Никогда еще дальние страны не мучали меня так сильно. Вот хоть ты брось все и езжай куда глаза глядят. Чтобы ничего подобного не случилось, у каждого нормального человека, на всякий случай, имеются «обстоятельства». У меня тоже есть такие обстоятельства. Мама моя дорогая! Вот весь клей, которым жопа приклеена к дивану – сплошные обстоятельства. Кто-то может сказать, что у него обострился, ну, например, гастрит. А у меня обострились дальние страны и статные негритянки. Даже не знаю, что обострилось больше.

Иногда случается думать о расстояниях. То, к чему душа тянется – немыслимо далеко. Ни рукам, ни ногам туда не добраться. Сердце замирает и становится страшно. Некоторые мысли, которым лучше бы и вовсе не мыслиться, вдруг прорываются из небытия, облекаются плотью и становятся пугающе материальными. Распихиваешь их по всем уголкам подсознания, а они все равно грозят вывалиться и загадить всю комнату.

Надоело все. И ночь. И всякая ночная хрень. И люди.

Хочется, чтобы кто-нибудь пел. Красиво так, чисто. И пусть непременно Джек засыпает в ледяной воде атлантического океана. Это здорово! Засыпать в ледяной воде атлантического океана - это совсем не то, что разговаривать с реальными, освобожденными от мужского шовинизма, девушками и ходить на работу. А с другой стороны, мертвого Джека наверняка съели какие-нибудь мерзкие морские котики. Ладно, пусть перестанет петь. Жалко Джека.

Стыдно так за все, что сказал, написал. Хочется все изодрать в клочки и уехать хотя бы в занюханный профилакторий автомобильного завода. Затерянный мир в мокрых сосновых лесах. Там, в вестибюле, есть чудесные шахматы, в полведра размером, и совсем нет проституток. Выспаться в однокоешном нумере, пожрать в столовке, пойти в мокрый сосновый лес и пропасть навсегда. Чудная меленькая речка. Метра два шириной, воды по щиколотку. Ледяная - как северный полюс. В ней водятся рыбки с присоской на репе. Звать их семидырками. За семь черных пятнышек вдоль серебристого бока.

Небритая морда от чего-то чешется. Может помыться пора, а может микроспория, мать ее. Но быть нежно-выбритым и пахнуть лягушачьей водичкой сейчас совсем не хочется. Кажется, мне ясно, откуда берутся бомжи.

Недавно еду в маршрутке. Маленькому мальчику становится плохо. Он долго и безнадежно рыгает в тонюсенький полиэтиленовый мешочек, заботливо удерживаемый матерью. Вселенная мешочка расширяется до крайних своих пределов. Боясь запачкаться, женщина удерживает его двумя пальцами на вытянутых руках. Маршрутку трясет. Мешочек воняет, булькает и раскачивается. Трындеж пассажиров в предполагаемой зоне поражения - умер. Не мигая, они смотрят на зловещую раскачивающуюся мошонку размером с небольшую дыню. На меня нападает смех. Что за дивная иллюстрация!

Захотелось вдруг быть любимчиком Бога. Эти любимчики – такие же говнюки, как и мы. Но у них есть нечто – дивный дар, позволяющий идти по воде. Голос, кисть, слово, бабки, амнезия. Я бы выбрал голос. Как у Бочелли. …sento che ci salvera… И это финальное «а» держит за яйца весь мир…