Стоит выйти на улицу, поражаешься нарастающему ощущению помешательства этого мира. Такой дикий-дикий и совсем безболезненный, но до ужаса странный и непонятный мне мир. И вроде смотришь на прохожих - ничего, ходят, хмурятся, спешат по своим делам и не оглядываются вокруг. Или не замечают, что мир безумен, или не хотят, или привыкли и сами стали немного того. Впрочем, если не забывать о теории относительности тов. Эйнштейна, можно с не меньшей, а, пожалуй даже, что и большей уверенностью утверждать себя в собственном помешательстве. Неподалеку нашли в доме какой-то снаряд и оцепили район. Обезвредят - будет просто повод посудачить старушкам на лавочке, да упомянуть о случившемся во время очередного бухалова нескольким школьникам. И ни новостей по местному телевидению, ни, тем более, по общероссийскому. Но стоило бы этому снаряду разорваться со множеством жертв, стая журналистов сбежалась бы смаковать подробности. Вот это было бы событие! Вот уж повеселились бы. Слова "многочисленные жертвы", которые люди иногда улавливают от своего включенного в фоновом режиме телевизора сквозь шкворчание жарящейся картошки, заставляют делать телевизор погромче и вслушиваться, всматриваться, охать у экранов. Будто бы что-то изменилось, если б люди не узнали о случившемся. Жертв не вернешь к жизни количеством внимательно прослушанных минут. Собственно, мы о сумасшествии мира или меня самого. Мир большой, а я не очень. И к тому же нихрена не понимаю других. Вот и получается, что сумасшедший - я. Вспоминается гениальный Дуглас Адамс и его герой, построивший дом с названием "психушка". Все было очень просто - в этом доме, который был как бы вывернут наизнанку, и его стены снаружи покрывали ковры, снаружи же располагались кресла, стулья и радио, то есть весь мир был как бы помещен в психушку, а вне ее - лишь небольшое пространство внутри (то есть снаружи) дома.

LI 3.8.01