ДЕЛО АЛЬМАНАХА «МЕТРОПОЛЬ», ЧАСТЬ VII
25-08-2023 13:00
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Василий Аксенов, Юрий Трифонов, Виктор Ерофеев. Красная Пахра, 1979 г.
ВИКТОР ЕРОФЕЕВ
«ВЕЛИКОЛЕПНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО»
Литературный альманах «МетрОполь» был выпущен «самиздатом» в 1979 году, затем вышел на Западе. И книга, и ее авторы подверглись гонениям, так что о легальном издании в нашей стране долго не могло быть и речи. Вениамин Каверин писал «…в годы общественного молчания он (альманах) показал, что общественное мнение не только существует, но и обладает своим вкусом и тактом». В 2019 году литературному альманаху «МетрОполь» исполнилось 40 лет.
Виктор Ерофеев (род.1947)
Виктор Ерофеев: Я уже давно не вспоминал времена «МетрОполя». Но вот московское издательство «Галерия» решило к 90-летию Юрия Трифонова выпустить книгу воспоминаний и пригласило меня поучаствовать в ее создании. В результате я вспомнил не только об авторе «Дома на набережной», но и, невольно, о том, о чем раньше запрещал себе писать.
В моем книжном шкафу большая черно-белая фотография. Три человека на осенней дороге в дачном поселке «Красная Пахра». Каждый в себе. Без улыбок. Писатели трех поколений. Неравнобедренный треугольник.
ЮРИЙ ТРИФОНОВ ОТКАЗАЛСЯ УЧАСТВОВАТЬ В АЛЬМАНАХЕ «МЕТРОПОЛЬ». Сказавший мне об этом Аксенов развел руками и усмехнулся. Потеря велика, но надежд на Трифонова с самого начала было мало. Я не сомневался, что он откажется. Аксенов уверял в обратном: «Недооцениваешь революционный заряд Трифонова!»
Да ну! Весь его заряд ушел в книги и либеральную гримасу на серовато-зеленоватом, не слишком здоровом лице с неловкими очками.
Трифонов казался мне тогда рыхлым не только физически, но и эстетически. При этом я запоем читал его романы, гордился знакомством. Восхищенно смотрел на него, когда он шел кланяться публике после спектакля на Таганке. Лучшей судьбы у писателя не бывает! Он был (по мне) старым, всего на пять лет младше моих родителей, и у нас с моей мамой Трифонов был общей страстью.
Эта страсть скорее разводила нас, чем соединяла.
Юрий Валентинович Трифонов (1925-1981)
Мама считала, что Трифонов — идеальный писатель, чистая, светлая личность, на грани гениальности. А я, с ее точки зрения, иду не туда. Да и какой я писатель? Просто смешно!
В глазах мамы по сравнению с Трифоновым я был фитюлькой, грязной букашкой. Если мою дружбу с Аксеновым (которого она тоже любила как писателя, но иначе, чем Трифонова: она читала Аксенова с любопытством, а Трифонова — от всей души), она могла себе еще кое-как представить, то мое даже мимолетное общение с Трифоновым для нее было непредставимо, а серьезный разговор с ним — за гранью реальности.
Именно Трифонов был в мире мамы доказательством моей литературной ничтожности, и всякий раз, заслышав о моих словесных потугах, она только махала рукой.
Скорее всего, она с горечью полагала, что талант, который дается только избранным-избранным, обожаемым ею людям, перед кем она робела, в нашей семье может быть всего лишь подражанием. А раз так, то я пробиваюсь в литературу путем политического и порнографического скандалов, объединенных в единое целое. Таким образом она невольно оказывалась в стане моих непримиримых, пожизненных недоброжелателей, и с этим я никогда ничего поделать не мог.
«Ну что он за писатель, если я не могу показать его рассказы своим приятельницам!» — жаловалась она на меня.
МетрОполевцы. В первом ряду (слева направо): поэт Генрих Сапгир, Майя Кармен, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Виктор Ерофеев. В центре кадра – писатель, лауреат Нобелевской премии Генрих Бёлль. Снято сентябрь 1979 г. Фотограф Валерий Плотников.
В кругу «МетрОполя» к Трифонову относились по-разному. Те, кто не терпел любую связь писателей с Союзом писателей, его не любили. Свою нелюбовь распространяли и на его книги. А те, кто строил жизнь на разнообразных компромиссах с властью, считали его виртуозом. Нелюбители Трифонова на наших сходках курили плохие советские или болгарские сигареты, были очень бедны и с восторгом смотрели на метропольских знаменитостей. А знаменитости курили «Мальборо» и, в духе русской традиции, чувствовали себя слегка смущенными в обществе отвергнутых людей.
Я находился посередине. Сын советского посла, я по своему происхождению был классовым врагом не только метропольских радикалов, но и Трифонова, Аксенова — всех тех, у кого репрессировали семью. С другой стороны, я был единственным европейцем в «МетрОполе», женатом на польской красавице, говорящим на нескольких языках и знающим Запад не понаслышке.
Я любил реальный Запад, с его красотами и ошибками, а не Запад как земной рай, каким он казался моим бунтующим в «МетрОполе» друзьям.
Я принимал и не принимал взвешенную позицию Трифонова. Я был непоследовательным в своем желании и нежелании печататься в подцензурных журналах, вести подцензурную писательскую жизнь. Но у меня получались рассказы, которые не лезли ни в какие цензурные ворота. Для традиции русской литературы я был ультразвуком.
«Черный список» участников альманаха «МетрОполь».
Москва, Текст, 1991 г.
В 1978 году я придумал «МетрОполь» в съемной квартирке напротив Ваганьковского кладбища, где теперь похоронены мама и папа, и набросал в записной книжке предполагаемый список авторов. Трифонова там нет. Мой литературный заговор радикализировал меня, превратил в литературного подпольщика. Впрочем, в этом подполье роль Достоевского была не менее значимой, чем нелюбовь к советской власти.
С позиции молодого подпольщика (совратившего Аксенова идеей бесцензурного альманаха, благодаря которой обожаемый мною Вася стал капитаном «Метрополя») я не верил, что Трифонов войдет в наш заговор. Его литературный стиль был заношенным до дыр реализмом. На фоне создателей новых стилей — Кабакова и Шнитке, тогдашних московских жителей, моих истинных кумиров — Трифонов был носителем общей формы.
Недавно я взялся его перечитывать. Я волновался. Не хотелось разгромить ощущение трепета, с которым я брал когда-то «Новый мир» с его прозой. Я выбрал «Дом на набережной».
В.П. Аксенов. 1980-е гг.
А тогда, когда Аксенов сказал мне, что пойдет к Трифонову предложить участие в «Метрополе», я разволновался совсем по другому поводу. Участие Трифонова могло быть очень сильным аргументом в пользу нашего дела. Еще более важным, чем согласившийся Искандер.
Я искренне и холодно (без всякой наивности) верил в успех нашего заговора, в прорыв, в то, что мы добьемся, как московские художники после бульдозерной выставки 1974 года, куска свободы, что наш проект плюралистического альманаха нужен для будущей модели страны.
Трифонов был той самой тяжелой гирей, которая могла перевесить наших врагов. Вместе с Окуджавой. Тоже тяжелой гирей. Ведь Окуджава сначала согласился. А вот Трифонов сразу сказал «нет».
Шестидесятники Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Роберт Рождественский,
Андрей Вознесенский на даче Е. Евтушенко в Переделкино. Фото В. Серова, 1980-е гг.
Мы с Аксеновым, конечно, слегка поморщились. Но Вася, увидев, что я нахожусь на грани презрения, поспешил добавить: Трифонов отказался, сославшись на то, что он борется своими печатными книгами. Борется? Возможно! Что бы он мог еще сказать! Отмазался!
Но все же мне легче было согласиться с тем, что он действительно борется. Против него множество вурдалаков. Они борются с ним, время от времени клеймя в печати, помогая ему тем самым быть классно отверженным.
И он вурдалаков в конечном счете побеждает, очередная книга выходит из типографии. Мучительно, но выходит. Выходит, и — взрыв славы! И все завидуют, друзья и враги. А в злобе врагов есть элемент неожиданного бессилия. Оно говорит о том, что, если правильно рассчитать, их можно сбить с ног, и наш заговор будет той бомбой, которая в конце концов уничтожит их как систему.
Феликс Феодосьевич Кузнецов – Первый секретарь МО СП СССР
Конечно, это была война. Признанный палач «МетрОполя» Феликс Кузнецов до сих пор убежден, что «Метрополь» — выдумка американцев, которые предложили мне ее осуществить. А я нанял для этого Аксенова, который и не ведал про американцев.
Американцы действительно сыграли некоторую роль в истории «МетрОполя». Но не тогда, когда он родился в моей голове, а когда коллективно создавался. Это произошло позже. И как будто по плану — не американских спецслужб, а нам неподвластному, потому что с «МетрОполем», по крайней мере для меня, связан мистический опыт, о котором грех болтать. «МетрОполь» стал предтечей новой страны, которая не удалась, захлебнулась в нечистотах, но сохранится, как реформы Александра Второго, в истории России.
Американские дипломаты помогли мне с Аксеновым переправить «Метрополь» в Америку. В самом же факте поспешной и неожиданной (по крайней мере для меня) американской публикации есть интрига, связанная именно с этой историей.
Мы отобрали для «Метрополя» в основном тексты, которые не прошли через советскую редактуру-цензуру. Они не были откровенно политизированными, но я всегда хитрил, говоря, что наша акция не имеет отношения к политике. Конечно, она была придумана мною для штурма, а не для соглашательства, но ведь и бульдозерная выставка была политической. В России даже поход в туалет всегда был и останется политическим действием.
После отказа Трифонова принять участие в «Метрополе» я стал самостоятельно культивировать свое разочарование в нем как в полуразрешенном советском писателе. Аксенов меня не поддерживал. Его дружеское отношение к Трифонову не изменилось: это было общение «звезд», к которому меня допускали только изборочно.
На каком-то многолюдном приеме во французском посольстве, уже после того, как меня (вместе с Поповым) выгнали из Союза писателей, а отца в наказание за меня отозвали из Вены, я натолкнулся на Трифонова. Он стоял с полупустым бокалом красного вина.
Память — шулер, она врет, подтасовывает, но в данном случае ведет себя, кажется, корректно.
Я — по советским меркам бывший писатель — на что-то Трифонову пожаловался, хотя отчаяние как-то не липло ко мне, а Трифонов, слегка играя бокалом, в ответ, как всегда флегматично, но тем убедительнее сказал, что мне нечего огорчаться, обращать внимание на пустяки, потому что я — большой писатель.
Большой писатель! Я замер на месте. Я и не знал, что он прочитал меня в «МетрОполе». Настала одна из самых значительных минут моей литературной жизни. Трифонов легко, не задумываясь и голословно назвал меня большим писателем! До него — никто. Аксенов очень рано нашел во мне талант (он самым первым открыл меня, а я ходил пьяным от любви к нему) и подписал книгу «С уважением к таланту», чем скорее озадачил, чем обрадовал. Я к тому времени написал полтора рассказа.
Но после «МетрОполя» я нуждался в похвале. Я попал впросак, я провалился. Я придумал «МетрОполь» не только ради общего дела, но и ради моей непечатности. А мне со всех сторон хором сказали «фе».
Вольфганг Казак «Лексикон русской литературы ХХ века».
Авторский перевод с немецкого издания, Мюнхен, 1992 г.
Москва, РИК «Культура», 1996 г.- 494 с. Тираж 5000 экз.
Наши диссиденты-гуманисты (мною политически уважаемые) вроде Копелева, как мне передавали, назвали мои метропольские рассказы фашистскими. Копелевский немецкий друг, составитель Энциклопедии современной русской литературы (Вольфганг Казак – В.Л.), вышедшей после «МетрОполя», не включил меня в нее, посчитав, что я ничего не стою (особенно рядом с однофамильцем). Близкий к ним по взглядам Искандер открыто говорил, что мои рассказы низкого морального уровня.
В этом гуманисты были солидарны с Союзом писателей, отправившим меня на морально-нравственную свалку и отказавшимся вообще считать меня писателем, и выгнавшим меня за эту пачкотню.
По сравнению с огромным и заслуженным успехом Попова, опубликовавшего в «МетрОполе» свою «Чертову дюжину рассказов», я выглядел лузером. Правда, большинство метропольцев считали, что мое исключение из Союза — дело хорошее (там быть неприлично).
Президент РФ Борис Ельцин вручает орден «За заслуги перед Отечеством» III степени
поэтессе Белле Ахмадулиной, 1997 год
Наказание моего отца, выгнанного из Вены, по советским меркам было для них пустяком: ведь не расстреляли, даже не посадили! Только Высоцкий и Трифонов интересовались судьбой отца, спрашивали о нем. Ахмадулина — тоже, но как-то по пьяни. Я убедился, что многое разделяет меня с повадками литературного богемного, антисоветского мира. Не хотелось жаловаться и напрашиваться на жалость.
Владимир Путин награждает Беллу Ахмадулину орденом
«За заслуги перед Отечеством» II степени, 2007 год
Кроме моего провала в кругу друзей, я был раздавлен историей с родителями, и четко понял, что мне — чтобы как-то оправдать крушение большой отцовской карьеры — нужно стать большим писателем. Иначе все бессмысленно.
И вот Трифонов называет меня, играя бокалом, большим писателем. Это был истинный момент спасения. Неудивительно, что я начал разматывать назад свое разочарование в Трифонове, снова представил его классиком, снова влюбился в него.
Вениамин Александрович Каверин (1902-1989) – автор знаменитой советской книги
«Два капитана» (1940)
Впрочем, был еще Каверин. Я ездил к нему на дачу в Переделкино, как ездят подышать кислородной подушкой. Наверное, я был его последней литературной любовью, и, когда журнал «Вопросы литературы» в 1987 году попросил его написать об истории советской литературы, он из четырех страниц три посвятил мне как наследнику «Серапионовых братьев». Когда рукопись Каверина попала на стол редактора, он стал упрашивать Каверина изменить текст, но тот настаивал на своем. В конце концов редактор позвонил мне, чтобы я уломал классика сократить материал обо мне. Перебор был нелепым, старческим, влюбленным, но нелепым было бы и звонить старику. Я отказался.
В 1990 году «Литературная газета» (с трудом, но все же) напечатала мое эссе «Поминки по советской литературе», поднялся шум. Обиделись все. Деревенщики возвратили подписку. Рыбаков, изображенный мною как пример уходящей, подцензурной либеральной литературы, был взбешен. Но о Трифонове в «Поминках» речь не шла.
(См. Виктор Ерофеев - «Поминки по советской литературе»,
«Литературная газета», 4 июля 1990 г.)
Было ли это данью моей благодарности Трифонову? А значит, я лукавил, вместо имени Трифонова вставляя имя далекого для меня Рыбакова?
Так спрашивал я себя, взявшись перечитать «Дом на набережной».
Феликс Кузнецов уверял всех в 1979 году, что «МетрОполь» сделан Аксеновым с целью его отъезда на Запад. «У него на Западе миллион», — говорил Кузнецов, не уточняя, в какой валюте.
С нашей стороны была выстроена защита. Мы утверждали, что делаем альманах, оставаясь на родной почве. Феликс настаивал, что Аксенов и я убежим обязательно.
Строго говоря, мне некуда было бежать. Мне вообще всю жизнь некуда бежать из России, но в метропольский год я не мог никуда бежать, потому что родители вернулись из Вены, все было расхищено (как в ахматовских стихах).
Аксенов заверил меня при запуске «Метрополя», что не сделает из альманаха стартовую площадку для бегства. Иначе не стоило бы и затеваться. Нас били, но мы не шли на дно. Мы выживали.
Обложка альманаха «Метрополь», перепечатанного в 1979 году
издательством «Ardis Publishing»
Однако в мае пошли первые трещины. Нет, сначала в январе случилось не объясненное до сих пор происшествие. В Америке Карл Проффер объявил о публикации «Метрополя» в своем издательстве «Ардис». Прекрасное издательство, но мы не давали согласия. Публикация раздула скандал и сделала ситуацию трудноуправляемой. Кто-то Карла подтолкнул. Кто? Госдеп в той истории держался крайне сдержанно (если не трусливо): не хотели портить отношения с Советским Союзом. Посольство дало нам понять, что официальная Америка против второго номера «Метрополя», вообще против продолжения литературной конфронтации. Карл едва ли позволил бы себе самоуправство. Значит, кто-то дал команду?
Карл и Элендея Проффер в редакции издательства «Ардис». Конец 1970-х гг.
А когда мы с Аксеновым и Поповым ехали в мае того же 1979-го в Крым (где и узнали, что Попова и меня выгнали из Союза писателей), Аксенов ночью, уже за Харьковом, в своей зеленой «Волге» сказал мне, что он печатает роман «Ожог» на Западе.
О, как! Я встрепенулся. По тайной договоренности с КГБ Аксенов (с ним доверительно поговорил то ли полковник, то ли генерал) не должен был печатать за границей этот весьма скверный (но тогда ценилась антирежимность) и непонятно как попавший в КГБ роман (автор дал его почитать только близким друзьям, я тоже попал в happy few). Иначе с ним обещали расправиться и выгнать из страны. Я попросил объяснений. Но, несмотря на то что за месяцы «Метрополя» я несколько вырос диссидентским званием в узком мире свободной русской литературы, Аксенов отделался неопределенным мычанием.
Американский журналист Дэвид Сэттер, Кевин и Элиза Клоссе, Василий Аксенов,
Майя Кармен, Галина Балтер. Переделкино, конец 1970-х гг.
Вторая трещина была летом. Мы поехали на дачу к Аксенову в Переделкино, которую он получил накануне «Метрополя». Так загуляли, что я помню себя танцующим на крыше своего «жигуля» — Аксенову этот варварский танец совсем не понравился. А ночью, когда мы с Поповым пьяные улеглись спать, я проснулся от яростного спора, переходящего в семейный скандал. Майя, жена Аксенова, звала мужа ехать на Запад, потому что здесь им небезопасно.
Майя была шикарна, свободна в нравах, грубовата и обворожительна. Я увидел ее впервые в свои 14 лет, в VIP-зале Шереметьево — я до сих пор помню поразившую меня ее тогдашнюю пронзительно сексуальную красоту. Ну просто леди Чаттерлей! Друг моих родителей, ветеран Испании, стильный, политкорректный Роман Кармен болезненно терял ее как жену на моих глазах. Она переплыла к моему другу. Аксенов с ней сильно считался. Она думала по-простому, что Запад — это эдем. Аксенов был западником и разделял ее идеи, но он боялся остаться на Западе. В ту ночь она взяла верх.
Она давила на него все больше и больше, давила все лето, давила осенью, и когда я брался что-то возражать, она упрекала меня в трусости. За это я ее невзлюбил, но боялся рассориться и потерять Аксенова.
Я постоянно ездил к ним на Красную Пахру, на ее дачу, но отношения становились все более натянутыми. Уезжал в полном смятении…
P.S.
Виктор Ерофеев. Собрание сочинений в 3 томах. Т.1. Русская красавица. Роман. Рассказы. Т.2. Страшный суд. Роман. Рассказы. Маленькие эссе. Т.3. В лабиринте проклятых вопросов. Эссе. Москва, Издательство Союз фотохудожников России, 1994 г. 496 + 576 + 624 стр. Тираж 20.000 экз.
Виктор Ерофеев. Собрание сочинений в 3 томах. Москва, 1994 г. Том 1 с автографом автора.
ИСТОЧНИКИ
Виктор Ерофеев «Великолепное предательство»
(Продолжение следует)
Василий Аксенов, Юрий Трифонов, Виктор Ерофеев. Красная Пахра, 1979 г.
ВИКТОР ЕРОФЕЕВ
«ВЕЛИКОЛЕПНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО»
Литературный альманах «МетрОполь» был выпущен «самиздатом» в 1979 году, затем вышел на Западе. И книга, и ее авторы подверглись гонениям, так что о легальном издании в нашей стране долго не могло быть и речи. Вениамин Каверин писал «…в годы общественного молчания он (альманах) показал, что общественное мнение не только существует, но и обладает своим вкусом и тактом». В 2019 году литературному альманаху «МетрОполь» исполнилось 40 лет.
Виктор Ерофеев (род.1947)
Виктор Ерофеев: Я уже давно не вспоминал времена «МетрОполя». Но вот московское издательство «Галерия» решило к 90-летию Юрия Трифонова выпустить книгу воспоминаний и пригласило меня поучаствовать в ее создании. В результате я вспомнил не только об авторе «Дома на набережной», но и, невольно, о том, о чем раньше запрещал себе писать.
В моем книжном шкафу большая черно-белая фотография. Три человека на осенней дороге в дачном поселке «Красная Пахра». Каждый в себе. Без улыбок. Писатели трех поколений. Неравнобедренный треугольник.
ЮРИЙ ТРИФОНОВ ОТКАЗАЛСЯ УЧАСТВОВАТЬ В АЛЬМАНАХЕ «МЕТРОПОЛЬ». Сказавший мне об этом Аксенов развел руками и усмехнулся. Потеря велика, но надежд на Трифонова с самого начала было мало. Я не сомневался, что он откажется. Аксенов уверял в обратном: «Недооцениваешь революционный заряд Трифонова!»
Да ну! Весь его заряд ушел в книги и либеральную гримасу на серовато-зеленоватом, не слишком здоровом лице с неловкими очками.
Трифонов казался мне тогда рыхлым не только физически, но и эстетически. При этом я запоем читал его романы, гордился знакомством. Восхищенно смотрел на него, когда он шел кланяться публике после спектакля на Таганке. Лучшей судьбы у писателя не бывает! Он был (по мне) старым, всего на пять лет младше моих родителей, и у нас с моей мамой Трифонов был общей страстью.
Эта страсть скорее разводила нас, чем соединяла.
Юрий Валентинович Трифонов (1925-1981)
Мама считала, что Трифонов — идеальный писатель, чистая, светлая личность, на грани гениальности. А я, с ее точки зрения, иду не туда. Да и какой я писатель? Просто смешно!
В глазах мамы по сравнению с Трифоновым я был фитюлькой, грязной букашкой. Если мою дружбу с Аксеновым (которого она тоже любила как писателя, но иначе, чем Трифонова: она читала Аксенова с любопытством, а Трифонова — от всей души), она могла себе еще кое-как представить, то мое даже мимолетное общение с Трифоновым для нее было непредставимо, а серьезный разговор с ним — за гранью реальности.
Именно Трифонов был в мире мамы доказательством моей литературной ничтожности, и всякий раз, заслышав о моих словесных потугах, она только махала рукой.
Скорее всего, она с горечью полагала, что талант, который дается только избранным-избранным, обожаемым ею людям, перед кем она робела, в нашей семье может быть всего лишь подражанием. А раз так, то я пробиваюсь в литературу путем политического и порнографического скандалов, объединенных в единое целое. Таким образом она невольно оказывалась в стане моих непримиримых, пожизненных недоброжелателей, и с этим я никогда ничего поделать не мог.
«Ну что он за писатель, если я не могу показать его рассказы своим приятельницам!» — жаловалась она на меня.
МетрОполевцы. В первом ряду (слева направо): поэт Генрих Сапгир, Майя Кармен, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Виктор Ерофеев. В центре кадра – писатель, лауреат Нобелевской премии Генрих Бёлль. Снято сентябрь 1979 г. Фотограф Валерий Плотников.
В кругу «МетрОполя» к Трифонову относились по-разному. Те, кто не терпел любую связь писателей с Союзом писателей, его не любили. Свою нелюбовь распространяли и на его книги. А те, кто строил жизнь на разнообразных компромиссах с властью, считали его виртуозом. Нелюбители Трифонова на наших сходках курили плохие советские или болгарские сигареты, были очень бедны и с восторгом смотрели на метропольских знаменитостей. А знаменитости курили «Мальборо» и, в духе русской традиции, чувствовали себя слегка смущенными в обществе отвергнутых людей.
Я находился посередине. Сын советского посла, я по своему происхождению был классовым врагом не только метропольских радикалов, но и Трифонова, Аксенова — всех тех, у кого репрессировали семью. С другой стороны, я был единственным европейцем в «МетрОполе», женатом на польской красавице, говорящим на нескольких языках и знающим Запад не понаслышке.
Я любил реальный Запад, с его красотами и ошибками, а не Запад как земной рай, каким он казался моим бунтующим в «МетрОполе» друзьям.
Я принимал и не принимал взвешенную позицию Трифонова. Я был непоследовательным в своем желании и нежелании печататься в подцензурных журналах, вести подцензурную писательскую жизнь. Но у меня получались рассказы, которые не лезли ни в какие цензурные ворота. Для традиции русской литературы я был ультразвуком.
«Черный список» участников альманаха «МетрОполь».
Москва, Текст, 1991 г.
В 1978 году я придумал «МетрОполь» в съемной квартирке напротив Ваганьковского кладбища, где теперь похоронены мама и папа, и набросал в записной книжке предполагаемый список авторов. Трифонова там нет. Мой литературный заговор радикализировал меня, превратил в литературного подпольщика. Впрочем, в этом подполье роль Достоевского была не менее значимой, чем нелюбовь к советской власти.
С позиции молодого подпольщика (совратившего Аксенова идеей бесцензурного альманаха, благодаря которой обожаемый мною Вася стал капитаном «Метрополя») я не верил, что Трифонов войдет в наш заговор. Его литературный стиль был заношенным до дыр реализмом. На фоне создателей новых стилей — Кабакова и Шнитке, тогдашних московских жителей, моих истинных кумиров — Трифонов был носителем общей формы.
Недавно я взялся его перечитывать. Я волновался. Не хотелось разгромить ощущение трепета, с которым я брал когда-то «Новый мир» с его прозой. Я выбрал «Дом на набережной».
В.П. Аксенов. 1980-е гг.
А тогда, когда Аксенов сказал мне, что пойдет к Трифонову предложить участие в «Метрополе», я разволновался совсем по другому поводу. Участие Трифонова могло быть очень сильным аргументом в пользу нашего дела. Еще более важным, чем согласившийся Искандер.
Я искренне и холодно (без всякой наивности) верил в успех нашего заговора, в прорыв, в то, что мы добьемся, как московские художники после бульдозерной выставки 1974 года, куска свободы, что наш проект плюралистического альманаха нужен для будущей модели страны.
Трифонов был той самой тяжелой гирей, которая могла перевесить наших врагов. Вместе с Окуджавой. Тоже тяжелой гирей. Ведь Окуджава сначала согласился. А вот Трифонов сразу сказал «нет».
Шестидесятники Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Роберт Рождественский,
Андрей Вознесенский на даче Е. Евтушенко в Переделкино. Фото В. Серова, 1980-е гг.
Мы с Аксеновым, конечно, слегка поморщились. Но Вася, увидев, что я нахожусь на грани презрения, поспешил добавить: Трифонов отказался, сославшись на то, что он борется своими печатными книгами. Борется? Возможно! Что бы он мог еще сказать! Отмазался!
Но все же мне легче было согласиться с тем, что он действительно борется. Против него множество вурдалаков. Они борются с ним, время от времени клеймя в печати, помогая ему тем самым быть классно отверженным.
И он вурдалаков в конечном счете побеждает, очередная книга выходит из типографии. Мучительно, но выходит. Выходит, и — взрыв славы! И все завидуют, друзья и враги. А в злобе врагов есть элемент неожиданного бессилия. Оно говорит о том, что, если правильно рассчитать, их можно сбить с ног, и наш заговор будет той бомбой, которая в конце концов уничтожит их как систему.
Феликс Феодосьевич Кузнецов – Первый секретарь МО СП СССР
Конечно, это была война. Признанный палач «МетрОполя» Феликс Кузнецов до сих пор убежден, что «Метрополь» — выдумка американцев, которые предложили мне ее осуществить. А я нанял для этого Аксенова, который и не ведал про американцев.
Американцы действительно сыграли некоторую роль в истории «МетрОполя». Но не тогда, когда он родился в моей голове, а когда коллективно создавался. Это произошло позже. И как будто по плану — не американских спецслужб, а нам неподвластному, потому что с «МетрОполем», по крайней мере для меня, связан мистический опыт, о котором грех болтать. «МетрОполь» стал предтечей новой страны, которая не удалась, захлебнулась в нечистотах, но сохранится, как реформы Александра Второго, в истории России.
Американские дипломаты помогли мне с Аксеновым переправить «Метрополь» в Америку. В самом же факте поспешной и неожиданной (по крайней мере для меня) американской публикации есть интрига, связанная именно с этой историей.
Мы отобрали для «Метрополя» в основном тексты, которые не прошли через советскую редактуру-цензуру. Они не были откровенно политизированными, но я всегда хитрил, говоря, что наша акция не имеет отношения к политике. Конечно, она была придумана мною для штурма, а не для соглашательства, но ведь и бульдозерная выставка была политической. В России даже поход в туалет всегда был и останется политическим действием.
После отказа Трифонова принять участие в «Метрополе» я стал самостоятельно культивировать свое разочарование в нем как в полуразрешенном советском писателе. Аксенов меня не поддерживал. Его дружеское отношение к Трифонову не изменилось: это было общение «звезд», к которому меня допускали только изборочно.
На каком-то многолюдном приеме во французском посольстве, уже после того, как меня (вместе с Поповым) выгнали из Союза писателей, а отца в наказание за меня отозвали из Вены, я натолкнулся на Трифонова. Он стоял с полупустым бокалом красного вина.
Память — шулер, она врет, подтасовывает, но в данном случае ведет себя, кажется, корректно.
Я — по советским меркам бывший писатель — на что-то Трифонову пожаловался, хотя отчаяние как-то не липло ко мне, а Трифонов, слегка играя бокалом, в ответ, как всегда флегматично, но тем убедительнее сказал, что мне нечего огорчаться, обращать внимание на пустяки, потому что я — большой писатель.
Большой писатель! Я замер на месте. Я и не знал, что он прочитал меня в «МетрОполе». Настала одна из самых значительных минут моей литературной жизни. Трифонов легко, не задумываясь и голословно назвал меня большим писателем! До него — никто. Аксенов очень рано нашел во мне талант (он самым первым открыл меня, а я ходил пьяным от любви к нему) и подписал книгу «С уважением к таланту», чем скорее озадачил, чем обрадовал. Я к тому времени написал полтора рассказа.
Но после «МетрОполя» я нуждался в похвале. Я попал впросак, я провалился. Я придумал «МетрОполь» не только ради общего дела, но и ради моей непечатности. А мне со всех сторон хором сказали «фе».
Вольфганг Казак «Лексикон русской литературы ХХ века».
Авторский перевод с немецкого издания, Мюнхен, 1992 г.
Москва, РИК «Культура», 1996 г.- 494 с. Тираж 5000 экз.
Наши диссиденты-гуманисты (мною политически уважаемые) вроде Копелева, как мне передавали, назвали мои метропольские рассказы фашистскими. Копелевский немецкий друг, составитель Энциклопедии современной русской литературы (Вольфганг Казак – В.Л.), вышедшей после «МетрОполя», не включил меня в нее, посчитав, что я ничего не стою (особенно рядом с однофамильцем). Близкий к ним по взглядам Искандер открыто говорил, что мои рассказы низкого морального уровня.
В этом гуманисты были солидарны с Союзом писателей, отправившим меня на морально-нравственную свалку и отказавшимся вообще считать меня писателем, и выгнавшим меня за эту пачкотню.
По сравнению с огромным и заслуженным успехом Попова, опубликовавшего в «МетрОполе» свою «Чертову дюжину рассказов», я выглядел лузером. Правда, большинство метропольцев считали, что мое исключение из Союза — дело хорошее (там быть неприлично).
Президент РФ Борис Ельцин вручает орден «За заслуги перед Отечеством» III степени
поэтессе Белле Ахмадулиной, 1997 год
Наказание моего отца, выгнанного из Вены, по советским меркам было для них пустяком: ведь не расстреляли, даже не посадили! Только Высоцкий и Трифонов интересовались судьбой отца, спрашивали о нем. Ахмадулина — тоже, но как-то по пьяни. Я убедился, что многое разделяет меня с повадками литературного богемного, антисоветского мира. Не хотелось жаловаться и напрашиваться на жалость.
Владимир Путин награждает Беллу Ахмадулину орденом
«За заслуги перед Отечеством» II степени, 2007 год
Кроме моего провала в кругу друзей, я был раздавлен историей с родителями, и четко понял, что мне — чтобы как-то оправдать крушение большой отцовской карьеры — нужно стать большим писателем. Иначе все бессмысленно.
И вот Трифонов называет меня, играя бокалом, большим писателем. Это был истинный момент спасения. Неудивительно, что я начал разматывать назад свое разочарование в Трифонове, снова представил его классиком, снова влюбился в него.
Вениамин Александрович Каверин (1902-1989) – автор знаменитой советской книги
«Два капитана» (1940)
Впрочем, был еще Каверин. Я ездил к нему на дачу в Переделкино, как ездят подышать кислородной подушкой. Наверное, я был его последней литературной любовью, и, когда журнал «Вопросы литературы» в 1987 году попросил его написать об истории советской литературы, он из четырех страниц три посвятил мне как наследнику «Серапионовых братьев». Когда рукопись Каверина попала на стол редактора, он стал упрашивать Каверина изменить текст, но тот настаивал на своем. В конце концов редактор позвонил мне, чтобы я уломал классика сократить материал обо мне. Перебор был нелепым, старческим, влюбленным, но нелепым было бы и звонить старику. Я отказался.
В 1990 году «Литературная газета» (с трудом, но все же) напечатала мое эссе «Поминки по советской литературе», поднялся шум. Обиделись все. Деревенщики возвратили подписку. Рыбаков, изображенный мною как пример уходящей, подцензурной либеральной литературы, был взбешен. Но о Трифонове в «Поминках» речь не шла.
(См. Виктор Ерофеев - «Поминки по советской литературе»,
«Литературная газета», 4 июля 1990 г.)
Было ли это данью моей благодарности Трифонову? А значит, я лукавил, вместо имени Трифонова вставляя имя далекого для меня Рыбакова?
Так спрашивал я себя, взявшись перечитать «Дом на набережной».
Феликс Кузнецов уверял всех в 1979 году, что «МетрОполь» сделан Аксеновым с целью его отъезда на Запад. «У него на Западе миллион», — говорил Кузнецов, не уточняя, в какой валюте.
С нашей стороны была выстроена защита. Мы утверждали, что делаем альманах, оставаясь на родной почве. Феликс настаивал, что Аксенов и я убежим обязательно.
Строго говоря, мне некуда было бежать. Мне вообще всю жизнь некуда бежать из России, но в метропольский год я не мог никуда бежать, потому что родители вернулись из Вены, все было расхищено (как в ахматовских стихах).
Аксенов заверил меня при запуске «Метрополя», что не сделает из альманаха стартовую площадку для бегства. Иначе не стоило бы и затеваться. Нас били, но мы не шли на дно. Мы выживали.
Обложка альманаха «Метрополь», перепечатанного в 1979 году
издательством «Ardis Publishing»
Однако в мае пошли первые трещины. Нет, сначала в январе случилось не объясненное до сих пор происшествие. В Америке Карл Проффер объявил о публикации «Метрополя» в своем издательстве «Ардис». Прекрасное издательство, но мы не давали согласия. Публикация раздула скандал и сделала ситуацию трудноуправляемой. Кто-то Карла подтолкнул. Кто? Госдеп в той истории держался крайне сдержанно (если не трусливо): не хотели портить отношения с Советским Союзом. Посольство дало нам понять, что официальная Америка против второго номера «Метрополя», вообще против продолжения литературной конфронтации. Карл едва ли позволил бы себе самоуправство. Значит, кто-то дал команду?
Карл и Элендея Проффер в редакции издательства «Ардис». Конец 1970-х гг.
А когда мы с Аксеновым и Поповым ехали в мае того же 1979-го в Крым (где и узнали, что Попова и меня выгнали из Союза писателей), Аксенов ночью, уже за Харьковом, в своей зеленой «Волге» сказал мне, что он печатает роман «Ожог» на Западе.
О, как! Я встрепенулся. По тайной договоренности с КГБ Аксенов (с ним доверительно поговорил то ли полковник, то ли генерал) не должен был печатать за границей этот весьма скверный (но тогда ценилась антирежимность) и непонятно как попавший в КГБ роман (автор дал его почитать только близким друзьям, я тоже попал в happy few). Иначе с ним обещали расправиться и выгнать из страны. Я попросил объяснений. Но, несмотря на то что за месяцы «Метрополя» я несколько вырос диссидентским званием в узком мире свободной русской литературы, Аксенов отделался неопределенным мычанием.
Американский журналист Дэвид Сэттер, Кевин и Элиза Клоссе, Василий Аксенов,
Майя Кармен, Галина Балтер. Переделкино, конец 1970-х гг.
Вторая трещина была летом. Мы поехали на дачу к Аксенову в Переделкино, которую он получил накануне «Метрополя». Так загуляли, что я помню себя танцующим на крыше своего «жигуля» — Аксенову этот варварский танец совсем не понравился. А ночью, когда мы с Поповым пьяные улеглись спать, я проснулся от яростного спора, переходящего в семейный скандал. Майя, жена Аксенова, звала мужа ехать на Запад, потому что здесь им небезопасно.
Майя была шикарна, свободна в нравах, грубовата и обворожительна. Я увидел ее впервые в свои 14 лет, в VIP-зале Шереметьево — я до сих пор помню поразившую меня ее тогдашнюю пронзительно сексуальную красоту. Ну просто леди Чаттерлей! Друг моих родителей, ветеран Испании, стильный, политкорректный Роман Кармен болезненно терял ее как жену на моих глазах. Она переплыла к моему другу. Аксенов с ней сильно считался. Она думала по-простому, что Запад — это эдем. Аксенов был западником и разделял ее идеи, но он боялся остаться на Западе. В ту ночь она взяла верх.
Она давила на него все больше и больше, давила все лето, давила осенью, и когда я брался что-то возражать, она упрекала меня в трусости. За это я ее невзлюбил, но боялся рассориться и потерять Аксенова.
Я постоянно ездил к ним на Красную Пахру, на ее дачу, но отношения становились все более натянутыми. Уезжал в полном смятении…
P.S.
 |  |
Виктор Ерофеев. Собрание сочинений в 3 томах. Москва, 1994 г. Том 1 с автографом автора.
ИСТОЧНИКИ
Виктор Ерофеев «Великолепное предательство»
(Продолжение следует)
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник ДЕЛО АЛЬМАНАХА «МЕТРОПОЛЬ», ЧАСТЬ VII | Слава44 - Дневник Слава44 |
Лента друзей Слава44
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»