Валерий Столыпин

    На крутом бережке в низовьях реки , невдалеке от устья, притаилась крохотная деревенька, гордо именуемая поселком, под романтическим названием Лабожское. Северные географические объекты в этих суровых краях  имеют поэтические имена. 
    Пределы здесь тихие, обильные на промысел: хватает и зверя с промысловой птицей, и рыбы, речной да озерной, грибов, ягоды пропасть. Однако, основное занятие аборигенов - производство молока. Здесь свой сепараторный цех, маслобойка. Товара производят мало, но дело-то государственное, стараются. Молоко перерабатывают в масло и хранят в ледниках до прихода баржи, на которой привозят все необходимое. Нужного много: солярка, комбикорма, техника, продукты, мануфактура и носильные вещи.     

Приход суденышка для всей деревни праздник. Населения мало, особенно поздней осенью и зимой, когда вся молодежь отправляется в город учиться. Своей школы в поселке нет, только младшие классы обучает старенькая учительница, да и то, не в школе, а в избе-читальне, которая по совместительству является клубом, библиотекой и кинотеатром. Местное население называет это заведение киносарай. 

    Начиная с пятого класса, все детишки отправляются в интернат. Это  отдельная песня: порядки в нем хуже, чем в армии, дедовщина на всех уровнях. Девчонки и мальчишки с малолетства познают азы очень взрослой жизни, о которой до поры  знать-то не положено. Все об этом ведают, но делают вид, что такого явления не существует в природе. А девочки между тем с пятнадцати лет познают прелести свободной любви, коим обучают их облеченные силой и опытом старшеклассники, которые там верховодят. Но, то присказка, не о них разговор, просто к слову пришлось.
    Природа вокруг деревеньки сказочная - лесотунда. Местность испещрена разнокалиберными блюдцами озер, вьющимися лентами рек и речушек. Между ними обширные пространства болот , редкие клочки перелесков. Зимой все это однообразно белое, весной  расцвечивается всех оттенков разнотравьем  красоты необыкновенной. Мешают только стаи кровожадных комаров и мошек, которые парят над землей зудящими многокилограммовыми стаями. Неопытного пришельца могут заесть до смерти, но обычно без мази и накомарников охотников погулять не встречается.
    Зверья и рыбы в этих краях немерено. Чего только не встречается. Легче перечислить, кого не увидишь. Рыбу ловят в основном в ручьях и озерах, рыбалка на реке считается браконьерством и сурово карается властями в лице инспекторов охотрыболовнадзора. Выловил одну семгу - добро пожаловать на правилку и штраф в размере многомесячной зарплаты. 
    Но это исключительно для населения. Государство не грабит, оно промыслом занимается. Ближе к устью реки каждую весну устанавливают перекрытие: сплошную, от берега до берега, металлическую сеть-ловушку, в которую тоннами заплывает идущая на нерест семга, где и заканчивает свой жизненный цикл. Для племенного поголовья существует лишь узкий проход, который целиком и полностью контролируют ихтиологи, изучающие выдающихся особей, ведущие подсчет, они же определяют качество и здоровье поголовья, то-есть, вроде и не истребляют, а занимаются рациональным природопользованием. Однако, несмотря на декларацию разумности, на деле получается самое настоящее уничтожение экосистемы. Как ее не оптимизируй, а край все равно рано или поздно настанет, природа много разумней человека. Кажется, что от природы можно взять чего и сколько захочешь. Дудки. Все намного сложнее, чем способен осмыслить примитивный человеческий мозг, обремененный к тому же, авантюризмом, корыстью и алчностью. Скудеет помалу природа, причем много быстрее, чем хотелось бы. Но это тоже рассуждения, походя, просто душа неспокойна: невежественность просматривается во всем, до чего человек дотронулся - следом оскудение. Потому, берут много больше, чем требуется для выживания. Каждому хочется всего и побольше, а в том направлении приближается неминуемое  банкротство.
    Местное население о том осведомлено, но тоже подвержено вирусу неумеренного потребления, потому заготавливают на зиму много больше, чем могут использовать. Не свое - не жалко. Все кругом колхозное, значит ничье. Вот в таком ключе и живут.
     По совести сказать, существуют скудно, несмотря на огромные природные ресурсы, запасы и заготовки. Деревня, мать ее ети, для нее все в последнюю очередь. Отрез ткани и то по разнарядке, не говоря уже о тех товарах, которые и в глаза никогда здесь не видели. Остаются и живут те, кому податься некуда и энтузиасты, для которых природа - дом родной. Но вторых  исчезающе мало.
    Генка, слесарь и механик дизельной электростанции, которого за глаза зовут Генка-механик, а официально и при встрече Геннадий Вениаминович, причем каждый встречный норовит перед ним шапку заломить, несмотря на молодые годы, ему лишь недавно исполнилось двадцать пять, обжился. 
    Для всего коренного населения это в диковинку, поскольку никто из приезжих долее трех, положенных для отработки дипломов лет, не задерживался. Генка осел намертво, прирос, приспособился и даже извлек немалый набор выгод. Такой уж у него характер: уживчивый, изворотливый и крайне изобретательный. Руки у парня золотые, человек он дотошный, аккуратный, в работе сноровист. Кроме основной специальности он по выходным крутит кино, помогает при оказии, чинить транспорт и технику, а еще освоил тихое, но довольно объемное временами, производство самогона. 
    Варит только для своих, не просто так - по крайней нужде: свадьбы, поминки, проводы, общественные мероприятия. Ну и для негласной оплаты некоторых услуг. Например, семужки прикупить на зиму у промысловиков. 
    Хотя на перекрытии на одного рыбака два милиционера - голь на выдумки хитра, все до мелочей продумали и сдают на сторону. Генка потребитель оптовый. Чего за деньги не купишь, то можно за горячительную смесь - на промысле сухой закон, он бутлегерством подрабатывает. 
    По воде рыбу не провезти - поймают, могут и в тюрьму засадить. Генка на лошаденке, непроторенными тундровыми тропами привозит помногу, на зиму заготавливает несколько тонн. Рыбу прячет от чужого глаза в леднике, здесь же кругом вечная мерзлота, только закопаться глубже надобно. Он и зарыл схрон недалеко от электростанции, сварил двухконтурный кессон и определил на вечное поселение в мерзлую землю. Хранится рыба, ягода и мясо хоть круглый год. Гена ни в чем этом нужды не знает.
    Живет Геннадий Вениаминович один, в маленьком домике на краю деревни, сбоку от дизеля, только чуть поодаль, чтобы соляркой не воняло.  Жилище тоже сам смастерил, по своим чертежам, почти без посторонней помощи. 
    Территориальная обособленность никогда не грозила ему одиночеством, всегда в его дому ночует молодка, которая заодно приберется и приготовит поесть. У него ведь провизии вдоволь, не то, что у большинства аборигенов, часто и подолгу испытывающих нужду, больше по природной лени, чем от вынужденных обстоятельств: кто праздность приветствует, другой на стакане прочно сидит, у третьего сноровки маловато. Генка такого баловства не приветствует: любит работящих, активных и общительных, но не задарма. Поможет  кому и ждет ответной отдачи, иначе к нему после не подходи. 
    Семью создавать Геннадий Вениаминович не желает категорически: зачем, если девки в его постель прыгают сами, причем чуть ли не по записи, потому, что он противник однообразия. Любит во всем новизну и изюминку. Конечно, порой и старых подружек привечает, но то больше зимой, когда основная часть женского населения переселяется в город.
    Насчет слабого пола у него пунктик: ни дня без секса. Это девиз такой. Пробует всех. Конечно только на добровольных началах, так сказать, энтузиасток. Скаредностью Генка не наделен, потому от желающих пристроиться к его хлебосольному очагу, как правило, отбоя нет. 
    И еще страстно влюблен в носку брюк и пиджаков белого цвета. Это в деревне-то, где грязи по колено и без резиновых сапог до пояса от дома до дома не добредешь. Носит свои белые порты с невиданным в этих краях шиком, одевая сразу, как закончит ту или иную работу. Для этой цели он даже на электростанции построил для себя белую раздевалку, где его подружки чуть не ежедневно влажную уборку делают. Он и душевую сделал, чтобы в одежду белоснежную чистеньким залезать. Душевая для этих мест  вовсе экзотика. Здесь только баня раз в неделю, да и та у большинства по-черному топится: больше измажешься, чем вымоешься. Генка всегда чистенький и сверкает своими белыми подштанниками. На работе ,всегда держит два рабочих комбинезона: один для чистой работы, другой для черновой. И стирать заставляет своих подружек через день. Дизель свой каждую смену протирает, смазывает, чуть не облизывает. Каждая вещь на работе и дома лежит у него на своем месте, причем обязательно в одном направлении, строго по размеру и надобности. Такой уж аккуратист.
   Костюмы свои, относив недели три-четыре, на ветошь выбрасывает. За праздничную самогонку требует оплату белым сукном, а Варька, вдовица тридцати двух лет, ее муж в суденышке при штормовой погоде потоп, нашивает ему эту фестивальную амуницию. Она в городе на швею выучилась. И чего только в деревню поперлась, не понятно. Любовь, говорит. Дура  баба. Но сердцу не прикажешь, а знать, где упадешь - соломки бы подстелил. Мы по большей части судьбе своей не хозяева, принимаем, что судьба пошлет, кто скорбно и терпеливо, иные со злобой, злопамятно. Говорила ему Варька дома остаться, так нет, добытчик, хренов. Теперь одна кукует. Перевернулся ее муженек на малом дизельном суденышке вверх дном, здесь такие аварии оверкилем называют, а выбраться не смог. Может выпивши был или заспал, на волнах всегда сон внезапно приходит. Не он первый, не он последний. Судьба, злодейка. Хорошо ремеслом владеет, заказов достаточно. Она и кулинарка отменная, кажись, лучшая в этом краю: пироги да кулебяки готовит знаменито, мясо и рыбу в десятках видов. Любит Геннадий Вениаминович ее удивительного вкуса стряпню.
    Генка частенько Варьку к себе зазывает, та никогда не отказывается, любой девке мужичок время от времени надобен, чем она хуже. Только Генка не от вожделения ее ласкает, просто в положение входит и уважает за рукодельное искусство, взаимную симпатию да еще в качестве частичной оплаты за немалые постоянные услуги. Генка ее подкармливает  как обеспечивал бы, наверно, родную женушку. Варька, тоже довольна этому эпизодическому сожительству, причем, замуж совсем не стремится. 
    Генка расплачивается с ней продуктами, самогонкой и хозяйственными способностями: подправить чего, отремонтировать, построить, машинку швейную, опять же, настраивает, он и этому обучился. 
    Электростанцию Геннадий Вениаминович включает на утреннюю и вечернюю дойку, когда нужно молоко отсепарировать, меслобойку завести и, конечно, кино с танцами. 
    Развлекательная программа идет отдельным общественным договором, который сам Генка и выдумал. Услуга эта факультативная, оказывается в нерабочее время, можно сказать альтруизм некоторого рода. Только он привык всегда за все платить и чтобы с ним по чести рассчитывались. Потому, свое свободное время оценивает индивидуально, исчисляет их в молоденьких любительницах, озабоченных похотью. Хотите удовольствий - милости просим на сексодром, плюс поесть приготовить, постирать и в дому прибраться. Сколько кому лет отродясь не спрашивал, милиции в тех краях нет и никогда не было,  а преступлений и подавно. Говорю же, места тихие. Двери в дом подпирают метлой, чтобы обозначить - нет в дому хозяев, отлучились по хозяйственным надобностям или колхозному обременению. Никто никогда в этой местности на чужое не зарился, не принято. 
    Геннадия Вениаминовича уговорить не сложно, если молодица справна и с лица не противна, а в постелях у него еще не кувыркалась. Но сначала услуга: кино покажет, потом танцы, где он, вроде как и завклуб заодно. Все пластинки,  проигрыватель тоже, им куплены и в поселок доставлены. Да и в музыке лучше прочих разбирается. Талант  во всем незнакомом ориентироваться, к чему интерес имеет. 
    В деревне говорят, что Генка-механик настоящий самородок. Отцы и матери наперебой своих девчонок ему сватают, он только улыбается и благодарит. Много бабьего население, почитай почти все, перебывали в его дому постоялицами. Чем они там занимаются - никому неведомо. Слухами земля полнится, а более никто не знает. Он молчит,  девки, ночующие в его хоромах,  подавно язык проглотили. Сколько их там перебывало, причем, не скрываясь, а все позже, замуж выходят. Генка на их свадьбу несколько ведер первача варит, гуляет на той свадебке да дефирамбы молодым напевает. 
    Без подарка ни к одной невестушке не явился, ни разу на скандал или драку не нарывался, и смотрят на него молодицы, не краснея, а женишки никогда отношений  не выясняют. Короче, волшебство. Парень сколько лет всей деревне фокусы показывает, фортели выкидывает, а ему почет да уважение. Чудеса. Геннадий Вениаминович, милости просим к нашему столу. Не откажите в чести выпить с вами за новобрачных. И пьет, со всеми по кругу, а потом уводит в дом очередную  дружку. И так каждый раз.
    В нынешнем году, как и прежде, прислали в колхоз на помощь студентов из сельскохозяйственного техникума. Их всегда к началу сенокоса шлют, почти дармовые  рабочие руки. Толку от них немного, зато есть с кем потанцевать, по бережку в обнимку пройтись, песни попеть. Да и новости узнать, что где творится. 
    Девчонок прислали на этот раз так себе. Мало того, что сопливые первокурсницы, так еще и ни одной видной, с какой пройтись в удовольствие. Плюс к тому затюканые, шугаются каждого шороха. Одним словом, маменькины дочки. 
    На танцы, однако, в первый же день пришли все. Встали рядком у стеночки, не шелохнутся, только музыку слушают. Поглядел Генка на такую организацию досуга и заскучал. Пора, думает, закругляться. Объявляет дамский танец и окончание бала. 
    Тут они все и подхватились: приглашают друг дружку, кружатся. Когда музыка стихла, зашушукались. Одна из них, худая и бледная, вся в конопушках, но зато с косой чуть не до коленок, видимо вызвалась на переговоры. Подходит  к Мишке и просит немного еще музыки: девочки только в себя пришли, осваиваться начали. Он нехотя согласился, но с условием, — со мной танцевать пойдешь?
— Только, чур, на ноги не наступать и не обниматься.
—Что же за танец с девушкой, если до нее дотронуться нельзя?
— Почему нельзя? Можно, но только за талию.
— Вот оно что. За руку если возьму, мама заругает... Ладно, пусть за талию.
— Валя. Зовут меня так. А фамилия моя, Родина. Только я еще ни разу с мальчиками не танцевала. Будете учить.
— Это я враз.  Геннадий Вениаминович, механик электростанции. Еще киномеханик, завклуб и массовик-затейник. Теперь, похоже, учитель танцев.
    Генка обхватил аккуратненько девушку за талию и ощутил нечто. Это чувство напоминало слабый удар тока, который он получал, меняя на дизеле фазы, постоянно, но тот агрегат отсюда  далеко. Его звук отчетливо слышен, несмотря на громкую музыку. Из динамиков звучит сентиментальная мелодия с песенкой о счастливой любви, причем автор лелеял мечту, что если не навсегда, то надолго. Генка размышлял, как подцепить девчонку, забыв о своем обещании не наступать на ногу. 
    Очнулся, когда Валентина вскрикнула и отдернула ножку в крохотной туфельке, когда только успела надеть, все прочие двигались в ботинках и сапогах. Он извинился, попытался придумать, чем можно помочь, чтобы девушка быстрее забыла о конфузе, но мысли потекли в ином направлении - он хотел знакомства. Нет, не в смысле участия в спецмероприятии в его постели, желал общения. Пусть даже самого невинного. Ему первый раз в жизни захотелось рассказать женщине, впрочем, какая она женщина - девчонка,  про свою жизнь, про мечты и думы. Ничего подобного прежде не было: обнял, поцеловал и в люльку. Без сантиментов. О Валентине в подобном ракурсе не думалось. Надо же, за талию. 
    Валентина посмотрела на Генку, в ее глазах блестели слезинки. Крохотные. Она, похоже, только собиралась заплакать, еще думала, стоит или нет, это делать.
    Механик моментально сбегал за стулом, усадил девушку и принялся снимать с ноги туфлю. Валентина приняла  знак внимания молча, видно наступил тот не слабо. Ощупав ступню, Генка понял - ничего серьезного не произошло, однако ножку не отпускал, испытывая непонятное состояние нежности, словно чувствуя внутреннюю сопричастность к этой детали девчоночьего тела. Еще он понял - боится эту пигалицу. Да-да, Генка, тот самый Геннадий Вениаминович, который всегда всем женщинам сам диктовал условия и не принимал возражений, пожить с которым, хотя бы чуточку, мечтала каждая деревенская невеста, трусил. По-настоящему робел, не смея посмотреть не только в ее глаза, но просто на лицо, боялся, что она отнимет у него эту маленькую, словно детскую, но такую изящную и хрупкую ножку. Не может быть. Это не про него. Он что, заболел? 
    Валюшка смело смотрела на него, зачем-то пытаясь разглядеть цвет глаз, форму губ, абрис лица... Гена показался ей старым, тем более представился с отчеством, что придало его образу солидности,  следовательно, возраста. Да он же лет на семь старше ее. Но  отчего трепещет сердце и почему не хочется, чтобы он отпустил ее ногу, которая совсем уже не болит? 
    Генка старательно прячет взор, чувствуя - начинает краснеть. Наверно сегодня здесь очень жарко или надышали. Вон сколько народу собралось.
    Вся немая сцена длилась от силы несколько минут, но ему она показалась вечностью. Захотелось прекратить танцы, улечься  одному на свою кровать и думать, думать... Он даже не понимал о чем, знал, что о главном. Всегда он действовал, не особенно задумываясь, и вдруг... А если не вдруг? Надо попытаться проводить, должно же что-то проясниться. И отчего так дрожат ноги в коленках. Явно сегодня ему не здоровится.
    Какое счастье, Валя сама предложила ему пройтись до общежития. Счастье? Разве может такая мелочь волновать мужчину? Однако беспокоит, выводит из равновесия. Нужно быстрее заканчивать с танцами, провожать, по-быстрому,  и бежать гасить генератор. Нажег солярки сегодня, будь здоров. 
    Валентина смело взяла его за руку как обычно делают маленькие, — чтобы не упасть. Я ведь совсем не знаю дорогу. Наверно потом привыкну, — пояснила она.
    Генка попытался отстать от студенческой толпы, не замечая заискивающего взгляда местных девчонок, которые рассчитывали сегодня набиться в гости к Геннадию Вениаминовичу, шел с ней по дощатым мосткам, настеленным по всему поселку на приличной высоте, и потел, а в груди  что-то предательски ухало. Он попытался представить себе как целует девушку, но  понял, что сделать этого не осмелится, потому, что не вынесет сопротивления или отказа. Чепуха какая-то. 
    Впереди идет вереница студентов, очень громко, что сегодня несказанно раздражает. В поселке горят все уличные фонари, что большая редкость для этих мест. Генке еще бежать останавливать движок, потом в полной темноте идти домой. Сегодня  забыл фонарик захватить. Конечно, дорогу он знает, только домой отчего-то совсем не хочется, там наверняка поджидают подружки, до которых ему нет сейчас никакого дела. Вот, Валюша, совсем другое дело. Кажется, Генка мог бы плюнуть на генератор, если  она согласится погулять над обрывом, посидеть у костра. Домой он бы не пригласил ее ни за что - еще подумает чего. 
    Неожиданно для себя он увидел полное звездной россыпи небо, убывающий серп месяца, колеблющуюся на волнах реки лунную дорожку... и еще понял, что девушку совсем заели комары, а у него в кармане есть мазь от этих хищных кровососов. Одной рукой  достал тюбик, выдавил немного на ту же руку и не отпуская ладошку спутницы молча, только жестом, предложил Валентине намазаться. Она  полуопущенным взглядом безмолвно согласилась, подставив пушистые щечки, зажав до бледности губы и сморщив нос. Их окутал резкий запах реппелента, который не помешал почти в полной темноте внимательно изучать внешность друг друга. Или просто соприкоснуться выделяющейся неведомо откуда бурлящей энергией, которую вихревым потоком посылали их возбужденные неведомо от чего юные тела. Как и Генке, Валентине не хотелось уходить от этого старого-престарого Генннадия Вениаминовича. Она тоже почувствовала притяжение, но теперь и ее покинула смелость. Они соприкасались лишь ладонями одной руки, чувствуя сопричастность и единение. 
    Вокруг горит свет. Мальчишки невдалеке курят, громко перебрасываются остротами и дерзостями, а двое плывут в волнах некой прострации, чувствуя желание прижаться, только не решаясь этого сделать.
    Валю громко позвали подружки. Она очнулась, поняв, что не посмеет ни сказать, ни сделать, то, что задумала. Но когда-нибудь... Да, когда-нибудь, обязательно. А сегодня она всю ночь будет смотреть на звезды, на луну и мечтать... О чем? О чем-нибудь светлом, хорошем, теплом... Например, о Геннадии Вениаминовиче. И вовсе он не старый. Даже наоборот. Еще у него загадочный взгляд и обворожительная улыбка, и нежные сильные руки, и ласковое прикосновение. А еще... Ну откуда взялись все эти еще и еще, почему так хочется громко крикнуть, и прижаться... как к маме?
    Генка тоже выстраивал линию поведения, удивляясь  робости и утерянной остроте зрения. Ведь он с первого взгляда дал девушке характеристику: так себе. Вот, дуралей. Да прекрасней ее... да она... почему она не приехала раньше? Что я скажу ей относительно всех предыдущих подружек. Это же катастрофа. Нет, нет и нет... Ни за что на свете. Лучше уеду отсюда, куда глаза глядят, спрыгну со скалы, вены вскрою... Только бы Валюша ничего не узнала. Тогда, обман? Разве это лучше? Нет, отношения, если они настоящие, нужно начинать с белого листа. Значит, рассказать все-все, без утайки. Ведь если разобраться, это было в другой, предыдущей жизни. А сегодня начинается иная. Она и я, я и она. Только и всего. Ведь это так просто.
    Они стояли и молчали, разговаривали лишь их сердца. Каждый наделял другого все лучшими и лучшими качествами, находя достоинства, пряча недостатки в самый дальний угол сознания. 

    Зачем выставлять напоказ то, что может вовсе никогда не пригодиться?   © 

http://www.proza.ru/2018/04/19/1766