Сейчас будет очень сентиментальный пост, разбегайся кто куда может.

Дело в том, что вокруг меня, на самом деле, множество совершенно замечательных людей, но я про них старательно умалчиваю, как про желания, которые загадывают на ресничке – их ведь если расскажешь, они не сбудутся, перестанут существовать. Так вот, это я не права, это категорически неправильно, где-то глубоко, в корне, не верно настолько, что получается мировое несовершенство. Правильно поступает жж-овый тысячник юзер Верочка, которая пишет про своих окружающих в каждом посте буквально, в каждой своей стихотворной строчке; она откуда-то знает, что завтра чаще всего не похоже на сегодня и уж совсем далеко от вчера. Поэтому надо успеть запомнить, собрать по крупицам, выписать, застолбить, вырубить – чтоб осталось. Или, может быть, просто лишь потому, что они, которые рядом, и сами не знают, какие они и что для меня значат.

Я много сказать не смогу все равно, так пусть будет хотя бы по паре строк. Вот есть на лиру (грешном лиру) некто по имени Падший, с которым мы прошли уже чуть ли не всю гамму взаимоотношений (на самом деле не всю, далеко не всю, но чувство такое, как будто бы были женаты – знаем друг про друга мелочи, пережили период страсти, обиды, нежности; ругались вдрызг, мирились – теперь вот пишем друг другу часто, и всякий раз такое чувство, что он меня тыкает локтем в бок, беззлобно, нежно почти, и говорит: смотри. Смотри, а то ведь упустишь. И так обо всем, что с ним. Я люблю его очень, хотя, он, конечно, тот еще козломаус.

Вне лиру есть, конечно, Учитель, которому я обязана почти всем, чем сейчас являюсь, и которого люблю буквально вот до потери пульса. Вслух уже не говорю – ему приелось поди за четыре-то года, но все равно он мне снится каждую ночь, и каждое утро, когда я с ним, я стараюсь прикоснуться к нему украдкой, вдохнуть его запах, впитать в себя ощущение его_рядом, как будто вечером не увижу его опять, как будто исчезнет – это ощущение кажется мне глубоко верным, таким верным, что я страшно боюсь, что оно все сбудется. И на каждой дурацкой ресничке, упавшей на мой нос – желание про него.

Танюшка, Ленка и Веник – троица моего Света, мои солнца и луны; люди, которые совершенно не я и даже не рядом со мной, которые просто живут так, как я никогда не смогу, и делают мир лучше. Они производят счастье, любовь, веру – будто бы кожей, и для них это все естественно, как для растений – наполнять воздух кислородом. Яд, конечно, и они сами принимают этот самый яд внутрь, но в таких маленьких дохах, что те, кто вокруг них, дышат их, девиц, светом круглые сутки.

Девушка Соня, у которой тут дневников считать не пересчитать, стала мне очень близкой за прошедшие полгода или год; у нас внутри обнаружилось что-то одинаковое, как два рассвета, одноименное. Оно там, на сердце, сначала саднило очень, а потом стало путеводной ниточкой, и я теперь благодарна даже за эту боль, которая позволила мне понять, кто такая Соня, и как я ее люблю. Это одна из немногих людей, которым я счастья желаю чуть ли не каждой клеточкой, каждым звуком. Я просто уверена, что она заслужила все, что только можно там заслужить у этих высших сил, и что там, наверху, жмоты и бюрократы, раз до сих пор вместо вполне ощутимых благ ей падают исключительно обещания.

Лей, чье первое имя я уже и забыла, который звонит мне из своего города мостов, рек и каменных зданий, и говорит в трубку какую-нибудь чепуху, с которым мне всякий раз немного прохладно, но очень свежо, как в самом Питере. Мне очень стыдно за то, как я с ним бываю груба и бестактна, и я удивляюсь – как он меня такую до сих пор терпит. А еще он так сильно изменился с нашего первого с ним разговора, как никто – кардинально, от макушки до самых пяток. Это меня поражает, конечно, бесконечно. И радует, безусловно.

Эккертан и Костик, просто герои века, постоянно нарывающиеся на мои «не могу так больше», терпеливо выслушивающие и вычитывающие мои жалобы и мольбы, близкие помоментно. Спасибо обоим огромное за то, что они есть и за то, что их еще не мутит от одного упоминания моего славного имени. Ну, по крайней мере за то, что их не мутит при мне.

Девушка Снеженика из далекого мне мира разбудила что-то странное, чутко-нежное в моем сердце, что-то такое, про которое пишут книжки, и чего ну совсем-совсем не бывает в жизни. Мы с ней похожи, как близнецы – генофонд тот же, а выросло вот что выросло; мы родны, как капли воды, только у меня, конечно же, водород, а у нее – дейтерий. А так – ну один в один. Иногда мне кажется – я была бы такой же, если бы не пара чудес с неба; или она была бы как я, если бы не эти вот чудеса. Как бы там ни было, это все не важно. Нам есть что сказать друг другу, о чем молчать, о чем написать письмо. У нее все очень сложно, я служу ей универсальным упростителем всех понятий, а она мне, в ответ – моей лирикой и моей совестью, потому что у меня все всегда очень жестко, очень контрастно и четко, не продохнуть.

Ульса, которая воплощает в себе мой идеал сильной и умной женщины; the best woman; ей посвящать бы стихи и петь бы песни, да полом не вышла. Все мужики, которые были с ней, все же козлы, потому что я просто не понимаю, как можно так поступать с той, которая любит так, как она. Я не знаю, в общем, что я могу ей дать, но стараюсь изо всех сил. Надеюсь, чем-нибудь помогает.

Хвосты, Андрей и Катька, которых я воспринимаю как свою семью. И чувствую, что счастлива такой семье. Очень-очень, правда.

Марта и Мари - воспринимаю их вместе, порой даже как единое (двуединое) существо, с одним на двоих смыслом и звуком шагов. Обе странны мне, далеки, непонятны, на обеих люблю смотреть, как на огонь или воду, обеим хочу быть ближе, да как-то все не подворачивается повода под руку. Обеим бы воздуха - чистого, свежего, и Шенген, чтобы набегались, насмеялись, наелись счастья. Чтобы внутри у них то, что там воспалилось и так болит, залилось бальзамом, чтоб стадло легче и стало четче, и стало лучше. Увы, у меня совсем нет ни воздуха, ни Шенгена.

Задели пострунно несколько человек, встреченных мной буквально на днях: Сонм Невских Бесов и ее дивный Мальчик, девушка Инга из солнечного Израиля, Дженни и Джонни, Ирис (которую я, разумеется, знала раньше, но нос к носу сталкивалась всего лишь раз или два) и Таша (с которой, в общем-то тоже я знакома давно, но все как-то урывками), и тот мальчик, который в четверг предложил мне буквально пищу и кров и улыбался нежно.

Отдельное "да" тем, кого не могу описать - выдохлась, не умею - отцу Андрею, Диньке, Коту, Станиславу, Сью Лин, Снарку, Хмурому, Пчелинской, Горготу. Ольге Тишиной и Дине Рубиной, моим названным матерям. Анечке*. Сергею Другову, которого тут я много раз называла Юристом.

И еще - Джессу ФорРатьерру, о котором я, в общем, что только не писала, есть в моей жизни тоже, и мне все время кажется – это удачное стечение обстоятельств, это вот мне невероятно как повезло, что он тут есть. Я его пью, как и все спиртное, маленькими дозами – чтобы не слишком сильно кружило голову (чтоб не наделать глупостей), а потом, наутро, не мучиться похмельем; но главное – чтоб не привыкнуть, как к наркотику, хотя, кажется, привыкнуть к нему как раз невозможно вовсе. Сколько бы раз я ни говорила это – именно Джесс, который принципиально не хочет быть никому учителем, научил меня любить, аккуратно толкая к свету, разворачивая мне нос по ветру, чтобы нюхала, видела, чуяла кожей ее, Любовь. Я теперь это знание держу в себе, коплю, рассматриваю в фас и в профиль, и все еще не понимаю, что мне с ним делать. И люблю. Многих.