Джи — это один из инициатических псевдонимов олдового московского мистика и гуру Владимира Григорьевича Степанова, покинувшего земную юдоль 11 января 11 года.

В 60-70 годы Степанов был центральной фигурой в столичных околоэзотерических кругах, посвящая интеллигенцию и богему в суфи-масоно-каббалистический дискурс, бывший в те времена под жестким идеологическим запретом. В силу судьбы и обстоятельств Владимиру удалось лично познакомиться и завязать творческие контакты с рядом ключевых представителей этого дискурса на Западе, включая поэта-символиста Роберта Грейвза, гурджиевского ученика Джона Беннетта, афганского специалиста по суфизму Идрис Шаха. Это были источники инициатической энергетики как бы из-за пределов советского магического эгрегора, накладывавшего свой специфический, "прибауточный" отпечатак на подсознание и менталитет господствовавшей человеческой среды. Через это европейское окно в Москву пошла редкая, но меткая литература. Вокруг фигуры Степанова сформировался интеллектуально-богемный кружок, главные мероприятия которого известны сегодня как "южинские посиделки" — гулянки на квартире у писателя Юрия Мамлеева, одного из первых членов степановского корабля. Среди других пассажиров судна капитана Джи можно назвать поэта Евгения Головина, философа Гейдара Джемаля, писателя Аркадия Ровнера, музыканта Алексея Козлова...

В начале 70-х Степанов работает в Институте философии АН СССР. Его диссертационная тема — философия известного сиониста Мартина Бубера, при этом научным руководителем выступает арабист Валерий Емельянов, будущий автор скандальной книги "Десионизация". Правда, сам текст диссертации написал Гейдар Джемаль. На вопрос об открытом соавторстве Джи ему сказал: "Дружище, ты таких диссертаций еще с десяток напишешь, а мне это — одна на всю жизнь..." Этот философский институт, надо сказать, вообще был местом веселым — некой синекурой, где едва ли не каждый сотрудник мог гулять, как хотел. Я был знаком с работавшим тут много лет академиком Генрихом Батищевым, который, занимаясь диалектикой творчества и противоречием как категорией диалектической логики, перешел от научного атеизма к православной догматике, а затем и вовсе оказался заперт в метафизическом зиндане агни-йоги (видимо, найдя здесь адекватный синтез религиозной доктрины с коммунизмом). Еще один научный сотрудник оного учреждения (не помню имени — столько воды утекло) ходил принципиально без носков. Но Степанов долго здесь не продержался. Его академическая халява быстро закончилась. Емельянов огреб проблемы, Степанова просто уволили. Вернее, элементарно перестали выписывать зарплату. И он пошел по пути создания собственной, автономной сети интеллектуального влияния.

Владимир резко расширил географию знакомств, выйдя за пределы Москвы и заведя контакты в Питере, Прибалтике, других городах и регионах СССР. В Эстонию он впервые приехал в начале семидесятых — повидать главного "финского колдуна" всея Похъелы, он же — эстонский мистический философ-диссидент Рам МихаЭль Тамм. Знакомство состоялось при посредничестве эстонского арабиста Хальянда Удама, писавшего в Москве, при Институте восточных языков, свою диссертацию по суфийской поэзии и знавшего Степанова через круги московских востоковедов, с которыми последний активно общался (Октябрина Волкова, Андрей Зелинский, Александр Пятигорский и др.). Рам характеризовал Джи как "суфи-масона", рассказывал, что тот был одет в специальную рубашку с масонским кубическим орнаментом. Степанов был одним из первых, кто начал читать в СССР Рене Генона и других авторов этого круга. Он также одним из первых увидел структурный параллелизм между геноновскими идеями и метафизикой эзотерического исмаилизма, интегрирующего в своей инициатической практике западную эллинистическую (греко-египто-персидскую) и восточную индо-тибетскую мистические традиции. Знающие люди называют исмаилизм "народным зороастризмом", и они — недалеки от истины. Только в исмаилизме, наравне с зороастризмом, священным языком считается персидский. Культ огня в исмаилизме тоже однозначен. А место намаза занимает зикр — экстатическое вращение под звуки барабанов, ситоров и психоделический рэп на стихи одного из главных исмаилитских авторитетов, средневекового поэта Носира Хисрава.

Я впервые увидел Джи в 79 году, в квартире у Джемаля, на Таганке. Шло обсуждение тезисов к зарождавшемуся тогда тексту "Ориентация — север", которые Гейдар набросал на французском языке. Позже, уже в соавторстве со СМОГистом Игорем Дудинским, был отработан окончательный вариант рукописи. В 1981 мы с Рамом навещали Степанова в Москве. Рам уезжал из СССР в Америку, и Владимир предложил мне свои каналы в американском посольстве, через которые можно было бы держать "дипломатическую" связь с тем берегом Атлантики. Через эти каналы мне удалось впоследствие переправить в США практически весь необходимый Раму архив: рукописи, печатные страницы, ксероксы и материалы под копирку... В последующие три года мне приходилось часто и подолгу бывать в Москве, за это время я близко узнал многих Володиных друзей, подруг, любовниц, жен, перебывал у всех в гостях и как бы зафиксировал топологические и психологические параметры существования мэтра. Галя, Катя, Лина, еще одна Лина, Дракончик... В этот период у мастера появились два верных оруженосца — Костя и Гурам. Молдаванин и грузин. Оба — византийцы. Корабль дураков лег на новый курс, который описан в книгах Константина Серебряного о путешествиях в инициатическое зазеркалье.

Незадолго до моего отъезда из СССР в 1987 году, Степанов оказался в Таллине, вместе со своими телохранителями. В то время они путешествовали по стране в составе бригады грузчиков, сопровождавших гастроли джаз-оркестра "Арсенал" под управлением Алексея Козлова. В действительности, это "Арсенал" путешествовал на борту Корабля дураков. На выступление в Таллине я пришел вместе с Хальяндом. Он не виделся с Владимиром почти пятнадцать лет. Встреча двух океанов в буфете театра "Эстония" продолжалась с полчаса. Кофе, коньяк... В молодости они были членами одного карасса. Сейчас Хальянд переводит Омара Хайяма, Владимир — реализует хайямовские притчи средствами уличного театра. Музыкальные выступления коллектива сопровождались модными тогда роботообразными движениями, которые воспроизводили актеры в масках. Джи трактовал это как перформанс, обнажающий монстроидальную природу современного человека, его фатальную механистичность...

В конце восьмидесятых в Европу, вместо окна, открылась целая дверь. Вскоре после падения Берлинской стены я увидел паруса Корабля дураков у нас на Шпрее, в западноберлинском Шарлоттенбурге, где я обосновался в 88 году. По странному стечению обстоятельств, степановская тройка (Джи, Костя, Гурам) обосновалась, у каких-то знакомых, буквально на параллельной улице, в пяти минутах ходьбы от меня. Компания просто болталась по городу, погружаясь в местный образ жизни и высматривая возможности для создания учебных ситуаций. Решили съездить в гости к местным четверопутникам, в центр Гурджиева-Успенского. Потом, вспоминая этот визит, они долго и нервно смеялись. Ну так а разве были серьезные ожидания чего-то другого? Члены этой организации, тем более — немцы, с бескомпромиссностью психиатра рассматривают всех интерпретаторов Гурджиева за пределами их системы как профанаторов и фальсификаторов. Априори. Тут что-то доказывать, или даже просто объяснять — бесполезно. "Хотите тематического общения? Платите деньги, записывайтесь на курсы. Опыт внесистемных людей нас не интересует..." В тот период у людей от свершавшихся перемен просто крыша ехала, все находились в близком к истероидному состоянии, а, как известно, на истериков гипноз не действует. Так что как сети не раскидывай — морского дьявола в них не поймаешь. Не сезон... Реальный сезон настал чуть позже.

Осенью 95-го Корабль дураков вновь пришвартовался к нашей гавани. Это было время, когда моя будущая жена Анастасия только-только переехала жить ко мне. У нас был, что называется, самый медовый сезон, и тут — такие гости! На этот раз троица была усилена четвертой фигурой — высоким худым голландцем-шофером, который вез команду на своей тачке аж из самого Петербурга. В Амстердам, где у команды капитана Джи появилась база отдыха. Так что Берлин — это только цвишенштацион (промежуточная станция, нем.) на пути к тюльпановому парадизу.

В тот вечер меня пригласили на вернисаж в арт-галерею в Шенеберге, которую держала жена одного немецкого дипломата. Дама активно дружила с московской богемой и тут часто вывешивались соответствующие экспонаты "из первых рук". Мы с Анастасией втиснулись в голландскую машину вместе со всеми, и через двадцать минут были у галереи. По совету московских товарищей решили предварительно пополнить винные мехи — на всякий пожарный. Закупили в близлежащем магазине, уже не помню — сколько, ящиков дешевого пакетного вина, сложили их в багажник. Подъехали, сразу разлили пару пакетов, зашли в галерею. Там — полно народу, российское телевидение, известные кураторы, Бакштейн, Беккер, Деготь... Вернисажное вино быстро вышло. А у нас под окнами — тачка, полная бухалова. Москвичи открыли багажник. Там — полный набор. Подходи — наливай. Народ обратил на это внимание, в самом деле — стали подходить. Многие, вероятно, даже думали, что это вино — подарок от галереи. А как иначе? Неужели кто-то из случайных прохожих просто так может разливать? Постепенно вся галерея сгрудилась вокруг машины, а вслед за этим, как мне представляется, стали подходить и, действительно, случайные прохожие. Но вина на всех хватало. Это действо продолжалось до глубокой ночи. Вероятно, кто-то еще поднес пару ящиков. Включили авторадио. Это была самая настоящая, спонтанная штрассенпарти.

Команда переночевала у меня, чтобы с утра отправиться дальше на запад, в страну Тиля Уленшпигеля... В тот раз я подарил Владимиру свою монографию "Знаки империи". Полистав ее, он сказал, что это — настоящая докторская работа. Так что будем считать, мастер принял у меня диссертацию.

Прошло 15 лет. У нас с Анастасией родился сын, мы переехали в Лондон. Как-то, рыская в интернете, я попал на страничку мистической школы "Атанор", которая, как оказалось, являлась инвариантом Корабля дураков. Я написал туда письмо, запросив обратную связь для Джи и его команды, и через некоторое время получил в ответ номер одного лондонского телефона. Оказалось, что в соседнем со мной районе (по лондонским масштабам — это как параллельная улица в Берлине) существует целая микро-коммуна "Атанора": семейная пара и еще одна молодая дама. Москвичи и рижане. Оказывается, что у Джи в Риге есть серьезная база. Еще одна — в Амстердаме. Вот между этими двумя точками он, в основном, и кочует. Иногда заезжая в Прагу, Москву и Питер. Ну и еще в какие-нибудь случайные места... В Англии не бывает — Шенген. Вернее, нет Шенгена, нужна специальная виза = много геморроя. Тут лондонская тройка, при участии рижских ассистентов, самостоятельно готовит мероприятия "Атанора" в самом Лондоне или сельской местности, организуя семинары в живописных пространствах местного ландшафта.

Через своих лондонских соседей я созвонился с самим Джи, с которым не общался столько лет! Голос у него был уже немного ослабевший, не такой бескомпромиссно звонкий, как во время нашей последней космогонической дискуссии — у открытого багажника голландской машины, припаркованной возле дипломатической галереи современного искусства в Берлине. Жаль, на линии было много помех, долго поговорить не удалось. Я все думал, что съезжу как-нибудь, в очередной раз, на мероприятие "Атанора" в Амстердам: и Владимира повидать, и кое-кого еще. Вот, теперь оказывается — только кое-кого еще...