всех сопутствующих бытию этого существа времен. Как сказано в Ригведе, «Пуруша – это все, что было и все, что будет».

Расширяясь в беспредельность космического пространства, душа человека последовательно интегрирует в себя минувшие времена, вплоть до изначальной точки космологической сингулярности, от которой современная наука отсчитывает начало расширения вселенной после Большого взрыва. Сжимаясь же до сверхквантового объема, аналогичного каббалистическому цимуму[4], душа, парадоксальным образом, интериоризирует будущее, которое, в пределе, совпадает с прошлым.

Я уже отмечал выше, что чем подробнее мы будем стремиться описать наш опыт созерцания универсального единства, тем субъективнее будет становиться сама манера изложения, поскольку смысловая консолидация содержания данного опыта требует, по факту, прогрессирующей синестезии ощущений и синлогики воображения. Аналогом этого подхода может служить процесс засыпания – преобразования четких дифференциалов бодрствующего опыта в полевую структуру сновидной неоднозначности все более субъективизирующихся переживаний, вплоть до психической сингулярности глубокого сна «без сновидений».

В результате момент истины совпадет с моментом чистой субъектности, которая, при этом, не является результатом растворения личной капли в океане божественной объективности, а как раз наоборот – цимцумом вселенского океана в капле индивидуального (неделимого) начала. Умаление божества, поглощение последнего личным началом – это все фигуры мистического познания, понимание которых возможно только при раскрытии гностического потенциала самого мистика, его «третьего глаза» или бодхичитты (природы пробужденного сознания). Образно говоря, что здесь речь идет о пробуждении субъектности глубокого сна (психе, праджня), но последнюю не следует путать с субъектностью состояний бодрствования (эго, вайшванара) или сновидения (авто, тайджаса).

Теоретически, три вышеназванные субъектности могут быть интегрированы в финальную, четвертую субъектность четвертого состояния (турия), являющего собой синестезию/синлогию бодрствования (джаграт), сновидения (свапна) и глубокого сна (сушупти) – продукт магического синтеза микро-макрокосма, или т.н. махамудру[5]. Существуют ли объективные показатели реализаци махамудры – вопрос спорный. То же самое касается субъективных показателей, если под субъектностью понимать привычные сенсорные параметры последней. Субъектность глубокого сна, праджня – уже нечто, не схватываемое воображением людей, не имеющими должного мистического опыта. Тем более, если речь идет о субъектности четвертого состояния (атман)!

Сводная таблица уровней когнитивных состояний и оперативных субъектностей: