Знаем, многие не согласятся. Даже возмутятся. Но мы абсолютно убеждены: живопись Ренессанса слишком рано постарела. Обрюзгла, оплыла, потеряла исходный импульс идей, утратила пассионарность, поступила на услужение, ударилась в немощную рефлексию и в конце концов сошла на нет за считанные десятилетия. Что по историческим меркам — очень и очень мало.
Андреа дель Кастаньо, «Пиппо Спано», 1450-е, дерево, темпера, 250 х 154 см.
Галерея Уффици, Флоренция.
А началось всё это безобразие с Леонардо. Именно он (и сонм его учеников) променял стройность и «остроугольность» силуэтов Джотто и Мантеньи на однородность и мягкую округлость. Круто развернул героев своих полотен анфас, дабы нивелировать самые резкие из черт их лиц. Заполнил фон округлыми и расширяющимися книзу предметами антуража, предав тем самым античную эстетику. Долой остроконечные головные уборы! Да здравствуют волнистые складки одежды, скрывающие фигуры! Да здравствуют круговые, размашистые движения рук и согнутые пальцы! Эстетика и ещё раз эстетика! Индивидуальность и уникальность перестали ассоциироваться с привлекательностью. На горизонте замаячил великий и ужасный Стандарт Красоты. Чувственный, величавый, самовлюблённый, построенный на паттернах моды... Так родился новый художественный стиль.
Леонардо да Винчи, «Набросок женской головы», около 1490, бумага, 18,0 х 16,8 см. Лувр, Париж.
Рафаэль Санти, «Иоанн Креститель, указывающий на крест», около 1517, 135 х 142 см, Лувр, Париж.
Впрочем, это были ещё только «цветочки», лишь отчасти и далеко не полностью характеризовавшие творчество да Винчи. «Ягодки» же оформили ученики Рафаэля. Герои их полотен стали ещё более степенными. Местами — самодовольными и надменными. Все эти густые бороды не по годам солидных сановников, все эти свободные от житейских треволнений взоры рано повзрослевших матрон, устремлённые на зрителя без тени прежнего смущения или хотя бы капли живого интереса... Пышность и праздность пропитали даже портреты особ духовного сана. Никаких Вам больше ярких исповедников с горящим взором. И вправду, что за глупости? Чай, не в средние века живём. Отныне на зрителя взирали учёные мужи, опытные политики, добродушные семьянины в одеяниях священнослужителей. Словом: кто угодно, только не духовные пастыри.
Чем дальше в лес, в шестнадцатое столетие — тем монохромнее и однообразнее становится фон живописных произведений. Жанровая живопись попросту сошла на нет. Была позабыта-позаброшена вплоть до наступления эпохи барокко. Художники принялись «разгружать» фон, дабы не отвлекать внимание зрителя от портретной компоненты. Стали подменять задние планы хмарью нейтральных тонов. Драпировать чем-нибудь благородно-серым или золотисто-бордовым. Вводить не особенно внятные пейзажи из серии: «Пущай будет». Фирменная светотень Леонардо была переосмыслена и со временем стала пышными, «громкими» аккордами красок на юге Италии и подобием серого мрамора в руках мастеров Римской школы, предпочитавших таким способом подчёркивать античную пластику героев своих картин. Великолепие — через монолитность. Монументальность — через слитность и лаконичность. Отсылки, намёки, обобщения. Живопись — вне времени. Живопись, всё больше отрывавшаяся от контекста реальности. Всё меньше коррелировавшая с запросом эпохи.
Пьетро Перуджино, «Товия с архангелом Рафаилом», 1500-1505 гг.
дерево, темпера, масло, 113,3 х 56,5 см, Национальная галерея, Лондон
Превращать полотно в живописное повествование? Посвящать его неким историческим фактам и библейским сюжетам, как полвека назад? — всё это быстро стало моветоном. Ибо казалось художникам конца 16 века недостаточно благородным делом. Слишком тривиально. Чересчур конкретно, и оттого недостаточно возвышенно. Редкие исключения из этого неписаного правила (наподобие росписей маэстро Поччетти, посвященных житию святой Антонии) воспринимались коллегами как досадное недоразумение и анахронизм.
Тициан, «Портрет Федерико II Гонзаги», около 1529 г. Музей Прадо, Мадрид.
А ещё на картинах мастеров Кватроченто стали исчезать ноги. Потому что ноги — это (опять же) не очень величественно. И слишком предсказуемо-линейно. И уж очень интимно, что ли. И приземлённо. Да. Поэтому давайте-ка вящего величия ради писать благородных господ строго до колен. Или же в сидячем положении. Опять же — в нём не придётся иметь дел с прямыми линиями. И можно вдоволь «поиграть» со складками одежды и жестами героев.
Тициан, «Алтарь в Пезаро», 1521–1526, холст, масло, 478 × 268 см.
Базилика Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари, Венеция.
Живопись Ренессанса слишком рано постарела. Забронзовела. Стала памятником самой себе. А её величайшие акторы слишком рьяно уверовали, что достигли абсолютных идеалов и принесли новый золотой век на грешную землю Италии. Успокоились, преисполнились, прекратили творческий поиск, сведя его по преимуществу к техническим изысканиям. Ватикан наполнился образами Афины, Психеи и Вакха. Мадонна воссела на трон, забыв о своей исходной роли святой матери-кормилицы. Над её головой вились уже не ангелы, но скорее персонажи античных мифов, наполняя полотна античной же смысловой нагрузкой. Подле сего престола кучно встали апостолы, более сходные обликом с владетельными дворянами, нежели с образами святых мучеников и подвижников. И всё покатилось по наклонной...
Корреджо, «Аллегория пороков», около 1531, холст, темпера, 149 × 88 см.
Лувр, Париж.
Да, Леонардо подарил миру живописи гениальные технические новации. Но забрал у него тему священной аскезы. Подвижничества. Стремления к недостижимым идеалам. Рафаэль и компания развили эту новацию, возведя гармонию линий и тонов в абсолют. «Горе тому, кто видит красоту лишь в чувственном», — в сердцах сказал однажды Микеланджело. И остался неуслышанным своими современниками. К добру ли, к худу ли.
ИСТОЧНИКИ
Бернард Бернсон. Живописцы Итальянского Возрождения. Пер. с англ. Н.А. Белоусовой
и И.П. Тепляковой. Предисл. В.Н. Лазарева. Вступ. ст. Н.А. Белоусовой. 1-е издание.
Москва, Издательство «Искусство», 1965 г. - 436 с., ил. Тираж 25.000 экз.