ДЕЛО АЛЬМАНАХА «МЕТРОПОЛЬ», ЧАСТЬ V
21-08-2023 15:00
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
ДЕЛО АЛЬМАНАХА «МЕТРОПОЛЬ»
СТЕНОГРАММА РАСШИРЕННОГО ЗАСЕДАНИЯ СЕКРЕТАРИАТА МО СП СССР ОТ 22 ЯНВАРЯ 1979 ГОДА
Опубликовано в журнале «НЛО» 2006 г, № 82
(Подготовка текста, публикация, вступительная статья и комментарии Марии Заламбани) Примеч.1
P.S. Только для подготовленного читателя.
ПОЭТИКА ПОГРОМА
1. На этих страницах мы представляем документ, находившийся в личном архиве одного из составителей литературного альманаха “МетрОполь”, писателя Е.А. Попова2. Речь идет об особо важном материале, восполняющем недостающие фрагменты в мозаике ранее опубликованных документов на эту тему.
После перестройки интерес к антологии был настолько велик, что альманах не только был напечатан тремя издательствами (МетрОполь 1991; МетрОполь 1999; МетрОполь 2001), но к тому же в различных архивах начались поиски документов, которые могли бы рассказать о событиях, связанных с “МетрОполем”. Наиболее важные из них были опубликованы в “Вопросах литературы” в 1993 году [Документы свидетельствуют]3, где было представлено ценное собрание материалов, найденных в архивах Центра хранения современной документации (ЦХСД). Из них следует, что делом “МетрОполя” занимались ЦК партии (в курсе событий держали лично М.А. Суслова), КГБ, в лице Ю.В. Андропова, в то время председателя Комитета, и Союз писателей СССР — как его московское отделение, так и руководство СП в целом.
Другое важное собрание документов по делу “МетрОполя” представлено в журнале “Наш современник” (1999. № 4): там опубликованы материалы из архива газеты “Московский литератор” [Уроки “Метрополя”], органа Московской городской организации СП СССР. Среди прочего там приводятся копии писем некоторых авторов “МетрОполя”, отрывки из стенограммы собрания Союза писателей от 20 февраля 1979 года [Мнение писателей о “Метрополе”] и текст передачи “В мире книг” радиостанции “Голос Америки”, вышедшей в эфир 25 января 1979 года, в которой было заявлено о предстоящей публикации альманаха в США4. (Евгений Попов вспоминает, что узнал о намерении Проффера опубликовать альманах в США только из этой передачи5.)
Долгое время недоступным для исследователей архивом оставался фонд МО СП в архиве ИМЛИ РАН, но, когда этот фонд наконец открылся, никаких материалов, связанных с делом “МетрОполя”, обнаружить там не удалось. Директором ИМЛИ до декабря 2004 года был Ф.Ф. Кузнецов, в то время секретарь Московского отделения СП (МО СП), один из главных организаторов кампании против “МетрОполя”. Впрочем, часть архива МО СП находится в Германии; на основании содержащихся там материалов написал свою работу немецкий славист Дирк Кречмар [Кречмар], но в этой части архива тоже не сохранилось никакой документации, касающейся дела “МетрОполя”.)
Литературный альманах «Метрополь». Художники Б. Мессерер, Д. Боровский,
А. Брусиловский. Москва, Анн-Арбор, Ардис, 1979 г. Репринтное издание.
Один из двенадцати экземпляров альманаха, первоначально принадлежавший Евгению Попову, был передан Феликсу Кузнецову как секретарю МО СП в январе 1979 года — авторы сделали это, рассчитывая добиться публикации альманаха в СССР. В 1998 году из интервью Ф. Кузнецова телевизионной программе “Как это было”6 Попов узнал, что этот экземпляр находится в домашнем архиве Кузнецова, и попросил директора ИМЛИ вернуть не принадлежащую ему собственность (письмо от 20 января 1998 года). Кузнецов ответил, что уничтожил хранившийся у него экземпляр альманаха: “Я был настолько расстроен и огорчен этой передачей, что сразу же после нее выбросил на свалку машинописный текст “Метрополя”, дабы он не занимал больше места на антресолях” (письмо Е. Попову от 28 января 1998 года). После судебного процесса, длившегося почти два года, Попов снова получил свой экземпляр, который в действительности все-таки сохранился у Кузнецова. Приговор № 2189/99 районного народного суда “Мещанский” Центрального административного округа Москвы от 6 декабря 1999 года требовал от Ф. Кузнецова возвращения оригинала Попову7.
Вероятно, именно этот экземпляр находился некоторое время в архиве ИМЛИ РАН — на обороте обложки этой копии альманаха (проверено нами de visu) отмечено: “ИМЛИ. Фонд 603. Опись № 1. № 169”. Заметим, что альманах мог попасть в архив ИМЛИ из архива МО СП: когда единый Союз писателей СССР в 1991 году распался, часть архива МО СП была передана в архив ИМЛИ. Этот экземпляр альманаха мог бы стать самым интересным из всех двенадцати: на полях текста сохранились следы карандашных пометок, сделанных либо руководителями Союза писателей, либо кем-то из ЦК КПСС — именно туда был передан экземпляр альманаха после того, как его получили в писательской организации. Однако перед возвращением экземпляра Попову пометки были стерты так, что их оказалось невозможно прочесть.
Стенограмма расширенного заседания секретариата московского Союза писателей от 22 января 1979 года, в котором приняли участие также и составители альманаха и во время которого секретариат определил официальную политику писательских организаций по отношению к “МетрОполю” и его авторам, дополняет картину источников, изданных ранее. Стенограмму во время заседания вел Евгений Попов. Как явствует из приведенного текста, сотрудники МО СП также вели свою стенограмму, однако о ее местонахождении нам ничего не известно. Остается надеяться, что в будущем, если такой документ еще существует и когда-нибудь будет доступен, можно будет сопоставить его со стенограммой Е. Попова.
Василий Аксенов с Евгением Поповым
2. Первоначальный замысел литературного альманаха относится к 1978 году и принадлежит В. Аксенову и В. Ерофееву; затем эти два писателя пригласили к совместной работе сначала Е. Попова, а затем А. Битова и Ф. Искандера. Целью этого проекта было издание сборника, в который должны были войти тексты, никогда ранее не публиковавшиеся8 — в силу того, что были “непроходимы” в советской печати по эстетическим и тематическим критериям. Издание этих произведений, как утверждали авторы альманаха в своих письмах в официальные инстанции, могло бы расширить картину советской литературы того времени.
Речь шла о сборнике, неоднородном по составу, который призван был отразить многогранность неофициальной культуры 1970-х годов. Сами авторы принадлежали к разным литературным течениям и поколениям, их отношения с советской властью также были различными. В сборнике участвовали авторы, в целом, признанные официальными инстанциями, хотя и отклонявшиеся от канонов соцреализма, — такие, как Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Фазиль Искандер. Однако большинство авторов “МетрОполя” так или иначе занимали промежуточное положение между официальной советской “высокой литературой” и неподцензурной словесностью. Среди них были писатели, не имевшие возможности опубликовать главные свои произведения и печатавшие только сочинения для детей — Юз Алешковский9 и Генрих Сапгир10; Владимир Высоцкий, получивший широкое признание читателей и слушателей, много снимавшийся в кино и игравший в театральных спектаклях, но не имевший возможности издать свои стихи; Семен Липкин11, публиковавшийся в основном как переводчик; Фридрих Горенштейн, реализовавшийся только как киносценарист12, нонконформистски настроенный историк культуры Леонид Баткин13; признанный в 1960-е годы и официальными писательскими кругами, и нонконформистами, но в 1970-е все более оппозиционно настроенный Василий Аксенов…
Почти не имела возможности публиковаться в конце 1970-х Инна Лиснянская14, не могли напечатать художественную прозу и эссеистику Борис Вахтин15 (он публиковался как синолог), историк авангардного искусства Василий Ракитин16 и некоторые другие. А такие авторы, как Юрий Кублановский17, Виктор Тростников18 и Юрий Карабчиевский19, даже и не предпринимали попыток напечататься. Напомним также, что в “МетрОполе” опубликовал отрывок из романа “The Coup” (“Переворот”) (по-английски с параллельным русским текстом) известный американский писатель Джон Апдайк20, приглашенный составителями для того, чтобы придать проекту статус международного.
Особую роль в деле “Метрополя” играли Евгений Попов21 и Виктор Ерофеев22. Их исключение из СП вызвало резкую реакцию. Василий Аксенов, Инна Лиснянская и Семен Липкин в знак протеста против их исключения вышли из Союза писателей, а Битова, Вознесенского и Ахмадулину, по уверениям Виктора Ерофеева, удержали от этого шага только уговоры друзей “не обнажать левого фланга литературы”23. Аксенов, выехавший летом 1980 года в США для чтения лекций, вскоре после отъезда был лишен советского гражданства.
Авторы альманаха сделали попытку продемонстрировать альтернативные направления в русской словесности, вытесненные из печати доминирующей официальной культурой. Для этого они пошли на небывалый шаг: предложили руководству Союза писателей и советским идеологическим инстанциям опубликовать альманах в СССР без предварительной цензуры. Ерофеев, Попов и Аксенов самостоятельно подготовили двенадцать экземпляров альманаха, оговорив, что права на опубликованные тексты и графические работы сохраняются за авторами, и намеревались организовать “вернисаж”, чтобы обнародовать свое произведение, которое после этого можно было бы условно считать опубликованным. Они были уверены, что смогут опубликовать в советской печати альманах в его первоначальной, не искаженной цензурой редакции после того, как он будет представлен публично в машинописном виде. На титульном листе альманаха была помещена надпись:
Составили: В. АКСЕНОВ, А. БИТОВ, Вик. ЕРОФЕЕВ, Ф. ИСКАНДЕР, Евг. ПОПОВ
Макет Д. БОРОВСКИЙ24
Фронтиспис Б. МЕССЕРЕР25
© METROPOL’, 1979 г.
Альманах “МетрОполь” представляет всех авторов в равной степени. Все авторы представляют альманах в равной степени.
Альманах “МетрОполь” выпущен в виде рукописи. Может быть издан типографским способом только в данном составе. Никакие добавления и купюры не разрешаются26.
Произведения каждого автора могут быть опубликованы отдельно с разрешения данного автора, но не ранее, чем через один год после выхода альманаха. Ссылка на альманах обязательна27.
Обложка альманаха «Метрополь», перепечатанного в 1979 году издательством «Ardis Publishing»
Это был настоящий вызов советской идеологической машине. Руководство КПСС и СП считали себя обязанными максимально жестко реагировать на эти действия, свидетельствовавшие о том, что авторы “МетрОполя” отказались от привычных для литераторов “правил игры”. В отличие от многих других авторов неофициальной культуры, участники “МетрОполя” действовали открыто и призывали к участию в проекте своих коллег28. Вероятно, государственные органы больше всего были поражены и возмущены тем, что составители не скрывали своих намерений напечатать альманах и устроить его (пользуясь позднейшим словом) презентацию в СССР. Для этого они попытались установить контакт с Б. Стукалиным, председателем совета учредителей ВААП29, с Госкомиздатом30 и с издательством “Советский писатель”, твердо настаивая на неприкосновенности текста. Писатели полагали, что в культурной политике страны может наступить “оттепель” — как в результате политики разрядки середины 1970-х, так и потому, что после ряда громких скандалов с запретами произведений, изгнанием писателей (депортация А.И. Солженицына) и разгонами художественных выставок, казалось, власти решили дать “задний ход”.
Василий Аксенов, Юрий Трифонов, Виктор Ерофеев
15 сентября 1974 года власти разогнали уличную выставку художников, которые не имели возможности выставить свои работы в СССР (Евгений Рухин, Оскар Рабин и др.); сами картины, стоявшие на земле, были раздавлены бульдозером и поливальными машинами, отчего выставка в истории искусства получила название “бульдозерной”. Этот эпизод имел широкий резонанс в мировой печати, поскольку на уличную выставку были приглашены западные корреспонденты31. После этого, казалось, настал период послаблений: было устроено несколько выставок произведений художников андеграунда (самая известная прошла в павильоне “Пчеловодство” на ВДНХ в 1975 году), в 1976 году в журнале “Дружба народов” была опубликована повесть Ю. Трифонова “Дом на набережной”, где описывались сталинские идеологические кампании и т.д.
Реакция советской идеологической системы, растерявшейся от внезапного появления альманаха, стала набирать обороты лишь при надвигающейся угрозе “вернисажа”, то есть публичной презентации; в СП уже знали, что организаторы “вернисажа” позвали на него работавших в Москве иностранных журналистов32. Заседание проходило 22 января, то есть за три дня до упомянутой передачи радиостанции “Голос Америки”; формально члены секретариата МО СП могли не знать о грядущей публикации альманаха на Западе, но, судя по репликам в стенограмме, были практически уверены в том, что такая публикация состоится.
Политбюро Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, 1971 г.
Руководству ЦК КПСС хотелось переложить ответственность за происходящее не на цензуру или КГБ, а на руководство Союза писателей и тем самым не привлекать внимание к цензурным инстанциям — таким образом, как, по-видимому, казалось советским чиновникам, удалось бы избежать скандала, который мог стать международным (тем не менее скандал все же произошел и получил широкую огласку за пределами Советского Союза). Однако организаторами и режиссерами травли авторов и редакторов альманаха были именно ЦК КПСС и руководство КГБ — они-то и определяли политику Союза писателей [Карпович; Бобков; Документы свидетельствуют]. Из секретных документов видно, что ЦК КПСС и КГБ пытались воздержаться от явного вмешательства в это дело33. Открыто они были вынуждены действовать тогда, когда составители альманаха обратились с письмом сначала к члену Политбюро ЦК КПСС М.Н. Зимянину, а затем непосредственно к Л.И. Брежневу, жалуясь на угрозы со стороны руководства СП34.
Это письмо, подписанное В. Аксеновым, В. Ерофеевым, Б. Ахмадулиной, Е. Поповым, А. Битовым и Ф. Искандером, было передано в ЦК КПСС (Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу и — копия — секретарю ЦК КПСС М.В. Зимянину) 19 января 1979 года. В нем авторы просили Брежнева “вникнуть в конфликтную ситуацию, возникшую в Московской писательской организации” в связи с выходом “МетрОполя” [Документы свидетельствуют: 323— 324]; наконец, пятеро составителей написали еще одно письмо — секретарю ЦК КПСС Михаилу Зимянину, и передали копию этого письма первому секретарю Союза писателей СССР — Георгию Маркову. В письме они утверждают: “Мы хотели бы поставить Вас в известность, что авторы альманаха “Метрополь” чувствуют себя глубоко оскорбленными этими действиями руководства Московской писательской организации. Действия эти напоминают скорее недоброй памяти времена культа личности, чем ту ленинскую политику в области культуры, которую проводит нынешний ЦК КПСС”
Литературный альманах «МетрОполь». Москва,
Издательство «Зебра Е», 2001 г. – 832 с., ил. Тираж 7100 экз.
Готовившийся метропольцами “вернисаж” резко изменил планы государственных органов: участие в нем зарубежных журналистов требовало незамедлительной реакции. Если сначала руководство СП ограничилось тем, что вызвало пятерых составителей на частную беседу, где запугивало их и пыталось отговорить от организации “вернисажа” (Аксенов на эту беседу не пришел), то в дальнейшем, когда угроза стала более явной, власти сочли необходимым принять более радикальные меры.
Другим обстоятельством, вызвавшим встревоженную реакцию идеологических инстанций, были ходившие в писательских кругах слухи о подготовке второго номера альманаха [Документы свидетельствуют: 333—334, 337]. В действительности, второй выпуск не собирался и не готовился35.
Итак, 22 января 1979 года было созвано расширенное заседание секретариата, стенограмму которого мы приводим ниже. В присутствии примерно пятидесяти писателей — членов руководства МО СП — это заседание вынесло идеологический и организационный “приговор”: альманах был признан политической провокацией, направленной на поддержку антисоветской деятельности на Западе, а также попыткой узаконить самиздат. Пятерых составителей убеждали отказаться от задуманного, но они не отступили от своих позиций.
Единственной уступкой, на которую они пошли, была отмена “вернисажа”, запланированного на следующий после собрания секретариата день — 23 января36. Хотя он и был отменен, 23 января кафе “Ритм”, сдавшее помещение для этого мероприятия, было закрыто на санитарный день и весь квартал был окружен сотрудниками КГБ.
И тут произошло неожиданное — уже упомянутое выше выступление Карла Проффера в передаче радиостанции “Голос Америки”, где он, помимо прочего37, сообщил о том, что вторая копия альманаха дошла до Франции и находится в издательстве “Галлимар”38. Случилось как раз то, чего так боялись советские инстанции: угроза публикации альманаха на Западе становилась реальностью; пути к отступлению больше не было.
С этого момента начинаются настоящие репрессии: многих участников “МетрОполя” прекращают публиковать в СССР (некоторых — ненадолго, некоторых — вплоть до перестройки), Попова и Ерофеева, как уже сказано, исключают из Союза писателей39. Пострадали даже члены их семей40.
История с “МетрОполем” получает международный резонанс: около пятидесяти статей появляется в Германии, США, Великобритании и Франции [Документы свидетельствуют: 331].
Москва, Старая площадь, д.4. Здание бывшего Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. В настоящее время это здание занимает Администрация Президента Российской Федерации.
ЦК КПСС отреагировал на расширение скандала по-своему: 7 мая 1979 года в ЦДЛ было проведено собрание столичных писателей на тему “Идеологическая работа с московскими писателями”. Функционеры МО СП обсуждали на нем пути реализации принятого в апреле 1979 года постановления ЦК КПСС об усилении идеологической работы в стране [О дальнейшем улучшении]. Феликс Кузнецов в своем выступлении говорил о “МетрОполе”:
Любые попытки оторвать художников от корневых гуманистических традиций русской советской литературы терпят неизбежный провал и конфуз. Так получилось и с организаторами альманаха “Метрополь”, пытавшимися под предлогом “заботы” о советской литературе добиться от нас публикации сочинений не только антихудожественных, но и идейно несостоятельных, — в противном же случае вызвать дежурные сетования буржуазных средств массовой информации о мнимом отсутствии “свободы слова” в СССР. Альманах этот, где в обилии представлены литературная безвкусица и беспомощность, серятина и пошлость, с полным единодушием осудили ведущие наши писатели и критики, по заслугам оценившие этот сборник как порнографию духа [Вместе с партией, вместе с народом: 2].
После этого заседания прошло собрание секретариата Союза писателей СССР, который в мае 1979 года организовал диспут о выполнении директив партии в области литературы. Между строк постановления секретариата видны намеки на дело “МетрОполя” [Постановление секретариата правления Союза писателей СССР: 2—3].
Сам скандал с “МетрОполем”, глухие внутренние разногласия между партийным руководством и Союзом писателей, как видно из слов Попова о возможном восстановлении в СП (см. примеч. 39), — все это указывает на неуверенность, царившую в партийно-государственном аппарате тех лет.
Мы глубоко убеждены, что дело альманаха “МетрОполь” является отражением изменений, происходивших в механизме функционирования института советской цензуры эпохи “застоя”. Если брежневский период характеризовался стабильностью в политической системе, то в жизни общества в тот же период происходили важные изменения (рост уровня образования, интенсивная урбанизация, возникновение новых профессиональных “ниш” [Lewin: 73, 92— 94; Tompson: 86—97]). Эти процессы способствовали зарождению различных форм инакомыслия — от более явных (правозащитники) до более скрытых (неформальные течения) [Шубин].
Таким образом, государственный аппарат столкнулся с новыми формами инакомыслия, и советская цензура, использовавшая все еще достаточно архаичные методы работы, оказывалась неспособной к борьбе против новых культурных явлений: их надо было нейтрализовывать более эффективно. Действительно, специфика истории российского государства заключается в том, что оно от автократической формы правления перешло к тоталитаризму, не претерпев тех трансформаций, которым подвергались западные демократии в течение более ста лет и которые в Европе и США сопровождали образование современного (модерного) государства.
Поэтому во времена “застоя”, когда антагонизм, возникший между государственным аппаратом и образованным обществом (или, во всяком случае, наиболее независимой его частью), стало скрывать уже невозможно, цензура не имела накопленного в США и Западной Европе опыта применения техник и практик, ориентированных скорее на надзор, чем на наказание.
В 1970-х годах советское государство решилось на частичную реорганизацию цензурной системы. Если прежде цензура строилась по принципу пирамиды, где верхушкой был идеологический отдел ЦК КПСС, которому подчинялись Главлит и КГБ, то теперь система стала несколько более децентрализированной: некоторые функции Главлита перешли к другим контрольным институтам — таким, как творческие Союзы [Горяева: 325—326]. Теперь цензурный институт сочетал традиционные инквизиторские меры41 с “мягкой линией” — действиями превентивного характера, которые позволяли контролировать новые общественные тенденции путем их “мирной” нейтрализации.
Но дело альманаха “МетрОполь” показало, что реформы института цензуры были в действительности поверхностными. Политика “профилактирования”42 создала эффективную сеть общественного надзора, способствовавшую выявлению нежелательных, нестереотипных явлений в системе культуры, и даже обеспечивала некоторый контроль за ними. Однако архаичность структуры самой цензуры и ментальности руководителей соответствующих ведомств помешала применению новых цензурных практик. Поэтому в ситуации угрозы международного скандала, созданной появлением альманаха “МетрОполь”, цензура снова обратилась к апробированным методам репрессий и погромных кампаний.
После 22 января составителей альманаха больше никуда не вызывали. Но все его авторы подверглись настойчивым и неоднократным “проработкам”, от них добивались публичного раскаяния, отречений. Затем последовали “санкции”. Заключенные издательские договоры не расторгались, но источники заработка для большинства участников оказались в большей или меньшей степени ограничены43.
Сергей Михалков (1913-2009) и Виктор Астафьев на Восьмом съезде писателей СССР
в 1986 году. Фото Ю. Садовникова.
Сергей Владимирович Михалков возглавлял в ту пору Союз писателей России, и они всё-таки исключили Виктора Ерофеева и Евгения Попова из членов Союза писателей. Исключили очень своеобразно: их за год до этого приняли, но они не получили вовремя членские билеты. Астафьев участия в травле «МетрОполя» не принимал, но всегда выражал патриотическую точку зрения.
3. Текст предлагаемой стенограммы интересен еще и тем, что является важным примером дискурсивных практик, применявшихся советской властью для подавления всех конкурирующих дискурсов. Дискурс — “не просто то, через что являют себя миру битвы и системы подчинения, но и то, ради чего сражаются, то, чем сражаются, власть, которой стремятся завладеть” [Фуко 1996б: 51]. Советские идеологические инстанции при создании своего дискурса пользуются целым рядом процедур, призванных предотвратить возможность критики и демифологизации их работы. Важнейшей среди этих процедур был запрет, отсекавший ненормативные явления, или “исключения”, от тех явлений, которые были явно или неявно представлены как “норма”. В советской ситуации процедура запрета формировала дискурс в двух главнейших сферах: частной и общественной. Одним из видов исключения, принятых в позднесоветское (брежневское) время, было разделение, основанное на противопоставлении официальной литературы и андеграунда (дискурс самиздата обладал притягательной силой как носитель скрытой истины, опасной и разрушительной). Главный тип исключения был основан на противопоставлении “истина— ложь”: партийно-государственная машина в СССР считалась единственно возможным источником дискурса истины. В сталинские времена господствующим дискурсам приписывалась ценность абсолютной истины: все отрасли науки и искусства были вариациями официального дискурса и должны были демонстрировать, что существует одна-единственная истина, подтверждающая справедливость и научную обоснованность советской системы и советской идеологии.
В позднесоветские времена официальный дискурс, не подкрепленный ежедневными репрессиями и обязательностью пропагандистского обеспечения каждого партийного решения, оказался менее эффективным. Авторитетный, сверхнормализованный язык “развитого социализма”, отказываясь от своей констатирующей функции в пользу перформативной, производит новые, непредвиденные эффекты, ускользающие из-под контроля того самого дискурса, который их породил [Yurchak: 36—76]. Система значений властного языка “рассыпается” и поддерживается только внеязыковыми средствами, сочетающими репрессии и более тонкие механизмы социально-психологического принуждения, основанные, в частности, на публичных ритуалах, демонстрирующих солидарность общества и элит и их общее противостояние тем, кто официально объявлен “врагами”, “отщепенцами”, “пошляками” и пр. Теперь именно ритуалы должны были придавать силу “расползающемуся” языку власти. Доминирующий литературный дискурс 1970-х годов должен был реализоваться с помощью новых процедур. Поскольку он потерял статус априорно авторитетного, необходимо было сделать так, чтобы места производства такого дискурса имели четкие границы с жесткими критериями допуска и фиксированный ритуал, который организовывал бы всю дискурсивную процедуру. Этот ритуал должен был быть основан на регулятивной иерархии. СП — в институциональном и идеологическом аспектах — полностью удовлетворял этим требованиям: в нем ритуал политического дискурса определялся статусом и ролевым амплуа каждого говорящего. Согласно своему статусу и амплуа, выступающий должен был произносить совершенно определенные реплики. Внутри СП, в задачи которого входили одновременно производство доминирующего литературного дискурса и контроль за отклонениями от него, политический и литературный языки смешиваются; один приобретает формы и тональности другого, так как цель у них общая: подчинить себе дискурсы и сделать общество послушным.
Эти черты заметны и в предлагаемой стенограмме. На заседании, по-видимому, сталкиваются, с одной стороны, ритуальность “новояза” — шаблонные обращения, форсированное употребление определенных (прецедентных) конструкций и, с другой стороны, языковая игра и установка на непрецедентность в речи “метропольцев”: эта установка, в свою очередь, подвергается остракизму со стороны членов СП. Но она же и создает языковую игру, которая разрушает ритуал [Кронгауз]. Иначе это столкновение можно было бы описать как ситуацию диглоссии, то есть сосуществования “несоветского” и советского русского языков, к которой привела ритуализация речи. На расширенном заседании секретариата МО СП эта социолингвистическая оппозиция почти точно воспроизведена в конфликте авторов “МетрОполя” (и их защитников) с литературными функционерами и представителями “официально-патриотического” лагеря.
Текст стенограммы показывает, что дискурсивные практики советской верхушки принадлежат политике нормализации — в той мере, в которой они тяготеют к уничтожению любого “аномального” явления — политического, культурного или социального. Именно задаче нормализации служила идея представления литературы как однородного пласта при сознательном игнорировании неофициального искусства и противоречий даже внутри официальной части литературного пространства. Этой “сглаженной” и редуцированной литературе приписывалась абсолютная ценность. В рамках этой политики высказываются предписания об умолчании о существовании “другой” литературы. И если действительно нужно дать место под солнцем незаконной литературе, то “пусть-ка она отправляется со своей шумихой куда-нибудь в другое место” [Фуко 1996а: 100] — например, на частные квартиры. Только там подобная литература имеет право на какую-то реальную жизнь (пусть и изолированную), на реализацию своих тайных и заведомо ограниченных проектов. Только в том случае, если бы она отказалась “отправиться в другое место”, система применила бы открыто репрессивную политику, вытеснив авторов из профессии или максимально ограничив их профессиональную самореализацию. Именно это и произошло с составителями “МетрОполя”.
И все же заметно, что во время заседания звучат разные по духу голоса. Как сказано выше, работа советских инстанций в конце 1970-х претерпевает усиленные трансформации, и, как это часто бывает во времена переходных периодов, в ней сталкиваются две тенденции. Одна из них связана с возвращением к сталинским, открыто репрессивным формам контроля над литературой, другая предполагает более тонкие и изощренные формы цензуры и самоцензуры писателей. Главное обвинение, адресованное составителям “МетрОполя” участниками секретариата Московской организации СП, — “низкий уровень” опубликованных в альманахе текстов, “бездарность” этих сочинений; второе, еще более серьезное обвинение — в том, что альманах является формой антисоветской деятельности. Первый голос отвергает “аномалию” не потому, что она разрушительна и политически опасна, а вроде бы из-за ее “бездарности”. Поскольку отрицается художественная состоятельность альманаха (произведения, представленные в “МетрОполе”, просто не относятся к искусству), это лишает его какого бы то ни было авторитета: он недостоин распространения ни в каком виде — ни в самиздате, ни в виде разрешенной публикации. Второй голос прибегает к дискурсивным практикам, отсылающим к сталинской эпохе: “МетрОполь” — “политическая диверсия, враждебная стране, КПСС, нашей политике” (Барышев). В такого рода репликах идеологическая конфронтация отражается и на лингвистическом уровне — например, через категориальное противопоставление “свои”—“чужие” (отсылающее к противопоставлению “мы” — “они”, или инклюзивность — эксклюзивность)44.
Если в первой части дискуссии громче звучит первый голос с призывом к посредничеству и заметно стремление убедить составителей опубликовать альманах в “очищенном” виде, то далее, ввиду яростного сопротивления “метропольцев”, постепенно начинает преобладать второй голос, носители которого прибегают к типичным формулам советского идеологического языка. (Ф. Кузнецов: “Это какая-то изощренная литературная мистификация”. Н. Грибачев: “Это — антисоветская пропаганда”. Ю. Грибов: “От вашего предприятия несет групповщиной”.)
Заключительный документ, составленный секретариатом СП, — настоящий апофеоз советского идеологического дискурса времен застоя (см. Проект решения секретариата). От признания виновности (см. пункт 1) участники заседания переходят к вынесению приговора (см. пункты 2—3). Наконец, принимается решение: действовать широкомасштабно, усиливая идеологическую работу партии и СП по отношению к писателям (см. пункты 4—5). В проекте резолюции ярко выражена категория оценочности: речь большинства представителей СП отражает триаду советской системы оценки человека с градациями “не враг — невыясненные — враг” [Мокиенко, Никитина; Хевеши]. Динамика колебания оценки во время заседания (от “выяснения” к определению нераскаявшихся “метропольцев” как врагов) видна прежде всего в тональности высказываний Кузнецова в отношении Аксенова, которые принимают в конце откровенно обвинительные, угрожающие формы и провоцируют реакцию Аксенова: “Дело шьешь, Феликс?”
Интересно также отметить, что язык критиков “МетрОполя” насыщен физическими образами болезней, грязи и заразы. Советский дискурс с самого начала основан на образах, выражающих страх перед внешним, “другим” [Naiman: 12—16]. По словам участников совещания, так называемое “порноноваторство” (выражение Анатолия Алексина) альманаха — предвестник болезни, ведущей к разложению литературного тела: “Это надо же так мерзко составить слова!” (Ф. Кузнецов); “Повесть вызывает физиологическое отвращение” (Ф. Кузнецов); “Гадость. Грязь ползет по страницам” (М. Алексеев); “Здесь у них грязь” (Е. Исаев). Неподцензурная литература — инфекция, которой надо избежать, чтобы не запятнать “чистоту”, “высокую мораль” официальной литературы: “Мы имеем лучшую литературу в мире по честности, по нравственной высоте” (Ф. Кузнецов).
Представленные в стенограмме речи руководства МО СП являются также настоящим манифестом логофобии советской системы. Это страх перед высказываниями, которые могут быть бурными, путаными, отрывочными, опасными, одним словом, страх “перед лицом этого грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления дискурса” [Фуко 1996б: 77].
Перевод. с итальянского Н. Колесовой
ЗАПИСЬ О РАСШИРЕННОМ СЕКРЕТАРИАТЕ МПO,
ИМЕВШЕМ МЕСТО БЫТЬ 22 ЯНВАРЯ 1979 ГОДА
В КОМНАТЕ № 8 ЦДЛ (прим. 45-46)
[1] 3 часа дня. Комната № 8, куда приглашены 5 составителей альманаха “МетрОполь”. Комната набита битком. Человек, пожалуй, около 40—50, включая составителей, которые уселись рядком у стеночки. Различаются лица Ф. Кузнецова47, Л. Карелина48, С. Куняева49 (во главе стола, который — буквой “т”), Е. Исаева50, М. Алексеева51, Н. Грибачева52, Ю. Друниной53, Ю. Жукова54 (за тем же столом, но поодаль); Ал. Михайлов55, Е. Сидоров56, Б. Окуджава57, В. Амлинский58, О. Попцов59 и многие другие лица, фамилии которых постепенно выясняются по ходу заседания, длившегося 4 часа. 60.
Феликс Феодосьевич Кузнецов (1931-2016) – Первый секретарь МО СП СССР.
Ф. Кузнецов. Вопрос об альманахе неожиданно возник на прошлой неделе. Мы вызвали составителей, побеседовали, теперь докладываем вам... (Читает 1-ю стр[аницу] альманаха: выходные данные, вступление, оглавление...)
Вопрос из публики. Кто издатель?
Ф. Кузнецов показывает альманах, говорит, что он сделан в виде рукописи, тиражом 8 экз[емпляров]61. Говорит, что имеется значок ©, фиксирующий издательские права в соответствии с международными законами62, и читает предисловие, “являющееся программой”, просит В. Аксенова чего-нибудь рассказать об альманахе.
В.П. Аксенов (1932-2009)
В. Аксенов мирным голосом говорит о благих намерениях авторов и составителей альманаха, закончив работу, отнести альманах Стукалину. Говорит о том, что “работа нами, ленивыми людьми, велась вяло в течение года и никакой шумихи не было, но вот мы внезапно обнаружили невероятное внимание к нашей работе со стороны руководства МПО и форсировали события — принесли 1 экз[емпляр] альманаха на следующий день, 17 января”63. О том, что идея наша — просить об издании альманаха, (мечтать) об издании тиражом пускай небольшим — 3000 или даже 1000 экз[емпляров] — и, естественно, у себя на родине. Если нам откажут, то альманах уже выпущен нами, он останется [2] выпущенным в виде рукописи тиражом 8 экз[емпляров] для чтения среди людей. Говорит, что это сродни “джем сэшн” у джазистов, когда они играют для себя. Но смысл в том, что мы хотим, чтоб наконец-то появился “незаредактированный сборник”. Вы все писатели и знаете, какие страннейшие требования выдвигают часто издательства и редакции. У нас единственный критерий — художественность. Исходя, конечно, из нашего вкуса, который, естественно же, не может быть безупречным. В сборнике произведения писателей, незаслуженно оставшихся за бортом литературы...
Реплика. Белла Ахмадулина?.. Вознесенский?..
Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина.
Евгений Александрович уже тогда среди метропольцев имел плохую репутацию и, естественно, в альманах не был приглашен.
В. Аксенов. Нетипичный пример. Я расскажу вам что-нибудь об авторах. Вот Б. Вахтин. Ученый, синолог, прозаик, один из тех, кто начинал молодую ленинградскую прозу. За всю жизнь напечатал несколько рассказов, а этому молодому человеку недавно исполнилось 50 лет. Е. Рейн64 — все признают за ним талант и божий дар, но у него до сих пор нет ни одной книги, а лишь мелкие публикации. В. Ерофеев — литературовед, критик, более 10 лет пишет прозу, но совершенно неизвестен как прозаик, хотя пишет интересно, своеобычно, это — новое поколение в литературе, они пишут не так, как писали мы. Е. Попов. Пишет давно и много, а выход его продукции процентов примерно 10. Так ведь?
Е. Попов (с места). Меньше...
В. Аксенов. Искандер. Маститый, как говорится, писатель, но вещи его проходят безумно трудную редактуру, это не редактура, а какое-то выворачивание рук. И Битов сталкивается с этим, и я. О себе: я не только прозаик, но и драматург. Однако пьесы мои лежат в архиве Министерства культуры. Одна из этих пьес — здесь.
[3] Мы оформили альманах. У нас не куча бумаги, а эстетическая штука. Мы обратились к товарищу специалисту (имеется в виду Д. Боровский), и он помог нам, сделал макет. Он и не читал наших вещей. Мы условно считаем наш альманах вышедшим.
Герой Социалистического Труда Николай Матвеевич Грибачёв (1910—1992)
Н. Грибачев (задает туманный вопрос). Аксенов считает, что эстетика увязывается с субъективностью?..
Ф. Искандер. Он говорит, что бывают разные вкусы.
Н. Грибачев. Так вы и употребляйте слово “вкус”!
Л. Карелин. А остальные экземпляры где? Их читают?
В. Аксенов. Многие читают. Мы хотели устроить встречу друзей, маленький литературный праздник, чтобы объявить об открытии альманаха. Но тут поползли самые разные нелепые слухи. А это просто встреча друзей. Мы и вас приглашаем на этот, пардон, выпивон... (оглядев присутствующих, задумчиво). Да только боимся, закуски на всех не хватит...
Ф. Кузнецов. А кто будет на этом “празднике”?
В. Аксенов. Не знаю. Придут наши друзья. Во всяком случае, никакой сенсации мы из этого не делаем.
Н. Грибачев. Это распространение самиздата, то, что вы делаете...
Е. Попов. Позвольте уточнить, мы ведь хотели идти к Стукалину, так какой же это самиздат?
В. Аксенов. (Зачитывает текст проекта письма к Стукалину65.)
Ф. Кузнецов. Значит, вы хотите, чтоб текст рукописного альманаха остался в печати без изменения?..
Аксенов не успевает ответить, так как в разговор неожиданно вступает оскорбившийся М. Алексеев.
Герой Социалистического Труда - Михаил Николаевич Алексеев (1918-2007)
М. Алексеев. А мне вот оскорбительно, что вы хорошую литературу называете “штукой”. Что же — Белов штука? Астафьев штука? Распутин штука?
Ф. Искандер (шутит с места). Эта штука посильнее Фауста Гёте66.
В. Аксенов (поясняет). Вы не так поняли. Это мы об альманахе [4] не
сколько шутливо говорим “штука”.
Барышев67. Текст альманаха за границей?
В. Аксенов и все составители (дружно). Нет!!!
Барышев. Но вы уверены, что об этом не пронюхают иностранцы?..
В. Аксенов. В Москве 100 000 иностранцев. И потом уже сейчас поднята такая шумиха, не нами...
Виктор Ерофеев (род.1947). Отец Виктора Ерофеева, Владимир Ерофеев, в описываемое время был постоянным представителем СССР при международных организациях в Вене. Ему предложили выбор: если сын напишет письмо, в котором откажется от своего участия в «МетрОполе», и опубликует его в “Литературной газете”, отец не потеряет места. Сын такого письма не написал, посол был отозван и лишился постоянного места службы. После письменного обращения Виктора Ерофеева к Брежневу Ерофеев-отец был назначен на работу в центральный аппарат МИД СССР в Москве.
В. Ерофеев. Мы предварительно уже говорили с Феликсом Феодосьевичем и другими товарищ[ам]и. Понимаете, когда прорыв, то это больно и прорывающему, и прорываемому. Так давайте, чтоб не было так больно...
Барышев. Прорыв на Запад?..
В. Аксенов. Если через ВААП, то это — хорошо...
В. Ерофеев. (Рассказывает о ходе работы над альманахом, о спокойной атмосфере, в которой он делался. О возникших слухах (нелепых), о том, что первая встреча с секретарями была доброжелательной, а потом на нас стало оказываться некоторое ощутимое давление.) Так вот, хотелось бы вернуться к духу первой встречи и снять возникшую напряженность...
Ф. Кузнецов. Вы ответьте, что вы говорили и как отвечали.
В. Ерофеев. Когда вы нас спрашивали про пресс-конференцию...
Н. Грибачев (перебивает). Что вы тут запутываете нас в дебрях психологии, а не отвечаете прямо на поставленные вопросы...
Ф. Кузнецов. Не только о пресс-конференции...
Ал. Кулешов68. А как вы его собирались печатать?
В. Аксенов. Через Главлит69.
Ф. Кузнецов. (Рассказывает о том, что узнали во вторник (он путает даты) об альманахе.) “Необычная вещь и форма, в которой это делается, встревожили нас. У нас не НЭП, чтоб самим издавать книги. Мы решили встретиться и поговорить с товарищами в мягкой доброжелательной форме, так как литература — это политика”. (Рассказывает о происках Запада, об идеологической борьбе, о “так [5] называемой борьбе за права человека”.) Битов и Ерофеев сначала сказали формулу, которая мне понравилась. О борьбе между консервативным и новым. Это — дело святое, и тут есть проблема. Мы сами об этом говорим (рассказывает о судьбе романа писателя Вергасова)70. И мы призывали их работать вместе. Мы сказали им: приходите под нашу крышу, и мы сделаем прекрасный сборник. Это было при первой нашей встрече. А на следующий день (путаница, через два-три дня, во вторник 16-го мы встретились) они пришли впятером и мы протянули им руку и предложили работать вместе, но Аксенов отказался.
В. Аксенов. Не работать вместе, а делать вместе вы предлагали, а дело уже сделано.
Советский писатель, юрист Михаил Иванович Барышев (1923-1979).
Трагически погиб 3 августа 1979 года.
Ф. Кузнецов. И мы увидели, что товарищи катятся по наклонной плоскости, намазанной мылом. Мы выставили им 4 позиции:
1) Что у них в альманахе есть тяжелая политическая ошибка, граничащая с преступлением. Это о том, что в СССР есть группа гонимых писателей.
2) Чтоб не вмешались шакалы-журналисты (западные).
3) Чтоб в сборнике не участвовали диссиденты.
4) Чтоб они не ставили ультиматум — или печатаете, или нет.
Все это мы говорили, еще не видя альманаха, и на следующий день они принесли альманах.
А через два дня выяснилось то, о чем они умолчали, что 23-го они собирают эту свою “встречу друзей”, или “вернисаж”. Ерофеев сказал, что 23-го они собирают литературную интеллигенцию, режиссеров, писателей, чтоб там официально заявить о выходе альманаха.
В. Ерофеев. Я этого не говорил.
Ф. Кузнецов. Или зачитать, по-видимому, ультимативное письмо к Стукалину.
[6] В. Ерофеев делает отриц[ательный] жест.
Ф. Кузнецов. Я за ночь прочитал альманах, это его ультимативное предисловие.
В. Аксенов. Можно не употреблять слово “ультиматум”.
Ф. Кузнецов. Хорошо. Уже на первой странице, в предисловии, говорится: 1) Что существует пласт бездомной литературы; 2) Что есть копирайт и круговая порука; 3) И адресат явно — Запад. Что же, ваши “друзья” не знают об особенностях нашей культурной жизни? Зачем вы эту фразу написали? (Улыбки присутствующих.) Мы — предложили вам работать вместе. В какую пучину вы нас тянете? Это — политическая акция с далеко идущими целями. Не случайно здесь (в альманахе) присутствует антисоветчик Алешковский, отбывающий в Израиль. Женя Попов, опоздавший (речь идет о том дне, когда вызывали по одному. — Е.П.)71, сказал, что 23-го вы собираетесь устроить завтрак, а Ерофеев говорил о “вернисаже”...
В. Ерофеев. Я не говорил о “вернисаже”...
Ф. Кузнецов. Не успели договориться, потому и говорили по-разному. Да, давление было, но это было дружеское давление, давление убеждения. Никакого крика, оскорблений, угроз. Наоборот, были некоторые мне угрозы. Мы пригласили на четверг секретариат, крупных писателей — Трифонова, Евдокимова, Семенова72, а они не пришли, сорвали секретариат. За день до этого, вечером Аксенов позвонил мне и в резкой форме сказал, что, зачем ты, Феликс, вызываешь ребят, угрожаешь им. Сказал, что обратятся к Брежневу73, и повесил трубку. Я не успел ему сказать, чтоб жаловались Картеру.
В. Аксенов. Никсону...
Ф. Кузнецов (здесь или в другом месте, не суть важно). Вот вы и заговорили, Василий Павлович, на своем языке! ...
Поговорим об авторах. Часть из того, что я прочитал, мне кажется, вполне может быть напечатана при соответствующей работе над текстом. Е. Попов, Битов, Вознесенский... И вообще [7] в альманахе хорошо у тех, кто и сам хорош.
Евгений Анатольевич Попов (род.1946)
Е. Попов. Я прошу слова, так как, мягко говоря, вы не совсем точны в описании наших предварительных взаимоотношений.
Ф. Кузнецов. Мы дадим вам слово, а сейчас я вас ознакомлю с содержанием альманаха. (Читает нараспев и с выражением Высоцкого “Подводную лодку”, “Заразу” [Высоцкий 1979a, 1979б].) А вот и образец политической лирики. (Читает “Охоту на волков” [Высоцкий 1979в].) Чувствуете, о каких флажках здесь идет речь? (Читает “Лесбийскую[”]Алешковского [Алешковский: 372], показывает “тьма, тьма, тьма” Вознесенского [Вознесенский 1979а: 378]74, читает, предварительно попросив извинения “у прекрасной половины рода человеческого” 2 стиха Сапгира.) “[В]от тут убили человека” [Сапгир 1979а: 491—492] и “[Т]ретий [Р]им” [Сапгир 1979б: 497]. “Быка с мудями вы лепили” [так!]75.
Е. Попов. Вы неправильно ставите ударение. Не вы лепили, а вылепили.
Ф. Кузнецов. Принимаю поправку, но разницы особой нет.
В. Аксенов. Но ведь это правда, я сам видел на выставке этого быка.
Ф. Кузнецов. Может быть, это вы видели во Флоренции.
В. Аксенов. Там об этом художники не пишут.
Ф. Кузнецов. Идем дальше. Повесть П. Кожевникова76. Мерзкая, низкая, пакостная жизнь. Повесть вызывает физиологическое отвращение. Пакость. (Читает абзац про тетю Валю [Кожевников: 64—65].)
Е. Попов. Я прошу вас закончить чтение абзаца. Цитата дает неправильное представление.
Ф. Кузнецов. Хорошо. (Читает еще фразу.) Хватит?
Е. Попов. Дочитайте до конца сцены. Там — совершенно обратное действие, там мальчик плачет.
Ф. Кузнецов. Еще б ему не плакать!.. (возникает небольшой спор о мальчике и [неразборчиво])77.
[8] Ф. Кузнецов. Вот Ерофеев. Мы его недавно приняли в Союз, вернее — утвердили. Рассказ “Ядрена Феня” [Ерофеев 1979].
В. Ерофеев. Можно я сам расскажу?
Ф. Кузнецов. Я сам расскажу... Один работник цирка...
В. Ерофеев. Он не из цирка.
Ф. Кузнецов. Неважно. Он едет выступать и заходит в мужской туалет обозревать непристойные надписи, затем он идет в дамский... (В таком же духе пересказывает остальное содержание рассказа.) А вот другой рассказ! Это же надо так мерзко расставить слова! (Читает название рассказа.) “Приспущенный оргазм столетия”... Мы широко обсудим их на всех бюро: прозы, поэзии... Мне кажется, в альманахе 4 ведущих направления: 1) приблатненность (Высоцкий), 2) изгильдяйство над народом, 3) сдвинутое сознание (Горенштейн, Ахмадулина), 4) секс.
Мы не будем скрывать это [от] народа. Чем больше людей это прочитает, тем хуже для них. Это какая-то изощренная литературная мистификация. Здесь нет антисоветчины, но вместе все складывается не в картину литературных исканий, а в зловещую картину.
Е. Попов. Мягко и жестко говоря, Ф[еликс] Ф[еодосьевич] был не совсем точен в описании наших предварительных взаимоотношений. Мы принесли альманах в 4 часа дня, а в 9 того же дня раздались звонки, вызывающие нас, как потом выяснилось, для индивидуальных бесед. И я не опоздал на беседу, а мне велели покинуть кабинет, где уже сидел Ерофеев, и лишь потом запустили, после того, как он настоял.
(Говорит об угрозах исключения из Союза, об акценте и недостойной игре с фамилией Липкин78, об обращении к нему и Ерофееву как к “русским патриотам” и об их ответе, что они этим занялись именно потому, что они русские патриоты. О желании столкнуть [9] лбами писателей, о “полмиллиона Аксенова”79 и “зачем вы с ним связались, у него свои, далеко идущие планы”80. О том, что такое обращение с молодыми писателями безнравственно, а общее положение ведет к тому, что писатели либо ударяются в цинизм, либо распадаются и гибнут, либо становятся конформистами и приспособленцами...)
Н. Грибачев (перебивает). Да что вы тут говорите, как да что вам там говорили. Это — неважно. Я вам скажу, как сталинградский комбат. Это — антисоветская пропаганда. В Иране льется кровь, люди гибнут у Сомосы81, а мы здесь разводим разговоры. Где здесь новаторство? Это — декадентские неликвиды, а мы сидим и рассуждаем о том, как с вами разговаривали и во сколько вам позвонили. Это — политика. Потому что политика — жизнь, и литература — жизнь. Комплекс. Если альманах выйдет на Западе, нужно их поставить лицом к народу. Пусть ответят, и пусть летят их головы. Кому они подыгрывают? Предлагаю: секретариат закончить, обсудить их в секциях82, а потом пускай ответят за свое “новаторство”.
Алексин83. Порноноваторство...
В. Аксенов (Грибачеву). Нехорошо перебивать говорящего.
Е. Попов (продолжает). Да я уже, собственно, все сказал, скажу еще, что подбор цитат для чтения тенденциозен. И это особенно видно на примере Кожевникова. Это — чистая повесть. Ее в “Юности” нужно печатать, а не обливать грязью. Это повесть о подростках, о тех, с кем мы сталкиваемся каждый день и делаем вид, что всех этих проблем нет, хотя они давно уже трактуются публицистикой. Нужен деловой разговор об альманахе, а не огульные обвинения.
Ф. Кузнецов (Аксенову). А вы бы принесли 8 экземпляров в Союз.
В. Аксенов. Не принесем, потому что пропадут.
Юрий (Георгий) Александрович Жуков (1908-1991) - советский журналист-международник, публицист, переводчик художественной литературы с французского (Эрве Базена, Робера Сабатье и др.). Член Союза писателей СССР с 1961 г. С 1972 г. - ведущий авторской телевизионной передачи на первом канале Центрального телевидения. В 1982-1987 годах - председатель Советского комитета защиты мира. С 1958 года - член правления, а в 1968-1991 годах - президент общества «СССР- Франция». Герой Социалистического Труда (1978).
Ю. Жуков. (Говорит про “политику и литературу”, что “кое-кто [10] на Западе” хочет изнутри разложить наше общество, чтобы облегчить расправу с ним.) Уверен, что альманах будет напечатан на Западе. (Говорит об аполитичности писателей, интеллигенции.) “От рюмки — к письменному столу. Можно в партию не вступать, можно получать высокие гонорары, квартиры, а платить за это — не надо”. Почему не уважают своих товарищей? Может быть, если соотношение сил в мировой системе изменится, то мы это напечатаем, мы тогда будем сильны и способны будем напечатать любую глупость, в том числе и эту. А сейчас очень накалена межд[ународная] обстановка. Аксенов. Уважаю его как писателя, но всегда поражаюсь его пренебрежени[ю] классовой борьбой. Нейтралитета быть не может. Надо обсудить по секциям, хотя это непременно будет опубликовано на Западе. Большое зло уже сделано. И кто виновен в этом? Это — типичное произведение самиздата.
В. Аксенов. Не кажется ли вам, что если мы расширим темы, [то] укрепим предмет культуры и этим выбьем оружие из рук наших идеологических противников?
Н. Грибачев. Есть писатели, которые расширяют темы. Распутин, Астафьев.
В. Аксенов. Это — одно из направлений нашей словесности, и мы не бор[емся] с ним. И мы не на проработке.
Ю. Жуков. Проработка будет, когда альманах выйдет на Западе.
А. Битов. Предлагает присутствующим послушать короткую статью Тростникова84, о философском обосновании поиска в литературе.
Присутствующие смеются и говорят, что это излишне. После этого говорят уже сплошь ОНИ (“выступает Х, приготовиться Y”).
Лазарь Викторович Карелин (1920-2005)
Л. Карелин. Ну вот, товарищи, разговор наконец определился. Филос[офов] нам слушать не надо. Здесь и так много философии. Вот Горенштейн с его ущербными, убогими, физиологическими сочинениями тоже философ буржуазный [11] в своем роде85. Все вместе это — политическая диверсия и желание литературного скандала. Мы дали вам возможность одуматься, у нас нет сомнений, что это будет опубликовано на Западе. Вы были с нами неискренни. Вы не сказали, что решили собрать людей и объявить им об альманахе. А сбор людей — это гласность, ваш сбор нужен был для гласности. (Подписанты. “Матренин двор”86.) Мы пытаемся помочь вам, крупным писателям. Битов — превосходен. Горенштейн. Я его помню. Он начинал в “Юности”. Проза у него слабее битовской. Сильный диалог? Богоискательский диалог. Люди отвратительны. Влияние Зощенко, Булгакова в отвратительной плоскости. Основная мысль: человек, сошедший с ума, духовно возвышается. Цитата: “Пока зрячие заняты распрями, слепорожденные не дремлют” [Горенштейн: 255], и про то, что власть — случайна [Горенштейн: 258]87. Может быть, это и отличная литература, но издана она не будет. (Призывает составителей.) Поезд может уйти. Одумайтесь! Подумайте в течение ближайших дней, часов, откажитесь от саморекламы и шумихи.
С. Куняев. Один рассказ Искандера — блеск. Он был напечатан88. Второй менее интересен, он про полового психопата и его приключения, в том числе и с любовницей Берии [Искандер 1979]. Алешковский — просто-напросто плохо и слабо. Сапгир — его не зря не печатают, плохо. Рейн — талантлив, но подбор стихов дает ощущение безвоздушной концентрации без высветляющих моментов. Карабчиевский. Стихи осложнены болезненной мизантропией, комплексом неполноценности. Вахтин. Паразитирует на Гоголе, Зощенко. Аксенов. Ирония на тему о воспитании человека. Злая, нехорошая ирония89. Попов обиделся за Липкина. Да, он прекрасный поэт, но стихи малоудачные. У нас борьба с сионизмом, а тут стихи явной направленности90. Как согласовать, что значит, что они независимы? Эстетически?
Альманах нужен, но не этот альманах. В основе этот альманах лежать не может. Спонтанность действий может далеко завести, может быть, и пресс-конференция91. Литература — дело индивидуальное, [12] а здесь — коллективное [и] серое.
М. Алексеев. Мне не хватает полноты знакомства с альманахом. Но здесь ситуация такая. Строители, злобинцы92, к примеру, построили дом, хороший дом, где живет много разных жильцов. А пришли писатели и описали выгребные ямы этого дома, и только. Гадость. Грязь ползет по страницам. Вот Исаев, Вас. Федоров93. Ведь это далеко не простые писатели, это сложные писатели, тем не менее мы их печатаем. Мы, товарищи, миновали страшное время. Миновали, но нельзя этим пользоваться. А вы пользуетесь. Вы не были на фронте...
В. Аксенов. Мы в тылу голодали...
М. Алексеев. Я тоже голодал, до войны94. Вы за границей бываете больше, чем здесь, у своих друзей. Некоторые из вас печатаются в “Посеве”, “Гранях”95. Почему Егора [Исаева] не печатают за границей? Что он, хуже вас? Если вас там печатают, то не потому, что вы лучше или выше. Я беседовал с Гаррисоном Солсбери96 и спросил его, почему ни одной строчки Твардовского нет на англ[ийском] языке. Евтушенко, Вознесенский есть, а его нету.
Групповая фотография: Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский.
На даче Е. Евтушенко в Переделкино Фото Валентина Серов, 1980-е гг.
Булат Окуджава не был приглашен и не участвовал в альманахе. Он пришел на встречу как друг Аксенова, желая защитить составителей и интересы альманаха и способствовать урегулированию конфликта.
Ф. Искандер. Твардовский переведен на английский...97
М. Алексеев. Солсбери и отвечает, его, де[скать], трудно переводить. А Солженицына не трудно переводить, я спрашиваю его. У него ведь тоже диалектизмы. Я почему-то верю в искренность участников и призываю их хорошенько подумать.
Ф. Кузнецов. Мы им тоже верим.
М. Алексеев. Я возражаю против их фразы о застое литературы. Вот мы ездили с одним писателем по России и, честное слово, без всякой там пропаганды говорили друг другу: сколько хороших писателей выросло там, где вообще не было письменности. Мустай Карим, Айтматов98. А возьмите Гос. премии за ближайшие два года. Вознесенский, Астафьев, Бондарев, Абрамов99. Печатаются, и хорошо печатаются. И Аксенов и Искандер. У нас сейчас — период счастливого, многообразного развития литературы. А наш театр! Друце [sic!]100. Его [13] недавно высоко оценила “Правда”. Так что, где зажим? У нас богатая литература, а все, что пишется, не может быть напечатано. Этого не было и не будет нигде и никогда.
В. Аксенов. Так давайте ее еще богаче сделаем, нашу литературу.
Удостоверение члена КПСС М.И. Барышева, 1978-1980 гг.
Барышев. Я прочел половину альманаха. Я вспоминаю фразу одного польского критика. “Я понимаю стихи без рифмы и смысла, но почему это нужно собирать в одном стихотворении?” Надо разобраться и вынести их на форум. Односторонне мы начали прения. Этот “литературный шалаш”101 под пышным названием устроен, чтобы скрыть политическую диверсию, враждебную стране, КПСС, нашей политике. Не случайно в альманахе нет ни одного коммуниста и есть солидарн[ая] ответственность. А вы берете солидарную ответственность за Алешковского, который за ваш счет пополняет свой антисоветский багаж. Он везет и будет продавать. Попов говорил о талантливости Кожевникова. Да, но ведь там деградация, пьянство. Сборник нацелен на молодежь. Это — идеологический героин, который мы хотим подсун[уть] под видом литературы. Мне стыдно “Мелодии наших дневников”102. Про Ерофеева. Я сам из поморской деревни103. У нас никто из мужиков н[е] хвастался сортирами104 (у него начинается истерика). У нас 28 чел[о]век было в двух классах. Сохранилось нас двое. Мы не за это прол[и]вали кровь. Это — серьезное политическое дело. Надо вытаскивать [на] широкое обсуждение. И я не уверен, что моск[овские] писатели захотят иметь вас коллегами по СП.
1) Обоймы едущих за границу, где они развращаются и попадаю[т] на идеологические крючки. Надо предупредить иностранную комисси[ию].
2) Обоймы выступают на площадях. А хороших поэтов не посыл[ают] за границу и площадок им не дают.
У нас есть надежда, что вы пересмотрите практически свои де[йст]вия, оцените суть этих явлений. У вас должна быть гордость совет[ско]го человека.
[14] Ал. Михайлов. Я бы воздержался от взрыва эмоций и квалификации до серьезного ознакомления с альманахом. Феликс Феодосьевич зачитал цитаты. Я считаю, что рискованно судить о произведении по цитатам. Цитаты коробят, но может быть, там другая суть? (Приводит пример из повести Астафьева “Пастух и пастушка”, где солдат пристает к бабе, а та говорит: “Да на, жалко, что ли”.)
Е. Исаев (перебивает). Там чистое, а здесь у них грязь.
Ал. Михайлов. Хочу поддержать тональность Жукова. Альманах нужно прочитать и широко обсудить. Но чтоб не было проработки, а было товарищеское убеждение. Может быть, составители прислушаются к разумным доводам.
Скромные слова Михайлова товарищи встретили с некоторым неудовольствием.
Л. Карелин. А обсуждение уже началось. Мы прочитали часть альманаха, чтобы дать первое секретарское и парткомовское мнение. А сегодня собрались, чтобы подумать. О завтрашнем дне и вообще.
Ф. Кузнецов. Эти пять дней мы жили в состоянии напряженности. Мы обсуждаем не суть альманаха, а последствия. Вот ведь ведется двойная запись. Тов[арищ] Попов стенографирует, и мы тоже. (Тихо.) Один вот тоже писал, резидентом потом оказался105. Ситуация такая. Или мы сможем повернуть это дело на литературные рельсы, или это будет политическое дело. Завтра — роковой день!!!
В. Аксенов. О боже! Роковой день! Шекспир!
Ф. Кузнецов. Не перебивайте, Василий Павлович. Я вас не перебивал. Если состоится этот их обед, то он вроде бы безобиден, как, впрочем, и сама идея альманаха. Но это — ситуацию конституирует как самостоятельное явление, и тогда процесс остановить будет невозможно.
[15] В позиции наших гостей — лукавство. Они строят из себя эдаких рубах-парней. Будут у них завтра тосты, все будет мило, и они будут рады — удалось, по выражению Салтыкова-Щедрина, “накласть в загривок родному отечеству”106. А где гарантия, что господин Алешковский не повезет эту информацию на Запад?
В. Аксенов. Вы сами распускаете информацию и грязно треплете альманах!
Ф. Кузнецов. Вот вы и заговорили своим языком, Василий Павлович! Так вот, господин Алешковский даст информацию...
В. Аксенов. Зачем вы распускаете нелепые слухи?
Ф. Кузнецов. Отвечу. Мы бережем нервы наших людей и просим их не идти на ваш “обед”. Ефремова вызывали для беседы в МГК КПСС. Любимова107 — в Министерство культуры. С Вознесенским беседовал Верченко108, и он ему прямо сказал: “Андрей, как тебе не стыдно! У тебя на банкете зазывали в гости, на эту встречу...”109 Окуджаву, как коммуниста, мы призывали не идти на “вернисаж”. И нечего делать ставку на наивность... Нас интересует судьба авторов и составителей альманаха. Судьба Битова, Попова, Искандера, (Аксенову) твоя, в конце концов. А ситуация вами создана лукавая! Низко, пошло-лукавая. И вы встанете перед собранием и ответите110.
Е. Исаев. Да не надо перед собранием, чего уж там...
Дело «МетрОполя»: Стенограмма расширенного заседания секретариата МО СП СССР от 22 января 1979 года
(Окончание стенограммы следует)
ДЕЛО АЛЬМАНАХА «МЕТРОПОЛЬ»
СТЕНОГРАММА РАСШИРЕННОГО ЗАСЕДАНИЯ СЕКРЕТАРИАТА МО СП СССР ОТ 22 ЯНВАРЯ 1979 ГОДА
Опубликовано в журнале «НЛО» 2006 г, № 82
(Подготовка текста, публикация, вступительная статья и комментарии Марии Заламбани) Примеч.1
P.S. Только для подготовленного читателя.
ПОЭТИКА ПОГРОМА
1. На этих страницах мы представляем документ, находившийся в личном архиве одного из составителей литературного альманаха “МетрОполь”, писателя Е.А. Попова2. Речь идет об особо важном материале, восполняющем недостающие фрагменты в мозаике ранее опубликованных документов на эту тему.
После перестройки интерес к антологии был настолько велик, что альманах не только был напечатан тремя издательствами (МетрОполь 1991; МетрОполь 1999; МетрОполь 2001), но к тому же в различных архивах начались поиски документов, которые могли бы рассказать о событиях, связанных с “МетрОполем”. Наиболее важные из них были опубликованы в “Вопросах литературы” в 1993 году [Документы свидетельствуют]3, где было представлено ценное собрание материалов, найденных в архивах Центра хранения современной документации (ЦХСД). Из них следует, что делом “МетрОполя” занимались ЦК партии (в курсе событий держали лично М.А. Суслова), КГБ, в лице Ю.В. Андропова, в то время председателя Комитета, и Союз писателей СССР — как его московское отделение, так и руководство СП в целом.
Другое важное собрание документов по делу “МетрОполя” представлено в журнале “Наш современник” (1999. № 4): там опубликованы материалы из архива газеты “Московский литератор” [Уроки “Метрополя”], органа Московской городской организации СП СССР. Среди прочего там приводятся копии писем некоторых авторов “МетрОполя”, отрывки из стенограммы собрания Союза писателей от 20 февраля 1979 года [Мнение писателей о “Метрополе”] и текст передачи “В мире книг” радиостанции “Голос Америки”, вышедшей в эфир 25 января 1979 года, в которой было заявлено о предстоящей публикации альманаха в США4. (Евгений Попов вспоминает, что узнал о намерении Проффера опубликовать альманах в США только из этой передачи5.)
Долгое время недоступным для исследователей архивом оставался фонд МО СП в архиве ИМЛИ РАН, но, когда этот фонд наконец открылся, никаких материалов, связанных с делом “МетрОполя”, обнаружить там не удалось. Директором ИМЛИ до декабря 2004 года был Ф.Ф. Кузнецов, в то время секретарь Московского отделения СП (МО СП), один из главных организаторов кампании против “МетрОполя”. Впрочем, часть архива МО СП находится в Германии; на основании содержащихся там материалов написал свою работу немецкий славист Дирк Кречмар [Кречмар], но в этой части архива тоже не сохранилось никакой документации, касающейся дела “МетрОполя”.)
Литературный альманах «Метрополь». Художники Б. Мессерер, Д. Боровский,
А. Брусиловский. Москва, Анн-Арбор, Ардис, 1979 г. Репринтное издание.
Один из двенадцати экземпляров альманаха, первоначально принадлежавший Евгению Попову, был передан Феликсу Кузнецову как секретарю МО СП в январе 1979 года — авторы сделали это, рассчитывая добиться публикации альманаха в СССР. В 1998 году из интервью Ф. Кузнецова телевизионной программе “Как это было”6 Попов узнал, что этот экземпляр находится в домашнем архиве Кузнецова, и попросил директора ИМЛИ вернуть не принадлежащую ему собственность (письмо от 20 января 1998 года). Кузнецов ответил, что уничтожил хранившийся у него экземпляр альманаха: “Я был настолько расстроен и огорчен этой передачей, что сразу же после нее выбросил на свалку машинописный текст “Метрополя”, дабы он не занимал больше места на антресолях” (письмо Е. Попову от 28 января 1998 года). После судебного процесса, длившегося почти два года, Попов снова получил свой экземпляр, который в действительности все-таки сохранился у Кузнецова. Приговор № 2189/99 районного народного суда “Мещанский” Центрального административного округа Москвы от 6 декабря 1999 года требовал от Ф. Кузнецова возвращения оригинала Попову7.
Вероятно, именно этот экземпляр находился некоторое время в архиве ИМЛИ РАН — на обороте обложки этой копии альманаха (проверено нами de visu) отмечено: “ИМЛИ. Фонд 603. Опись № 1. № 169”. Заметим, что альманах мог попасть в архив ИМЛИ из архива МО СП: когда единый Союз писателей СССР в 1991 году распался, часть архива МО СП была передана в архив ИМЛИ. Этот экземпляр альманаха мог бы стать самым интересным из всех двенадцати: на полях текста сохранились следы карандашных пометок, сделанных либо руководителями Союза писателей, либо кем-то из ЦК КПСС — именно туда был передан экземпляр альманаха после того, как его получили в писательской организации. Однако перед возвращением экземпляра Попову пометки были стерты так, что их оказалось невозможно прочесть.
Стенограмма расширенного заседания секретариата московского Союза писателей от 22 января 1979 года, в котором приняли участие также и составители альманаха и во время которого секретариат определил официальную политику писательских организаций по отношению к “МетрОполю” и его авторам, дополняет картину источников, изданных ранее. Стенограмму во время заседания вел Евгений Попов. Как явствует из приведенного текста, сотрудники МО СП также вели свою стенограмму, однако о ее местонахождении нам ничего не известно. Остается надеяться, что в будущем, если такой документ еще существует и когда-нибудь будет доступен, можно будет сопоставить его со стенограммой Е. Попова.
Василий Аксенов с Евгением Поповым
2. Первоначальный замысел литературного альманаха относится к 1978 году и принадлежит В. Аксенову и В. Ерофееву; затем эти два писателя пригласили к совместной работе сначала Е. Попова, а затем А. Битова и Ф. Искандера. Целью этого проекта было издание сборника, в который должны были войти тексты, никогда ранее не публиковавшиеся8 — в силу того, что были “непроходимы” в советской печати по эстетическим и тематическим критериям. Издание этих произведений, как утверждали авторы альманаха в своих письмах в официальные инстанции, могло бы расширить картину советской литературы того времени.
Речь шла о сборнике, неоднородном по составу, который призван был отразить многогранность неофициальной культуры 1970-х годов. Сами авторы принадлежали к разным литературным течениям и поколениям, их отношения с советской властью также были различными. В сборнике участвовали авторы, в целом, признанные официальными инстанциями, хотя и отклонявшиеся от канонов соцреализма, — такие, как Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Фазиль Искандер. Однако большинство авторов “МетрОполя” так или иначе занимали промежуточное положение между официальной советской “высокой литературой” и неподцензурной словесностью. Среди них были писатели, не имевшие возможности опубликовать главные свои произведения и печатавшие только сочинения для детей — Юз Алешковский9 и Генрих Сапгир10; Владимир Высоцкий, получивший широкое признание читателей и слушателей, много снимавшийся в кино и игравший в театральных спектаклях, но не имевший возможности издать свои стихи; Семен Липкин11, публиковавшийся в основном как переводчик; Фридрих Горенштейн, реализовавшийся только как киносценарист12, нонконформистски настроенный историк культуры Леонид Баткин13; признанный в 1960-е годы и официальными писательскими кругами, и нонконформистами, но в 1970-е все более оппозиционно настроенный Василий Аксенов…
Почти не имела возможности публиковаться в конце 1970-х Инна Лиснянская14, не могли напечатать художественную прозу и эссеистику Борис Вахтин15 (он публиковался как синолог), историк авангардного искусства Василий Ракитин16 и некоторые другие. А такие авторы, как Юрий Кублановский17, Виктор Тростников18 и Юрий Карабчиевский19, даже и не предпринимали попыток напечататься. Напомним также, что в “МетрОполе” опубликовал отрывок из романа “The Coup” (“Переворот”) (по-английски с параллельным русским текстом) известный американский писатель Джон Апдайк20, приглашенный составителями для того, чтобы придать проекту статус международного.
Особую роль в деле “Метрополя” играли Евгений Попов21 и Виктор Ерофеев22. Их исключение из СП вызвало резкую реакцию. Василий Аксенов, Инна Лиснянская и Семен Липкин в знак протеста против их исключения вышли из Союза писателей, а Битова, Вознесенского и Ахмадулину, по уверениям Виктора Ерофеева, удержали от этого шага только уговоры друзей “не обнажать левого фланга литературы”23. Аксенов, выехавший летом 1980 года в США для чтения лекций, вскоре после отъезда был лишен советского гражданства.
Авторы альманаха сделали попытку продемонстрировать альтернативные направления в русской словесности, вытесненные из печати доминирующей официальной культурой. Для этого они пошли на небывалый шаг: предложили руководству Союза писателей и советским идеологическим инстанциям опубликовать альманах в СССР без предварительной цензуры. Ерофеев, Попов и Аксенов самостоятельно подготовили двенадцать экземпляров альманаха, оговорив, что права на опубликованные тексты и графические работы сохраняются за авторами, и намеревались организовать “вернисаж”, чтобы обнародовать свое произведение, которое после этого можно было бы условно считать опубликованным. Они были уверены, что смогут опубликовать в советской печати альманах в его первоначальной, не искаженной цензурой редакции после того, как он будет представлен публично в машинописном виде. На титульном листе альманаха была помещена надпись:
Составили: В. АКСЕНОВ, А. БИТОВ, Вик. ЕРОФЕЕВ, Ф. ИСКАНДЕР, Евг. ПОПОВ
Макет Д. БОРОВСКИЙ24
Фронтиспис Б. МЕССЕРЕР25
© METROPOL’, 1979 г.
Альманах “МетрОполь” представляет всех авторов в равной степени. Все авторы представляют альманах в равной степени.
Альманах “МетрОполь” выпущен в виде рукописи. Может быть издан типографским способом только в данном составе. Никакие добавления и купюры не разрешаются26.
Произведения каждого автора могут быть опубликованы отдельно с разрешения данного автора, но не ранее, чем через один год после выхода альманаха. Ссылка на альманах обязательна27.
Обложка альманаха «Метрополь», перепечатанного в 1979 году издательством «Ardis Publishing»
Это был настоящий вызов советской идеологической машине. Руководство КПСС и СП считали себя обязанными максимально жестко реагировать на эти действия, свидетельствовавшие о том, что авторы “МетрОполя” отказались от привычных для литераторов “правил игры”. В отличие от многих других авторов неофициальной культуры, участники “МетрОполя” действовали открыто и призывали к участию в проекте своих коллег28. Вероятно, государственные органы больше всего были поражены и возмущены тем, что составители не скрывали своих намерений напечатать альманах и устроить его (пользуясь позднейшим словом) презентацию в СССР. Для этого они попытались установить контакт с Б. Стукалиным, председателем совета учредителей ВААП29, с Госкомиздатом30 и с издательством “Советский писатель”, твердо настаивая на неприкосновенности текста. Писатели полагали, что в культурной политике страны может наступить “оттепель” — как в результате политики разрядки середины 1970-х, так и потому, что после ряда громких скандалов с запретами произведений, изгнанием писателей (депортация А.И. Солженицына) и разгонами художественных выставок, казалось, власти решили дать “задний ход”.
Василий Аксенов, Юрий Трифонов, Виктор Ерофеев
15 сентября 1974 года власти разогнали уличную выставку художников, которые не имели возможности выставить свои работы в СССР (Евгений Рухин, Оскар Рабин и др.); сами картины, стоявшие на земле, были раздавлены бульдозером и поливальными машинами, отчего выставка в истории искусства получила название “бульдозерной”. Этот эпизод имел широкий резонанс в мировой печати, поскольку на уличную выставку были приглашены западные корреспонденты31. После этого, казалось, настал период послаблений: было устроено несколько выставок произведений художников андеграунда (самая известная прошла в павильоне “Пчеловодство” на ВДНХ в 1975 году), в 1976 году в журнале “Дружба народов” была опубликована повесть Ю. Трифонова “Дом на набережной”, где описывались сталинские идеологические кампании и т.д.
Реакция советской идеологической системы, растерявшейся от внезапного появления альманаха, стала набирать обороты лишь при надвигающейся угрозе “вернисажа”, то есть публичной презентации; в СП уже знали, что организаторы “вернисажа” позвали на него работавших в Москве иностранных журналистов32. Заседание проходило 22 января, то есть за три дня до упомянутой передачи радиостанции “Голос Америки”; формально члены секретариата МО СП могли не знать о грядущей публикации альманаха на Западе, но, судя по репликам в стенограмме, были практически уверены в том, что такая публикация состоится.
Политбюро Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, 1971 г.
Руководству ЦК КПСС хотелось переложить ответственность за происходящее не на цензуру или КГБ, а на руководство Союза писателей и тем самым не привлекать внимание к цензурным инстанциям — таким образом, как, по-видимому, казалось советским чиновникам, удалось бы избежать скандала, который мог стать международным (тем не менее скандал все же произошел и получил широкую огласку за пределами Советского Союза). Однако организаторами и режиссерами травли авторов и редакторов альманаха были именно ЦК КПСС и руководство КГБ — они-то и определяли политику Союза писателей [Карпович; Бобков; Документы свидетельствуют]. Из секретных документов видно, что ЦК КПСС и КГБ пытались воздержаться от явного вмешательства в это дело33. Открыто они были вынуждены действовать тогда, когда составители альманаха обратились с письмом сначала к члену Политбюро ЦК КПСС М.Н. Зимянину, а затем непосредственно к Л.И. Брежневу, жалуясь на угрозы со стороны руководства СП34.
Это письмо, подписанное В. Аксеновым, В. Ерофеевым, Б. Ахмадулиной, Е. Поповым, А. Битовым и Ф. Искандером, было передано в ЦК КПСС (Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу и — копия — секретарю ЦК КПСС М.В. Зимянину) 19 января 1979 года. В нем авторы просили Брежнева “вникнуть в конфликтную ситуацию, возникшую в Московской писательской организации” в связи с выходом “МетрОполя” [Документы свидетельствуют: 323— 324]; наконец, пятеро составителей написали еще одно письмо — секретарю ЦК КПСС Михаилу Зимянину, и передали копию этого письма первому секретарю Союза писателей СССР — Георгию Маркову. В письме они утверждают: “Мы хотели бы поставить Вас в известность, что авторы альманаха “Метрополь” чувствуют себя глубоко оскорбленными этими действиями руководства Московской писательской организации. Действия эти напоминают скорее недоброй памяти времена культа личности, чем ту ленинскую политику в области культуры, которую проводит нынешний ЦК КПСС”
Литературный альманах «МетрОполь». Москва,
Издательство «Зебра Е», 2001 г. – 832 с., ил. Тираж 7100 экз.
Готовившийся метропольцами “вернисаж” резко изменил планы государственных органов: участие в нем зарубежных журналистов требовало незамедлительной реакции. Если сначала руководство СП ограничилось тем, что вызвало пятерых составителей на частную беседу, где запугивало их и пыталось отговорить от организации “вернисажа” (Аксенов на эту беседу не пришел), то в дальнейшем, когда угроза стала более явной, власти сочли необходимым принять более радикальные меры.
Другим обстоятельством, вызвавшим встревоженную реакцию идеологических инстанций, были ходившие в писательских кругах слухи о подготовке второго номера альманаха [Документы свидетельствуют: 333—334, 337]. В действительности, второй выпуск не собирался и не готовился35.
Итак, 22 января 1979 года было созвано расширенное заседание секретариата, стенограмму которого мы приводим ниже. В присутствии примерно пятидесяти писателей — членов руководства МО СП — это заседание вынесло идеологический и организационный “приговор”: альманах был признан политической провокацией, направленной на поддержку антисоветской деятельности на Западе, а также попыткой узаконить самиздат. Пятерых составителей убеждали отказаться от задуманного, но они не отступили от своих позиций.
Единственной уступкой, на которую они пошли, была отмена “вернисажа”, запланированного на следующий после собрания секретариата день — 23 января36. Хотя он и был отменен, 23 января кафе “Ритм”, сдавшее помещение для этого мероприятия, было закрыто на санитарный день и весь квартал был окружен сотрудниками КГБ.
И тут произошло неожиданное — уже упомянутое выше выступление Карла Проффера в передаче радиостанции “Голос Америки”, где он, помимо прочего37, сообщил о том, что вторая копия альманаха дошла до Франции и находится в издательстве “Галлимар”38. Случилось как раз то, чего так боялись советские инстанции: угроза публикации альманаха на Западе становилась реальностью; пути к отступлению больше не было.
С этого момента начинаются настоящие репрессии: многих участников “МетрОполя” прекращают публиковать в СССР (некоторых — ненадолго, некоторых — вплоть до перестройки), Попова и Ерофеева, как уже сказано, исключают из Союза писателей39. Пострадали даже члены их семей40.
История с “МетрОполем” получает международный резонанс: около пятидесяти статей появляется в Германии, США, Великобритании и Франции [Документы свидетельствуют: 331].
Москва, Старая площадь, д.4. Здание бывшего Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. В настоящее время это здание занимает Администрация Президента Российской Федерации.
ЦК КПСС отреагировал на расширение скандала по-своему: 7 мая 1979 года в ЦДЛ было проведено собрание столичных писателей на тему “Идеологическая работа с московскими писателями”. Функционеры МО СП обсуждали на нем пути реализации принятого в апреле 1979 года постановления ЦК КПСС об усилении идеологической работы в стране [О дальнейшем улучшении]. Феликс Кузнецов в своем выступлении говорил о “МетрОполе”:
Любые попытки оторвать художников от корневых гуманистических традиций русской советской литературы терпят неизбежный провал и конфуз. Так получилось и с организаторами альманаха “Метрополь”, пытавшимися под предлогом “заботы” о советской литературе добиться от нас публикации сочинений не только антихудожественных, но и идейно несостоятельных, — в противном же случае вызвать дежурные сетования буржуазных средств массовой информации о мнимом отсутствии “свободы слова” в СССР. Альманах этот, где в обилии представлены литературная безвкусица и беспомощность, серятина и пошлость, с полным единодушием осудили ведущие наши писатели и критики, по заслугам оценившие этот сборник как порнографию духа [Вместе с партией, вместе с народом: 2].
После этого заседания прошло собрание секретариата Союза писателей СССР, который в мае 1979 года организовал диспут о выполнении директив партии в области литературы. Между строк постановления секретариата видны намеки на дело “МетрОполя” [Постановление секретариата правления Союза писателей СССР: 2—3].
Сам скандал с “МетрОполем”, глухие внутренние разногласия между партийным руководством и Союзом писателей, как видно из слов Попова о возможном восстановлении в СП (см. примеч. 39), — все это указывает на неуверенность, царившую в партийно-государственном аппарате тех лет.
Мы глубоко убеждены, что дело альманаха “МетрОполь” является отражением изменений, происходивших в механизме функционирования института советской цензуры эпохи “застоя”. Если брежневский период характеризовался стабильностью в политической системе, то в жизни общества в тот же период происходили важные изменения (рост уровня образования, интенсивная урбанизация, возникновение новых профессиональных “ниш” [Lewin: 73, 92— 94; Tompson: 86—97]). Эти процессы способствовали зарождению различных форм инакомыслия — от более явных (правозащитники) до более скрытых (неформальные течения) [Шубин].
Таким образом, государственный аппарат столкнулся с новыми формами инакомыслия, и советская цензура, использовавшая все еще достаточно архаичные методы работы, оказывалась неспособной к борьбе против новых культурных явлений: их надо было нейтрализовывать более эффективно. Действительно, специфика истории российского государства заключается в том, что оно от автократической формы правления перешло к тоталитаризму, не претерпев тех трансформаций, которым подвергались западные демократии в течение более ста лет и которые в Европе и США сопровождали образование современного (модерного) государства.
Поэтому во времена “застоя”, когда антагонизм, возникший между государственным аппаратом и образованным обществом (или, во всяком случае, наиболее независимой его частью), стало скрывать уже невозможно, цензура не имела накопленного в США и Западной Европе опыта применения техник и практик, ориентированных скорее на надзор, чем на наказание.
В 1970-х годах советское государство решилось на частичную реорганизацию цензурной системы. Если прежде цензура строилась по принципу пирамиды, где верхушкой был идеологический отдел ЦК КПСС, которому подчинялись Главлит и КГБ, то теперь система стала несколько более децентрализированной: некоторые функции Главлита перешли к другим контрольным институтам — таким, как творческие Союзы [Горяева: 325—326]. Теперь цензурный институт сочетал традиционные инквизиторские меры41 с “мягкой линией” — действиями превентивного характера, которые позволяли контролировать новые общественные тенденции путем их “мирной” нейтрализации.
Но дело альманаха “МетрОполь” показало, что реформы института цензуры были в действительности поверхностными. Политика “профилактирования”42 создала эффективную сеть общественного надзора, способствовавшую выявлению нежелательных, нестереотипных явлений в системе культуры, и даже обеспечивала некоторый контроль за ними. Однако архаичность структуры самой цензуры и ментальности руководителей соответствующих ведомств помешала применению новых цензурных практик. Поэтому в ситуации угрозы международного скандала, созданной появлением альманаха “МетрОполь”, цензура снова обратилась к апробированным методам репрессий и погромных кампаний.
После 22 января составителей альманаха больше никуда не вызывали. Но все его авторы подверглись настойчивым и неоднократным “проработкам”, от них добивались публичного раскаяния, отречений. Затем последовали “санкции”. Заключенные издательские договоры не расторгались, но источники заработка для большинства участников оказались в большей или меньшей степени ограничены43.
Сергей Михалков (1913-2009) и Виктор Астафьев на Восьмом съезде писателей СССР
в 1986 году. Фото Ю. Садовникова.
Сергей Владимирович Михалков возглавлял в ту пору Союз писателей России, и они всё-таки исключили Виктора Ерофеева и Евгения Попова из членов Союза писателей. Исключили очень своеобразно: их за год до этого приняли, но они не получили вовремя членские билеты. Астафьев участия в травле «МетрОполя» не принимал, но всегда выражал патриотическую точку зрения.
3. Текст предлагаемой стенограммы интересен еще и тем, что является важным примером дискурсивных практик, применявшихся советской властью для подавления всех конкурирующих дискурсов. Дискурс — “не просто то, через что являют себя миру битвы и системы подчинения, но и то, ради чего сражаются, то, чем сражаются, власть, которой стремятся завладеть” [Фуко 1996б: 51]. Советские идеологические инстанции при создании своего дискурса пользуются целым рядом процедур, призванных предотвратить возможность критики и демифологизации их работы. Важнейшей среди этих процедур был запрет, отсекавший ненормативные явления, или “исключения”, от тех явлений, которые были явно или неявно представлены как “норма”. В советской ситуации процедура запрета формировала дискурс в двух главнейших сферах: частной и общественной. Одним из видов исключения, принятых в позднесоветское (брежневское) время, было разделение, основанное на противопоставлении официальной литературы и андеграунда (дискурс самиздата обладал притягательной силой как носитель скрытой истины, опасной и разрушительной). Главный тип исключения был основан на противопоставлении “истина— ложь”: партийно-государственная машина в СССР считалась единственно возможным источником дискурса истины. В сталинские времена господствующим дискурсам приписывалась ценность абсолютной истины: все отрасли науки и искусства были вариациями официального дискурса и должны были демонстрировать, что существует одна-единственная истина, подтверждающая справедливость и научную обоснованность советской системы и советской идеологии.
В позднесоветские времена официальный дискурс, не подкрепленный ежедневными репрессиями и обязательностью пропагандистского обеспечения каждого партийного решения, оказался менее эффективным. Авторитетный, сверхнормализованный язык “развитого социализма”, отказываясь от своей констатирующей функции в пользу перформативной, производит новые, непредвиденные эффекты, ускользающие из-под контроля того самого дискурса, который их породил [Yurchak: 36—76]. Система значений властного языка “рассыпается” и поддерживается только внеязыковыми средствами, сочетающими репрессии и более тонкие механизмы социально-психологического принуждения, основанные, в частности, на публичных ритуалах, демонстрирующих солидарность общества и элит и их общее противостояние тем, кто официально объявлен “врагами”, “отщепенцами”, “пошляками” и пр. Теперь именно ритуалы должны были придавать силу “расползающемуся” языку власти. Доминирующий литературный дискурс 1970-х годов должен был реализоваться с помощью новых процедур. Поскольку он потерял статус априорно авторитетного, необходимо было сделать так, чтобы места производства такого дискурса имели четкие границы с жесткими критериями допуска и фиксированный ритуал, который организовывал бы всю дискурсивную процедуру. Этот ритуал должен был быть основан на регулятивной иерархии. СП — в институциональном и идеологическом аспектах — полностью удовлетворял этим требованиям: в нем ритуал политического дискурса определялся статусом и ролевым амплуа каждого говорящего. Согласно своему статусу и амплуа, выступающий должен был произносить совершенно определенные реплики. Внутри СП, в задачи которого входили одновременно производство доминирующего литературного дискурса и контроль за отклонениями от него, политический и литературный языки смешиваются; один приобретает формы и тональности другого, так как цель у них общая: подчинить себе дискурсы и сделать общество послушным.
Эти черты заметны и в предлагаемой стенограмме. На заседании, по-видимому, сталкиваются, с одной стороны, ритуальность “новояза” — шаблонные обращения, форсированное употребление определенных (прецедентных) конструкций и, с другой стороны, языковая игра и установка на непрецедентность в речи “метропольцев”: эта установка, в свою очередь, подвергается остракизму со стороны членов СП. Но она же и создает языковую игру, которая разрушает ритуал [Кронгауз]. Иначе это столкновение можно было бы описать как ситуацию диглоссии, то есть сосуществования “несоветского” и советского русского языков, к которой привела ритуализация речи. На расширенном заседании секретариата МО СП эта социолингвистическая оппозиция почти точно воспроизведена в конфликте авторов “МетрОполя” (и их защитников) с литературными функционерами и представителями “официально-патриотического” лагеря.
Текст стенограммы показывает, что дискурсивные практики советской верхушки принадлежат политике нормализации — в той мере, в которой они тяготеют к уничтожению любого “аномального” явления — политического, культурного или социального. Именно задаче нормализации служила идея представления литературы как однородного пласта при сознательном игнорировании неофициального искусства и противоречий даже внутри официальной части литературного пространства. Этой “сглаженной” и редуцированной литературе приписывалась абсолютная ценность. В рамках этой политики высказываются предписания об умолчании о существовании “другой” литературы. И если действительно нужно дать место под солнцем незаконной литературе, то “пусть-ка она отправляется со своей шумихой куда-нибудь в другое место” [Фуко 1996а: 100] — например, на частные квартиры. Только там подобная литература имеет право на какую-то реальную жизнь (пусть и изолированную), на реализацию своих тайных и заведомо ограниченных проектов. Только в том случае, если бы она отказалась “отправиться в другое место”, система применила бы открыто репрессивную политику, вытеснив авторов из профессии или максимально ограничив их профессиональную самореализацию. Именно это и произошло с составителями “МетрОполя”.
И все же заметно, что во время заседания звучат разные по духу голоса. Как сказано выше, работа советских инстанций в конце 1970-х претерпевает усиленные трансформации, и, как это часто бывает во времена переходных периодов, в ней сталкиваются две тенденции. Одна из них связана с возвращением к сталинским, открыто репрессивным формам контроля над литературой, другая предполагает более тонкие и изощренные формы цензуры и самоцензуры писателей. Главное обвинение, адресованное составителям “МетрОполя” участниками секретариата Московской организации СП, — “низкий уровень” опубликованных в альманахе текстов, “бездарность” этих сочинений; второе, еще более серьезное обвинение — в том, что альманах является формой антисоветской деятельности. Первый голос отвергает “аномалию” не потому, что она разрушительна и политически опасна, а вроде бы из-за ее “бездарности”. Поскольку отрицается художественная состоятельность альманаха (произведения, представленные в “МетрОполе”, просто не относятся к искусству), это лишает его какого бы то ни было авторитета: он недостоин распространения ни в каком виде — ни в самиздате, ни в виде разрешенной публикации. Второй голос прибегает к дискурсивным практикам, отсылающим к сталинской эпохе: “МетрОполь” — “политическая диверсия, враждебная стране, КПСС, нашей политике” (Барышев). В такого рода репликах идеологическая конфронтация отражается и на лингвистическом уровне — например, через категориальное противопоставление “свои”—“чужие” (отсылающее к противопоставлению “мы” — “они”, или инклюзивность — эксклюзивность)44.
Если в первой части дискуссии громче звучит первый голос с призывом к посредничеству и заметно стремление убедить составителей опубликовать альманах в “очищенном” виде, то далее, ввиду яростного сопротивления “метропольцев”, постепенно начинает преобладать второй голос, носители которого прибегают к типичным формулам советского идеологического языка. (Ф. Кузнецов: “Это какая-то изощренная литературная мистификация”. Н. Грибачев: “Это — антисоветская пропаганда”. Ю. Грибов: “От вашего предприятия несет групповщиной”.)
Заключительный документ, составленный секретариатом СП, — настоящий апофеоз советского идеологического дискурса времен застоя (см. Проект решения секретариата). От признания виновности (см. пункт 1) участники заседания переходят к вынесению приговора (см. пункты 2—3). Наконец, принимается решение: действовать широкомасштабно, усиливая идеологическую работу партии и СП по отношению к писателям (см. пункты 4—5). В проекте резолюции ярко выражена категория оценочности: речь большинства представителей СП отражает триаду советской системы оценки человека с градациями “не враг — невыясненные — враг” [Мокиенко, Никитина; Хевеши]. Динамика колебания оценки во время заседания (от “выяснения” к определению нераскаявшихся “метропольцев” как врагов) видна прежде всего в тональности высказываний Кузнецова в отношении Аксенова, которые принимают в конце откровенно обвинительные, угрожающие формы и провоцируют реакцию Аксенова: “Дело шьешь, Феликс?”
Интересно также отметить, что язык критиков “МетрОполя” насыщен физическими образами болезней, грязи и заразы. Советский дискурс с самого начала основан на образах, выражающих страх перед внешним, “другим” [Naiman: 12—16]. По словам участников совещания, так называемое “порноноваторство” (выражение Анатолия Алексина) альманаха — предвестник болезни, ведущей к разложению литературного тела: “Это надо же так мерзко составить слова!” (Ф. Кузнецов); “Повесть вызывает физиологическое отвращение” (Ф. Кузнецов); “Гадость. Грязь ползет по страницам” (М. Алексеев); “Здесь у них грязь” (Е. Исаев). Неподцензурная литература — инфекция, которой надо избежать, чтобы не запятнать “чистоту”, “высокую мораль” официальной литературы: “Мы имеем лучшую литературу в мире по честности, по нравственной высоте” (Ф. Кузнецов).
Представленные в стенограмме речи руководства МО СП являются также настоящим манифестом логофобии советской системы. Это страх перед высказываниями, которые могут быть бурными, путаными, отрывочными, опасными, одним словом, страх “перед лицом этого грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления дискурса” [Фуко 1996б: 77].
Перевод. с итальянского Н. Колесовой
ЗАПИСЬ О РАСШИРЕННОМ СЕКРЕТАРИАТЕ МПO,
ИМЕВШЕМ МЕСТО БЫТЬ 22 ЯНВАРЯ 1979 ГОДА
В КОМНАТЕ № 8 ЦДЛ (прим. 45-46)
[1] 3 часа дня. Комната № 8, куда приглашены 5 составителей альманаха “МетрОполь”. Комната набита битком. Человек, пожалуй, около 40—50, включая составителей, которые уселись рядком у стеночки. Различаются лица Ф. Кузнецова47, Л. Карелина48, С. Куняева49 (во главе стола, который — буквой “т”), Е. Исаева50, М. Алексеева51, Н. Грибачева52, Ю. Друниной53, Ю. Жукова54 (за тем же столом, но поодаль); Ал. Михайлов55, Е. Сидоров56, Б. Окуджава57, В. Амлинский58, О. Попцов59 и многие другие лица, фамилии которых постепенно выясняются по ходу заседания, длившегося 4 часа. 60.
Феликс Феодосьевич Кузнецов (1931-2016) – Первый секретарь МО СП СССР.
Ф. Кузнецов. Вопрос об альманахе неожиданно возник на прошлой неделе. Мы вызвали составителей, побеседовали, теперь докладываем вам... (Читает 1-ю стр[аницу] альманаха: выходные данные, вступление, оглавление...)
Вопрос из публики. Кто издатель?
Ф. Кузнецов показывает альманах, говорит, что он сделан в виде рукописи, тиражом 8 экз[емпляров]61. Говорит, что имеется значок ©, фиксирующий издательские права в соответствии с международными законами62, и читает предисловие, “являющееся программой”, просит В. Аксенова чего-нибудь рассказать об альманахе.
В.П. Аксенов (1932-2009)
В. Аксенов мирным голосом говорит о благих намерениях авторов и составителей альманаха, закончив работу, отнести альманах Стукалину. Говорит о том, что “работа нами, ленивыми людьми, велась вяло в течение года и никакой шумихи не было, но вот мы внезапно обнаружили невероятное внимание к нашей работе со стороны руководства МПО и форсировали события — принесли 1 экз[емпляр] альманаха на следующий день, 17 января”63. О том, что идея наша — просить об издании альманаха, (мечтать) об издании тиражом пускай небольшим — 3000 или даже 1000 экз[емпляров] — и, естественно, у себя на родине. Если нам откажут, то альманах уже выпущен нами, он останется [2] выпущенным в виде рукописи тиражом 8 экз[емпляров] для чтения среди людей. Говорит, что это сродни “джем сэшн” у джазистов, когда они играют для себя. Но смысл в том, что мы хотим, чтоб наконец-то появился “незаредактированный сборник”. Вы все писатели и знаете, какие страннейшие требования выдвигают часто издательства и редакции. У нас единственный критерий — художественность. Исходя, конечно, из нашего вкуса, который, естественно же, не может быть безупречным. В сборнике произведения писателей, незаслуженно оставшихся за бортом литературы...
Реплика. Белла Ахмадулина?.. Вознесенский?..
Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина.
Евгений Александрович уже тогда среди метропольцев имел плохую репутацию и, естественно, в альманах не был приглашен.
В. Аксенов. Нетипичный пример. Я расскажу вам что-нибудь об авторах. Вот Б. Вахтин. Ученый, синолог, прозаик, один из тех, кто начинал молодую ленинградскую прозу. За всю жизнь напечатал несколько рассказов, а этому молодому человеку недавно исполнилось 50 лет. Е. Рейн64 — все признают за ним талант и божий дар, но у него до сих пор нет ни одной книги, а лишь мелкие публикации. В. Ерофеев — литературовед, критик, более 10 лет пишет прозу, но совершенно неизвестен как прозаик, хотя пишет интересно, своеобычно, это — новое поколение в литературе, они пишут не так, как писали мы. Е. Попов. Пишет давно и много, а выход его продукции процентов примерно 10. Так ведь?
Е. Попов (с места). Меньше...
В. Аксенов. Искандер. Маститый, как говорится, писатель, но вещи его проходят безумно трудную редактуру, это не редактура, а какое-то выворачивание рук. И Битов сталкивается с этим, и я. О себе: я не только прозаик, но и драматург. Однако пьесы мои лежат в архиве Министерства культуры. Одна из этих пьес — здесь.
[3] Мы оформили альманах. У нас не куча бумаги, а эстетическая штука. Мы обратились к товарищу специалисту (имеется в виду Д. Боровский), и он помог нам, сделал макет. Он и не читал наших вещей. Мы условно считаем наш альманах вышедшим.
Герой Социалистического Труда Николай Матвеевич Грибачёв (1910—1992)
Н. Грибачев (задает туманный вопрос). Аксенов считает, что эстетика увязывается с субъективностью?..
Ф. Искандер. Он говорит, что бывают разные вкусы.
Н. Грибачев. Так вы и употребляйте слово “вкус”!
Л. Карелин. А остальные экземпляры где? Их читают?
В. Аксенов. Многие читают. Мы хотели устроить встречу друзей, маленький литературный праздник, чтобы объявить об открытии альманаха. Но тут поползли самые разные нелепые слухи. А это просто встреча друзей. Мы и вас приглашаем на этот, пардон, выпивон... (оглядев присутствующих, задумчиво). Да только боимся, закуски на всех не хватит...
Ф. Кузнецов. А кто будет на этом “празднике”?
В. Аксенов. Не знаю. Придут наши друзья. Во всяком случае, никакой сенсации мы из этого не делаем.
Н. Грибачев. Это распространение самиздата, то, что вы делаете...
Е. Попов. Позвольте уточнить, мы ведь хотели идти к Стукалину, так какой же это самиздат?
В. Аксенов. (Зачитывает текст проекта письма к Стукалину65.)
Ф. Кузнецов. Значит, вы хотите, чтоб текст рукописного альманаха остался в печати без изменения?..
Аксенов не успевает ответить, так как в разговор неожиданно вступает оскорбившийся М. Алексеев.
Герой Социалистического Труда - Михаил Николаевич Алексеев (1918-2007)
М. Алексеев. А мне вот оскорбительно, что вы хорошую литературу называете “штукой”. Что же — Белов штука? Астафьев штука? Распутин штука?
Ф. Искандер (шутит с места). Эта штука посильнее Фауста Гёте66.
В. Аксенов (поясняет). Вы не так поняли. Это мы об альманахе [4] не
сколько шутливо говорим “штука”.
Барышев67. Текст альманаха за границей?
В. Аксенов и все составители (дружно). Нет!!!
Барышев. Но вы уверены, что об этом не пронюхают иностранцы?..
В. Аксенов. В Москве 100 000 иностранцев. И потом уже сейчас поднята такая шумиха, не нами...
Виктор Ерофеев (род.1947). Отец Виктора Ерофеева, Владимир Ерофеев, в описываемое время был постоянным представителем СССР при международных организациях в Вене. Ему предложили выбор: если сын напишет письмо, в котором откажется от своего участия в «МетрОполе», и опубликует его в “Литературной газете”, отец не потеряет места. Сын такого письма не написал, посол был отозван и лишился постоянного места службы. После письменного обращения Виктора Ерофеева к Брежневу Ерофеев-отец был назначен на работу в центральный аппарат МИД СССР в Москве.
В. Ерофеев. Мы предварительно уже говорили с Феликсом Феодосьевичем и другими товарищ[ам]и. Понимаете, когда прорыв, то это больно и прорывающему, и прорываемому. Так давайте, чтоб не было так больно...
Барышев. Прорыв на Запад?..
В. Аксенов. Если через ВААП, то это — хорошо...
В. Ерофеев. (Рассказывает о ходе работы над альманахом, о спокойной атмосфере, в которой он делался. О возникших слухах (нелепых), о том, что первая встреча с секретарями была доброжелательной, а потом на нас стало оказываться некоторое ощутимое давление.) Так вот, хотелось бы вернуться к духу первой встречи и снять возникшую напряженность...
Ф. Кузнецов. Вы ответьте, что вы говорили и как отвечали.
В. Ерофеев. Когда вы нас спрашивали про пресс-конференцию...
Н. Грибачев (перебивает). Что вы тут запутываете нас в дебрях психологии, а не отвечаете прямо на поставленные вопросы...
Ф. Кузнецов. Не только о пресс-конференции...
Ал. Кулешов68. А как вы его собирались печатать?
В. Аксенов. Через Главлит69.
Ф. Кузнецов. (Рассказывает о том, что узнали во вторник (он путает даты) об альманахе.) “Необычная вещь и форма, в которой это делается, встревожили нас. У нас не НЭП, чтоб самим издавать книги. Мы решили встретиться и поговорить с товарищами в мягкой доброжелательной форме, так как литература — это политика”. (Рассказывает о происках Запада, об идеологической борьбе, о “так [5] называемой борьбе за права человека”.) Битов и Ерофеев сначала сказали формулу, которая мне понравилась. О борьбе между консервативным и новым. Это — дело святое, и тут есть проблема. Мы сами об этом говорим (рассказывает о судьбе романа писателя Вергасова)70. И мы призывали их работать вместе. Мы сказали им: приходите под нашу крышу, и мы сделаем прекрасный сборник. Это было при первой нашей встрече. А на следующий день (путаница, через два-три дня, во вторник 16-го мы встретились) они пришли впятером и мы протянули им руку и предложили работать вместе, но Аксенов отказался.
В. Аксенов. Не работать вместе, а делать вместе вы предлагали, а дело уже сделано.
Советский писатель, юрист Михаил Иванович Барышев (1923-1979).
Трагически погиб 3 августа 1979 года.
Ф. Кузнецов. И мы увидели, что товарищи катятся по наклонной плоскости, намазанной мылом. Мы выставили им 4 позиции:
1) Что у них в альманахе есть тяжелая политическая ошибка, граничащая с преступлением. Это о том, что в СССР есть группа гонимых писателей.
2) Чтоб не вмешались шакалы-журналисты (западные).
3) Чтоб в сборнике не участвовали диссиденты.
4) Чтоб они не ставили ультиматум — или печатаете, или нет.
Все это мы говорили, еще не видя альманаха, и на следующий день они принесли альманах.
А через два дня выяснилось то, о чем они умолчали, что 23-го они собирают эту свою “встречу друзей”, или “вернисаж”. Ерофеев сказал, что 23-го они собирают литературную интеллигенцию, режиссеров, писателей, чтоб там официально заявить о выходе альманаха.
В. Ерофеев. Я этого не говорил.
Ф. Кузнецов. Или зачитать, по-видимому, ультимативное письмо к Стукалину.
[6] В. Ерофеев делает отриц[ательный] жест.
Ф. Кузнецов. Я за ночь прочитал альманах, это его ультимативное предисловие.
В. Аксенов. Можно не употреблять слово “ультиматум”.
Ф. Кузнецов. Хорошо. Уже на первой странице, в предисловии, говорится: 1) Что существует пласт бездомной литературы; 2) Что есть копирайт и круговая порука; 3) И адресат явно — Запад. Что же, ваши “друзья” не знают об особенностях нашей культурной жизни? Зачем вы эту фразу написали? (Улыбки присутствующих.) Мы — предложили вам работать вместе. В какую пучину вы нас тянете? Это — политическая акция с далеко идущими целями. Не случайно здесь (в альманахе) присутствует антисоветчик Алешковский, отбывающий в Израиль. Женя Попов, опоздавший (речь идет о том дне, когда вызывали по одному. — Е.П.)71, сказал, что 23-го вы собираетесь устроить завтрак, а Ерофеев говорил о “вернисаже”...
В. Ерофеев. Я не говорил о “вернисаже”...
Ф. Кузнецов. Не успели договориться, потому и говорили по-разному. Да, давление было, но это было дружеское давление, давление убеждения. Никакого крика, оскорблений, угроз. Наоборот, были некоторые мне угрозы. Мы пригласили на четверг секретариат, крупных писателей — Трифонова, Евдокимова, Семенова72, а они не пришли, сорвали секретариат. За день до этого, вечером Аксенов позвонил мне и в резкой форме сказал, что, зачем ты, Феликс, вызываешь ребят, угрожаешь им. Сказал, что обратятся к Брежневу73, и повесил трубку. Я не успел ему сказать, чтоб жаловались Картеру.
В. Аксенов. Никсону...
Ф. Кузнецов (здесь или в другом месте, не суть важно). Вот вы и заговорили, Василий Павлович, на своем языке! ...
Поговорим об авторах. Часть из того, что я прочитал, мне кажется, вполне может быть напечатана при соответствующей работе над текстом. Е. Попов, Битов, Вознесенский... И вообще [7] в альманахе хорошо у тех, кто и сам хорош.
Евгений Анатольевич Попов (род.1946)
Е. Попов. Я прошу слова, так как, мягко говоря, вы не совсем точны в описании наших предварительных взаимоотношений.
Ф. Кузнецов. Мы дадим вам слово, а сейчас я вас ознакомлю с содержанием альманаха. (Читает нараспев и с выражением Высоцкого “Подводную лодку”, “Заразу” [Высоцкий 1979a, 1979б].) А вот и образец политической лирики. (Читает “Охоту на волков” [Высоцкий 1979в].) Чувствуете, о каких флажках здесь идет речь? (Читает “Лесбийскую[”]Алешковского [Алешковский: 372], показывает “тьма, тьма, тьма” Вознесенского [Вознесенский 1979а: 378]74, читает, предварительно попросив извинения “у прекрасной половины рода человеческого” 2 стиха Сапгира.) “[В]от тут убили человека” [Сапгир 1979а: 491—492] и “[Т]ретий [Р]им” [Сапгир 1979б: 497]. “Быка с мудями вы лепили” [так!]75.
Е. Попов. Вы неправильно ставите ударение. Не вы лепили, а вылепили.
Ф. Кузнецов. Принимаю поправку, но разницы особой нет.
В. Аксенов. Но ведь это правда, я сам видел на выставке этого быка.
Ф. Кузнецов. Может быть, это вы видели во Флоренции.
В. Аксенов. Там об этом художники не пишут.
Ф. Кузнецов. Идем дальше. Повесть П. Кожевникова76. Мерзкая, низкая, пакостная жизнь. Повесть вызывает физиологическое отвращение. Пакость. (Читает абзац про тетю Валю [Кожевников: 64—65].)
Е. Попов. Я прошу вас закончить чтение абзаца. Цитата дает неправильное представление.
Ф. Кузнецов. Хорошо. (Читает еще фразу.) Хватит?
Е. Попов. Дочитайте до конца сцены. Там — совершенно обратное действие, там мальчик плачет.
Ф. Кузнецов. Еще б ему не плакать!.. (возникает небольшой спор о мальчике и [неразборчиво])77.
[8] Ф. Кузнецов. Вот Ерофеев. Мы его недавно приняли в Союз, вернее — утвердили. Рассказ “Ядрена Феня” [Ерофеев 1979].
В. Ерофеев. Можно я сам расскажу?
Ф. Кузнецов. Я сам расскажу... Один работник цирка...
В. Ерофеев. Он не из цирка.
Ф. Кузнецов. Неважно. Он едет выступать и заходит в мужской туалет обозревать непристойные надписи, затем он идет в дамский... (В таком же духе пересказывает остальное содержание рассказа.) А вот другой рассказ! Это же надо так мерзко расставить слова! (Читает название рассказа.) “Приспущенный оргазм столетия”... Мы широко обсудим их на всех бюро: прозы, поэзии... Мне кажется, в альманахе 4 ведущих направления: 1) приблатненность (Высоцкий), 2) изгильдяйство над народом, 3) сдвинутое сознание (Горенштейн, Ахмадулина), 4) секс.
Мы не будем скрывать это [от] народа. Чем больше людей это прочитает, тем хуже для них. Это какая-то изощренная литературная мистификация. Здесь нет антисоветчины, но вместе все складывается не в картину литературных исканий, а в зловещую картину.
Е. Попов. Мягко и жестко говоря, Ф[еликс] Ф[еодосьевич] был не совсем точен в описании наших предварительных взаимоотношений. Мы принесли альманах в 4 часа дня, а в 9 того же дня раздались звонки, вызывающие нас, как потом выяснилось, для индивидуальных бесед. И я не опоздал на беседу, а мне велели покинуть кабинет, где уже сидел Ерофеев, и лишь потом запустили, после того, как он настоял.
(Говорит об угрозах исключения из Союза, об акценте и недостойной игре с фамилией Липкин78, об обращении к нему и Ерофееву как к “русским патриотам” и об их ответе, что они этим занялись именно потому, что они русские патриоты. О желании столкнуть [9] лбами писателей, о “полмиллиона Аксенова”79 и “зачем вы с ним связались, у него свои, далеко идущие планы”80. О том, что такое обращение с молодыми писателями безнравственно, а общее положение ведет к тому, что писатели либо ударяются в цинизм, либо распадаются и гибнут, либо становятся конформистами и приспособленцами...)
Н. Грибачев (перебивает). Да что вы тут говорите, как да что вам там говорили. Это — неважно. Я вам скажу, как сталинградский комбат. Это — антисоветская пропаганда. В Иране льется кровь, люди гибнут у Сомосы81, а мы здесь разводим разговоры. Где здесь новаторство? Это — декадентские неликвиды, а мы сидим и рассуждаем о том, как с вами разговаривали и во сколько вам позвонили. Это — политика. Потому что политика — жизнь, и литература — жизнь. Комплекс. Если альманах выйдет на Западе, нужно их поставить лицом к народу. Пусть ответят, и пусть летят их головы. Кому они подыгрывают? Предлагаю: секретариат закончить, обсудить их в секциях82, а потом пускай ответят за свое “новаторство”.
Алексин83. Порноноваторство...
В. Аксенов (Грибачеву). Нехорошо перебивать говорящего.
Е. Попов (продолжает). Да я уже, собственно, все сказал, скажу еще, что подбор цитат для чтения тенденциозен. И это особенно видно на примере Кожевникова. Это — чистая повесть. Ее в “Юности” нужно печатать, а не обливать грязью. Это повесть о подростках, о тех, с кем мы сталкиваемся каждый день и делаем вид, что всех этих проблем нет, хотя они давно уже трактуются публицистикой. Нужен деловой разговор об альманахе, а не огульные обвинения.
Ф. Кузнецов (Аксенову). А вы бы принесли 8 экземпляров в Союз.
В. Аксенов. Не принесем, потому что пропадут.
Юрий (Георгий) Александрович Жуков (1908-1991) - советский журналист-международник, публицист, переводчик художественной литературы с французского (Эрве Базена, Робера Сабатье и др.). Член Союза писателей СССР с 1961 г. С 1972 г. - ведущий авторской телевизионной передачи на первом канале Центрального телевидения. В 1982-1987 годах - председатель Советского комитета защиты мира. С 1958 года - член правления, а в 1968-1991 годах - президент общества «СССР- Франция». Герой Социалистического Труда (1978).
Ю. Жуков. (Говорит про “политику и литературу”, что “кое-кто [10] на Западе” хочет изнутри разложить наше общество, чтобы облегчить расправу с ним.) Уверен, что альманах будет напечатан на Западе. (Говорит об аполитичности писателей, интеллигенции.) “От рюмки — к письменному столу. Можно в партию не вступать, можно получать высокие гонорары, квартиры, а платить за это — не надо”. Почему не уважают своих товарищей? Может быть, если соотношение сил в мировой системе изменится, то мы это напечатаем, мы тогда будем сильны и способны будем напечатать любую глупость, в том числе и эту. А сейчас очень накалена межд[ународная] обстановка. Аксенов. Уважаю его как писателя, но всегда поражаюсь его пренебрежени[ю] классовой борьбой. Нейтралитета быть не может. Надо обсудить по секциям, хотя это непременно будет опубликовано на Западе. Большое зло уже сделано. И кто виновен в этом? Это — типичное произведение самиздата.
В. Аксенов. Не кажется ли вам, что если мы расширим темы, [то] укрепим предмет культуры и этим выбьем оружие из рук наших идеологических противников?
Н. Грибачев. Есть писатели, которые расширяют темы. Распутин, Астафьев.
В. Аксенов. Это — одно из направлений нашей словесности, и мы не бор[емся] с ним. И мы не на проработке.
Ю. Жуков. Проработка будет, когда альманах выйдет на Западе.
А. Битов. Предлагает присутствующим послушать короткую статью Тростникова84, о философском обосновании поиска в литературе.
Присутствующие смеются и говорят, что это излишне. После этого говорят уже сплошь ОНИ (“выступает Х, приготовиться Y”).
Лазарь Викторович Карелин (1920-2005)
Л. Карелин. Ну вот, товарищи, разговор наконец определился. Филос[офов] нам слушать не надо. Здесь и так много философии. Вот Горенштейн с его ущербными, убогими, физиологическими сочинениями тоже философ буржуазный [11] в своем роде85. Все вместе это — политическая диверсия и желание литературного скандала. Мы дали вам возможность одуматься, у нас нет сомнений, что это будет опубликовано на Западе. Вы были с нами неискренни. Вы не сказали, что решили собрать людей и объявить им об альманахе. А сбор людей — это гласность, ваш сбор нужен был для гласности. (Подписанты. “Матренин двор”86.) Мы пытаемся помочь вам, крупным писателям. Битов — превосходен. Горенштейн. Я его помню. Он начинал в “Юности”. Проза у него слабее битовской. Сильный диалог? Богоискательский диалог. Люди отвратительны. Влияние Зощенко, Булгакова в отвратительной плоскости. Основная мысль: человек, сошедший с ума, духовно возвышается. Цитата: “Пока зрячие заняты распрями, слепорожденные не дремлют” [Горенштейн: 255], и про то, что власть — случайна [Горенштейн: 258]87. Может быть, это и отличная литература, но издана она не будет. (Призывает составителей.) Поезд может уйти. Одумайтесь! Подумайте в течение ближайших дней, часов, откажитесь от саморекламы и шумихи.
С. Куняев. Один рассказ Искандера — блеск. Он был напечатан88. Второй менее интересен, он про полового психопата и его приключения, в том числе и с любовницей Берии [Искандер 1979]. Алешковский — просто-напросто плохо и слабо. Сапгир — его не зря не печатают, плохо. Рейн — талантлив, но подбор стихов дает ощущение безвоздушной концентрации без высветляющих моментов. Карабчиевский. Стихи осложнены болезненной мизантропией, комплексом неполноценности. Вахтин. Паразитирует на Гоголе, Зощенко. Аксенов. Ирония на тему о воспитании человека. Злая, нехорошая ирония89. Попов обиделся за Липкина. Да, он прекрасный поэт, но стихи малоудачные. У нас борьба с сионизмом, а тут стихи явной направленности90. Как согласовать, что значит, что они независимы? Эстетически?
Альманах нужен, но не этот альманах. В основе этот альманах лежать не может. Спонтанность действий может далеко завести, может быть, и пресс-конференция91. Литература — дело индивидуальное, [12] а здесь — коллективное [и] серое.
М. Алексеев. Мне не хватает полноты знакомства с альманахом. Но здесь ситуация такая. Строители, злобинцы92, к примеру, построили дом, хороший дом, где живет много разных жильцов. А пришли писатели и описали выгребные ямы этого дома, и только. Гадость. Грязь ползет по страницам. Вот Исаев, Вас. Федоров93. Ведь это далеко не простые писатели, это сложные писатели, тем не менее мы их печатаем. Мы, товарищи, миновали страшное время. Миновали, но нельзя этим пользоваться. А вы пользуетесь. Вы не были на фронте...
В. Аксенов. Мы в тылу голодали...
М. Алексеев. Я тоже голодал, до войны94. Вы за границей бываете больше, чем здесь, у своих друзей. Некоторые из вас печатаются в “Посеве”, “Гранях”95. Почему Егора [Исаева] не печатают за границей? Что он, хуже вас? Если вас там печатают, то не потому, что вы лучше или выше. Я беседовал с Гаррисоном Солсбери96 и спросил его, почему ни одной строчки Твардовского нет на англ[ийском] языке. Евтушенко, Вознесенский есть, а его нету.
Групповая фотография: Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский.
На даче Е. Евтушенко в Переделкино Фото Валентина Серов, 1980-е гг.
Булат Окуджава не был приглашен и не участвовал в альманахе. Он пришел на встречу как друг Аксенова, желая защитить составителей и интересы альманаха и способствовать урегулированию конфликта.
Ф. Искандер. Твардовский переведен на английский...97
М. Алексеев. Солсбери и отвечает, его, де[скать], трудно переводить. А Солженицына не трудно переводить, я спрашиваю его. У него ведь тоже диалектизмы. Я почему-то верю в искренность участников и призываю их хорошенько подумать.
Ф. Кузнецов. Мы им тоже верим.
М. Алексеев. Я возражаю против их фразы о застое литературы. Вот мы ездили с одним писателем по России и, честное слово, без всякой там пропаганды говорили друг другу: сколько хороших писателей выросло там, где вообще не было письменности. Мустай Карим, Айтматов98. А возьмите Гос. премии за ближайшие два года. Вознесенский, Астафьев, Бондарев, Абрамов99. Печатаются, и хорошо печатаются. И Аксенов и Искандер. У нас сейчас — период счастливого, многообразного развития литературы. А наш театр! Друце [sic!]100. Его [13] недавно высоко оценила “Правда”. Так что, где зажим? У нас богатая литература, а все, что пишется, не может быть напечатано. Этого не было и не будет нигде и никогда.
В. Аксенов. Так давайте ее еще богаче сделаем, нашу литературу.
Удостоверение члена КПСС М.И. Барышева, 1978-1980 гг.
Барышев. Я прочел половину альманаха. Я вспоминаю фразу одного польского критика. “Я понимаю стихи без рифмы и смысла, но почему это нужно собирать в одном стихотворении?” Надо разобраться и вынести их на форум. Односторонне мы начали прения. Этот “литературный шалаш”101 под пышным названием устроен, чтобы скрыть политическую диверсию, враждебную стране, КПСС, нашей политике. Не случайно в альманахе нет ни одного коммуниста и есть солидарн[ая] ответственность. А вы берете солидарную ответственность за Алешковского, который за ваш счет пополняет свой антисоветский багаж. Он везет и будет продавать. Попов говорил о талантливости Кожевникова. Да, но ведь там деградация, пьянство. Сборник нацелен на молодежь. Это — идеологический героин, который мы хотим подсун[уть] под видом литературы. Мне стыдно “Мелодии наших дневников”102. Про Ерофеева. Я сам из поморской деревни103. У нас никто из мужиков н[е] хвастался сортирами104 (у него начинается истерика). У нас 28 чел[о]век было в двух классах. Сохранилось нас двое. Мы не за это прол[и]вали кровь. Это — серьезное политическое дело. Надо вытаскивать [на] широкое обсуждение. И я не уверен, что моск[овские] писатели захотят иметь вас коллегами по СП.
1) Обоймы едущих за границу, где они развращаются и попадаю[т] на идеологические крючки. Надо предупредить иностранную комисси[ию].
2) Обоймы выступают на площадях. А хороших поэтов не посыл[ают] за границу и площадок им не дают.
У нас есть надежда, что вы пересмотрите практически свои де[йст]вия, оцените суть этих явлений. У вас должна быть гордость совет[ско]го человека.
[14] Ал. Михайлов. Я бы воздержался от взрыва эмоций и квалификации до серьезного ознакомления с альманахом. Феликс Феодосьевич зачитал цитаты. Я считаю, что рискованно судить о произведении по цитатам. Цитаты коробят, но может быть, там другая суть? (Приводит пример из повести Астафьева “Пастух и пастушка”, где солдат пристает к бабе, а та говорит: “Да на, жалко, что ли”.)
Е. Исаев (перебивает). Там чистое, а здесь у них грязь.
Ал. Михайлов. Хочу поддержать тональность Жукова. Альманах нужно прочитать и широко обсудить. Но чтоб не было проработки, а было товарищеское убеждение. Может быть, составители прислушаются к разумным доводам.
Скромные слова Михайлова товарищи встретили с некоторым неудовольствием.
Л. Карелин. А обсуждение уже началось. Мы прочитали часть альманаха, чтобы дать первое секретарское и парткомовское мнение. А сегодня собрались, чтобы подумать. О завтрашнем дне и вообще.
Ф. Кузнецов. Эти пять дней мы жили в состоянии напряженности. Мы обсуждаем не суть альманаха, а последствия. Вот ведь ведется двойная запись. Тов[арищ] Попов стенографирует, и мы тоже. (Тихо.) Один вот тоже писал, резидентом потом оказался105. Ситуация такая. Или мы сможем повернуть это дело на литературные рельсы, или это будет политическое дело. Завтра — роковой день!!!
В. Аксенов. О боже! Роковой день! Шекспир!
Ф. Кузнецов. Не перебивайте, Василий Павлович. Я вас не перебивал. Если состоится этот их обед, то он вроде бы безобиден, как, впрочем, и сама идея альманаха. Но это — ситуацию конституирует как самостоятельное явление, и тогда процесс остановить будет невозможно.
[15] В позиции наших гостей — лукавство. Они строят из себя эдаких рубах-парней. Будут у них завтра тосты, все будет мило, и они будут рады — удалось, по выражению Салтыкова-Щедрина, “накласть в загривок родному отечеству”106. А где гарантия, что господин Алешковский не повезет эту информацию на Запад?
В. Аксенов. Вы сами распускаете информацию и грязно треплете альманах!
Ф. Кузнецов. Вот вы и заговорили своим языком, Василий Павлович! Так вот, господин Алешковский даст информацию...
В. Аксенов. Зачем вы распускаете нелепые слухи?
Ф. Кузнецов. Отвечу. Мы бережем нервы наших людей и просим их не идти на ваш “обед”. Ефремова вызывали для беседы в МГК КПСС. Любимова107 — в Министерство культуры. С Вознесенским беседовал Верченко108, и он ему прямо сказал: “Андрей, как тебе не стыдно! У тебя на банкете зазывали в гости, на эту встречу...”109 Окуджаву, как коммуниста, мы призывали не идти на “вернисаж”. И нечего делать ставку на наивность... Нас интересует судьба авторов и составителей альманаха. Судьба Битова, Попова, Искандера, (Аксенову) твоя, в конце концов. А ситуация вами создана лукавая! Низко, пошло-лукавая. И вы встанете перед собранием и ответите110.
Е. Исаев. Да не надо перед собранием, чего уж там...
Дело «МетрОполя»: Стенограмма расширенного заседания секретариата МО СП СССР от 22 января 1979 года
(Окончание стенограммы следует)
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник ДЕЛО АЛЬМАНАХА «МЕТРОПОЛЬ», ЧАСТЬ V | Слава44 - Дневник Слава44 |
Лента друзей Слава44
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»