Она уходила, не разбирая слов, дорог и проклятий. Все лишнее, невысказанное, оставляла на книжной полке. Все ценное, прожитое – в серванте, и в спальне, на тумбочке у постели. Всех своих мужчин оставляла в шкафу, висящими в ряд свитерами, всех свих завистниц – на подоконнике, в толстой книге рецептов. Она перемыла все чашки и вилки, натерла полы, зеркала отполировала, ковры выбила. Вымыла даже окна – чего за ней отродясь не водилось. В саду оставила колотый кирпич на дорожки, полила цветы, подвязала яблони. Все инструменты сложила в сарай, оставила сеновал. Кому-нибудь пригодится. Дров наколола, оставила у очага. На стол постелила скатерть. Довязала тот самый плед, набросила на кресло-качалку, тот, кто будет сидеть в нем после нее будет греть им ноги в осенние вечера. Тут ведь такие ветра в ноябре, никакие стены не спасают.

С собой она не взяла почти ничего – ей ничего не принадлежало. У таких, как она, просто нет личных вещей. Те, с которыми она работает, принадлежат времени или месту, такому локальному здесь-и-сейчас. Не ей. Ей что – да ей и не нужно вовсе. Вон чайный сервиз, в подсолнухах – это вещицы дома. А тот колокольчик на ветке яблони принадлежит саду. Ковш у колодца – имущество самого колодца, коса в сарае – имущество луга за забором, сушеные травы – леса, сада, солнечных дней, старых подруг. Мало ли что – чье. Лишнего груза не стоит с собою брать, и сам прицепится; как бы ты ни старалась идти налегке, на плечах все равно заботы, на сердце – камень. Такие как она просто так не уходят – и она, конечно, уходила не просто так.

Она оглянулась уже у калитки, зная, что оглядываться не стоит. Все эти вот привязанности, эта нежность и та тоска, что накроет завтра – пустое. Не все ли равно, где жить, если ты и так – бездомна? Что тебе край, и пуп, и дома, и люди, если твой день – короток, ночь – мимолетна? Если твой путь бесконечен и весь – не здесь? Она посмотрела на дом, в котором жила, и ей стало печально быть. В дверь, оставленную распахнутой настежь, влетел комар, растворился в густой тишине. Дом молчал. Дом ждал, когда она отвернется от него и, не закрывая калитки, медленно побредет вниз по крутой тропе. Дому было жаль, что она уходит.

Она разгладила пальцами пышную юбку, пожевала губами.
- Ну что ж, - сказала она, - прощай.
Дом ничего не ответил. Она ушла.

* * *

К полудню у ее бывшего дома собралась толпа. Толпа гудела, потрясала вилами, грозила небу и всем чертям скорой расправой. Толпа была озадачена.

- Никого, - сказал сын деревенского старосты, остановившись на пороге, - ушла она, все.

И пнул ногой рассохшийся косяк. С досады. Еще вчера намечалось такое веселье, когда заварилась вся каша, когда бабы стенали про порчу, а мужики хмуро смотрели на холм. Говорили о море среди скота, о том теленке с двумя головами, да о бедной Агаше, родившей мертвую дочь третьего дня. Но вчера старый батька не дал пойти суд вершить, а сегодня вышло, что и судить некого. Скукота да дрянь. И ветер этот холодный…

- Жечь! – донесся из толпы голос, - Жечь ведьмовской дом!

Еще через час дом запылал.
Она не видела дыма.