Феноменология божественного имени
в контексте идей пост-секурярной антропологии

Международная конференция "Вклад Святой горы Афон в европейскую духовную и интеллектуальную традицию"
Зальцбург, Австрия. 08-09.07.2011.

Терминология. Прежде всего, я бы хотел уточнить понятие "пост-секуляризма", споры вокруг которого во многом определяют в последнее время интеллектуальную и духовную атмосферу Мирового общественного форума "Диалог цивилизаций", одним из мероприятий в рамках которого является наша конференция. Понятие "постсекурярного мира" появилось в современной философии, политологии и социологии совсем недавно, отражая тенденцию роста в мировом общественном сознании религиозной составляющей, что само по себе ставит под сомнение аксиому модернизма о неизбежном снижении религиозности в условиях роста научно-технического прогресса. Однако, пост-секулярность не следует путать с до-секулярностью, т. е. с миром, еще не знакомым с достижениями Возрождения и Просвещения. Пост-секурярный мир, напротив, несет в себе критический опыт опыт как до-секулярной, так и строго секулярной — вплоть до откровенно атеистической и даже анти-секулярной — реальности. Таким образом рост религиозности в до-индустриальном, а стало быть — и до-секулярном обществе (например, в Афганистане или Судане) нельзя считать за проявления пост-секурярности. Иное дело — рост религиозности в Великобритании, где по неофициальной статистике более трех четвертей населения составляют атеисты и агностики. Или в России, где не менее трех четвертей жителей еще двадцать лет назад считали себя неверующими.

Говоря о пост-секулярной науке в целом, я бы определил под "пост-секулярностью", прежде всего, открытость научного сознания познавательным интуициям, так сказать, "не-научного" порядка. Тем более это касается междисциплинарных исследований, систематически требующих не- и вне-системных решений. Однако"не-научный" еще не значит "ложный". Богословие тоже, строго говоря, "не-научно". При этом "научный" — еще не обязательно значит "истинный". Вспомним как относились к Варлаамовой учености и "научным истинам" священнобезмолвствующие анахореты из афонских келий, мнение которых было озвучено Григорием Паламой:

"Ученые мнения друг от друга отличаются и друг другом исключаются, на каждое всегда приходится больше противных, чем согласных. Не слишком ли безрассудно надеяться, что в каком-то из них окажутся угаданы законы творящего ума?" ( Г. Палама. Триады в защиту священнобезмолвствующих)

Эти "законы творящего ума" — но не в богословском, а в сугубо эволюционистском ключе (как законы психофизиологии речи) — были в высокой степени осмыслены и описаны представителями того, что я называю "советского научного андерграунда" — т. е. учеными и интеллектуалами, чьи исследовательские методы не вписывались в систему советской академической легальности, и посему их деятельность носила часто полуподпольный или даже откровенно подпольный, андерграундный характер. Именно такой характер носили исследования пионеров новой антропологии. Прежде всего я имею здесь в виду российского историка Бориса Поршнева (1905-1972) и эстонского философа Михаэля Тамма (1911-2002).

Академик Б. Ф. Поршнев известен в научных кругах, прежде всего, как специалист по средневековой Франции, однако "факультативно" он занимался вопросами антропогенеза, проблемами психофизиологии и развития второсигнальной (т. е. речевой, в широком смысле слова) деятельности человека — главной особенности, выделяющей, с точки зрения материалистической науки, гомо сапиенса из мира животных. Поршнев, синтезировав учение Павлова о рефлексе и учение Ухтомского о доминанте, создал уникальное объяснение второсигнальной природы человека, подкрепив свои тезисы богатым научным материалом. Фактически, Поршнев "разоблачил" тайну человеческого ума, показал его сложносоставную природу как противоречащий законам биологической эволюции "пожизненный невроз", определивший принципиально новую, второсигнальную стратегию выживания вида. При этом научный вывод поршневской теории был не просто антимарксистским. Он был антидарвинистским. Не в том смысле, что отрицалась теория эволюции видов, но пересматривалась роль труда в развитии человеческого сознания. Согласно Поршневу, если говорить кратко, человек был создан не трудом, а суггестией — т. е. через практику дистанционного управления его поведением со стороны более властных соплеменников и попытки бессознательно противостоять этому управлению, — что и привело, в конечном счете, к появлению второсигнального канала внутривидовой коммуникации и зарождению речевых способностей в целом.

Философ Р. М. Тамм получил образование в Германии, сотрудничал с индийскими духовными миссиями, издавал журнал общества адвайта-веданты во Франкфурте-на-Майне. В 1956 году, волей случая, попал в СССР и был там интернирован (как бывший гражданин Эстонской Республики) до 1981 года. В 60-70 годы возглавлял подпольную исследовательскую группу в Эстонии, изучавшую различные гипнотические и трансовые состояния. С ним, в частности, консультировался академик Василий Налимов, работая над книгой "Вероятностная модель языка". Тамм, будучи, в отличие от научно-атеистического Поршнева, религиозным идеалистом-максималистом, тем не менее, в своих выводах относительно природы человеческого сознания, пришел к тем же самым "техническим" результатам, что и московский историк: мышление обусловлено суггестией или автосуггестией. Но главное — оно имеет фантомную природу, связанную с активностью особых галлюциногенов, вырабатываемых мозгом в процессе интеллектуальной активности. Получается, мыслю — значит грежу... Не этому ли нас учат и афонские схимники?

В общественном сознании широко распространено представление о принципиальной объективности человеческого языка, в силу которой реальность может быть не просто адекватно описана речевыми средствами, но едва ли не буквально отражена в языке как своеобразном магическом зеркале, один-в-один. Отсюда — вековечная борьба культурного человека за чистоту языка и корректность выражений, сопровождаемая формированием мощного аппарата уточняющих коннотаций различных порядков. Развитие самого сознания многие отождествляют с развитием речи, а развитие знания — с развитием конкретного языка. Отсюда происходит философский тезис об отражении реальности в сознани и бесконечном приближения познания к объективной истине через попытку ее научного описания. Древние люди, жившие в эпоху первоначального складывания речевых навыков, прямо отождествляли речь и реальность, придавая словам значение изменяющих физический мир магических заклинаний. За искаженное прочтение священной формулы можно было поплатиться жизнью как за своеобразное богохульство. Бог творит мир через слово и сам же им является. Речь — начало богообщения. В таком контексте ложь воспринимается как преступление против божественного порядка, ибо разрывает экзистенциальное единство между словом и реальностью, описывая обстоятельства, не имеющие места быть. Наказания на нарушенное слово издревле были весьма суровыми. Нарушение клятвы и сегодня рассматривается как одно из тягчайших преступлений. Очевидно, что слово с доисторических времен играет в жизни человечества фундаментальную социоморфную роль, являясь при этом средством не только коммуникации, но и сакрализации. На презумпции божественности слова построена всякая теология.

"Вы знаете истинное имя Бога?" С таким вопросом к нам часто обращаются представители одной весьма активной деноминации. А ведь и в самом деле, полистаем Библию, Коран, Веды, другие священные тексты человечества: почти везде Бог, боги, божества носят персональные имена. К примеру, в исламе существует учение о 99 именах Аллаха, знание которых открывает мусульманину райские врата. Издревле считалось, что знание истинного имени Бога позволяет обращаться к Творцу тет-а-тет и лично просить Его о чем-нибудь. Отсюда — попытки жреческой касты хранить имя Бога в тайне, не раскрывать его профанам. Еще бы, ведь в знании этого имени — вся магия управления миром, поскольку Бог вряд ли откажет в личной просьбе. Священные предки разговаривали с Богом на примордиальном небесном языке, сакрализованным жречеством в качестве инструмента магической практики: только на этом языке можно общаться с высшими силами. В результате были засекречены не только сами заклинания, но и способы их произнесения. В Древнем Израиле, к примеру, существовал тотальный запрет, под угрозой смертной казни, на поизнесение Божьего имени, а некоторые секты запрещали даже его написание. Единственным исключением был первосвященник, которому религиозный закон позволял делать это раз в год, совершенно без свидетелей, в Святая святых Иерусалимского храма.

"Произнесение имени Всевышнего было в иудаизме табуировано, что, в частности, основывается на библейской заповеди «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно» (Исх 20:7), поэтому истинное (тайное) произношение имени знал только первосвященник Иерусалимского храма, в быту же использовалось имя Адонай (Господь, Всевышний). Во время очередного нашествия язычников Иерусалимский храм был разрушен, а первосвященник убит, а, так как в древнееврейском нет букв, обозначающих гласные, а огласовка букв ставились как у букв публичного имени (Адонай), то истинное имя Бога до сих пор остаётся лишь предметом гипотез." (Википедия)

Платон считал, что человеческая речь произошла от имен античных богов. И в этой гипотезе есть рациональное зерно. Как показал в своих исследованиях академик Поршнев, имя собственное исторически развилось из табуирующего оклика, блокирующего первосигнальную активность существа, и таким образом оно может считаться первым речевым элементом общения на второсигнальной основе. Механизмы, запускающие в человеческом воображении процесс сакрализации имени Бога, связаны с феноменологией имени в контексте исторического развития всего понятийного инструментария гомо сапиенса. Первоначальная функция имени как оклика представляла собой запрещающую команду (интердикцию) в виде суггестивной индукции, тормозящей деятельность первосигнальных биологических анализаторов. Например, когда ребенок делает что-то не так, его окликают по имени. Произнося имя человека, вы, прежде всего, тормозите его естественную активность, вводите в суггестивный шок, в котором внушение становится возможным, а стало быть — возможно и второсигнальное общение. Можно сказать, что вся человеческая речь произошла из имен собственных как табуирующих окриков, на заре развития второй сигнальной системы.

"Демоны подчиняются через правильное произнесение их имени", — учит каббала. Правильно произнеся имя Б-га, можно перевернуть мир... Магия имени строится, прежде всего, на том, что личное обращение к Богу как бы выключает Последнего из процесса управления миром, и в этот момент можно внедрить через Него в мироздание элементы собственной программы, запустить своего траяна... Иначе говоря, согласно подобной логике произнесение имени Божьего как бы "парализует" Бога, отвлекая от его "дел", одновременно делая возможным "божественное внушение" (т. е. внушение божеству или небесным силам определенного поведения). В случае такого рода "магии" мы сталкиваемся, безусловно, с очень архаичным слоем ментальности. На заре выделения человеческой расы из более обширной популяции гоминид, протопредок гомо сапиенса начал применять в качестве инструмента охоты и дрессуры т. н. интердикцию (запрещение на совершение определенных действий с целью принуждения к подчинению) как средство дистанционного влияния на поведение других особей. Для этого, прежде всего, использовалось звукоподражание, имитирующее сигналы различных животных. В древнейших мифологиях этот момент подается как "овладение человеком языком зверей и птиц". В действительности это был вовсе не язык, а форма первосигнальной коммуникации, цель которой — стимулирование противоестественного поведения животного во благо человека. Такая звукоподражательная практика привела к развитию гортани и будущих органов речи гомо сапиенса, позволила последнему овладеть сложными звуковыми модуляциями и дифференцированием фонем. Отрефлексированная в двигательном центре мозга интердикция, переходя во второсигнальный формат, превращается в суггестию как то самое средство, которое и создало современного человека.

Ощущение присутствия высшей или трансцентентной личности тесно связано с феноменологией имени и представляет собой своеобразную детекцию на дне подсознания диалогального партнера, присутствие которого сделало наличие второсигнальной деятельности вообще возможным. Этот партнер, или трансцентентальный двойник, изначально представлял собой интериоризированный фрагмент первосигнального влияния других особей (коллектива) как фантомный психопродукт некой суммы гетеросуггестивных импульсов. Такого двойника можно также назвать "внутренним голосом" или "божьим гласом" — в зависимости от культурных предпочтений. Вторая сигнальная система — как речь и разум — возникла не столько в результате некой эволюции первосигнальной системы древнего проточеловека, сколько в процессе совмещения в психике последнего двух отдельных первосигнальных параметров (собственного и чужого) в формате патологически-парадоксальной, с точки зрения биологии, нервно-психической рефлексии (необходимость одновременного выполнения несовместимых команд и последующая срывная реакция в виде экстериоризации тормозной доминанты).

Благоприобретенная второсигнальная навигация исторически возникает как неадекватная или компенсаторная реакция психики в условиях частых сбоев врожденной первосигнальности. В этом смысле, судьба человека, управляемого второсигнальными мотивациями, есть следование чужой воле. Если человек совершенно лишен этой способности (т. е. открытости чужой воле) — он не человек, а невменяемый, социально-опасный психопат. Вся человеческая культура — это система тестов на социальную вменяемость, которая заменила собой чисто биологический отбор по первосигнальной шкале ценностей, ориентированных на прямую биологическую пользу. Таким образом, второсигнальная деятельность постепенно эмансипируется от первосигнальной, не теряя при этом своей экзистенциальной химеричности. Будучи внебиологичной по происхождению, вторая сигнальная система отражает не саму реальность, а ее психо-виртуальный слепок в формате предметного мышления, где сами предметы при этом вполне фиктивны, поскольку являются сугубо концептуальными фигурами, базирующимися на беспредметных обобщениях метафизического мышления как порочного круга терминирования. Эта галлюцинаторность и глубокая биологическая патологичность второсигнальности позволяют уподобить процесс мышления и осмысления реальности бреду наяву, где явь — это (если вспомнить Платона) проникающие в пещеру второсигнального дискурса первосигнальные энергии как непосредственные свидетели внешнего бытия, не имеющего "ничего общего" с виртуальными тенями на внутренних сводах ума.