Эдит Пиаф и Марсель Сердан...



Пусть навек погаснет небосвод,
Из-под ног уйдёт земная твердь,
Если в сердце живёт любовь,
Не страшна мне даже смерть.

У меня других желаний нет:
Мне бы только вечно быть с тобою
И за счастье, счастье это,
Заплачу любой ценою.

Я покорно и смиренно
Побреду на край Вселенной.

Если ты прикажешь мне
Я с небес Луну достану.
Для тебя, кем хочешь, стану,
Если ты прикажешь мне.

Откажусь совсем от жизни,
От друзей и от Отчизны,
Если ты прикажешь мне.

Ты скажи одно лишь слово -
Я на всё, на всё готова,
Если ты прикажешь мне.

Если вдруг покинешь ты меня
И в могилу от меня уйдёшь,
Не останусь жить ни дня я,
Как бы ни был день хорош.

Вечность мы с тобою обретём
Там, где звёзды любящих встречают
И в чертоге голубом,
Может, Бог нас обвенчает.


История их началась в известном парижском «Клубе пятерых», где Эдит представили «марокканского бомбардира», а Марселю – «Великую Эдит Пиаф». Потом они некоторое время не виделись, и только во время гастролей в Нью-Йорке, когда Пиаф чувствовала себя безмерно одинокой, раздался телефонный звонок и робкий голос, никак не вязавшийся с фигурой отчаянного бойца, произнес: «Вы, наверное, не помните меня, это Марсель Сердан. Боксер». Но она его тоже не забыла, и тот вечер они провели вместе в этом городе, «вставшем на дыбы», по меткому выражению Жана Кокто.
Что-то заставило Эдит тщательно подготовиться к этому свиданию. Лучшее платье, тонкий макияж, звенящий душевный настрой. Это было предвкушение неслучайного знакомства.

Но Сердан совершенно неожиданно повел «Великую Пиаф» в ближайшую забегаловку, где угостил американским «фастфудом» и бокалом дешевого пива. Увидев разочарованную физиономию Эдит, Марсель, спохватившись, извинился и чопорно пригласил ее в самый шикарный ресторан Нью-Йорка, где было весело и ярко, роскошно и достойно двух звезд – сцены и ринга. Они больше не расставались. Этот большой человек страшно робел перед крошечной женщиной. Часто ночами они гуляли по Нью-Йорку. Марсель как мальчишка обожал кататься на русских горках, а Эдит чувствовала себя девчонкой, и сердце ее замирало от ужаса и восторга. И трудно ей было понять – от чего оно замирало больше – от опасных виражей горок или от сумасшедших виражей любви. Их узнавали прохожие, публике нравилось, что два таких незаурядных человека так запросто развлекаются вместе со всеми, визжат на карусели и поглощают мороженое.

Марсель уговорил подругу прийти на его матчи, посмотреть его «за работой». Как радовалась она его победе, как кричала гортанным своим голосом, как сбежала по ступенькам к канатам ринга, чтобы отереть ему кровь и пот! На пресс-конференции, куда Марсель запретил приходить Эдит, он заявил прямо: «Хотите знать, люблю ли я Пиаф? Да, люблю! Да, она моя любовница, только потому, что я женат. Но пусть поднимет руку тот, кто никогда не изменял своей жене.» Зал, переполненный бойкими журналистами, замер в оцепенении. Наутро в газетах о них не было ни строчки, а в полдень Эдит получила громадную корзину цветов. Все слова журналистов уместились на маленькой карточке: « От джентльменов – женщине, которую любят больше всего на свете.»

Была в их жизни чудесная история, в сентябре 1948 года, когда Марсель, которому любовь, по мнению тренеров, реально могла помешать в подготовке к чемпионату мира в Нью-Йорке, придумал опасный и авантюрный ход. Он тайно привез Эдит в салоне своей машины в спортивный лагерь и поселил ее в старом бунгало без горячей воды и кухни. Марсель приходил туда после тренировок поздно вечером, с пакетами, разбухшими от гамбургеров и бутылок с молоком. Это была жизнь, совсем как у скаутов. Но с примесью опасности разоблачения, с тайной – верной подругой любви. Все ночи Марселя были посвящены Эдит. Ни о каком спортивном режиме не могло быть и речи. Но он и на этот раз одержал победу и стал чемпионом мира. Он был ее чемпионом! А потом опять были тренировки, которые совсем не нравились Эдит, потому что приходилось часто расставаться и подчиняться ненавистному режиму. Наконец, они купили роскошный дом в Булони, с ванной из черного мрамора, собственной телефонной станцией и огромным залом с колоннами, в котором Сердан мог даже тренироваться. Эдит и Марсель надеялись в нем жить и любить друг друга долго.

Он приходил на ее концерты – ее возлюбленный Марсель, этот непобедимый чемпион и робко прятался на галерке. «Я умираю от любви пятьсот раз за вечер», – уверяла Пиаф, и это было правдой. Безумно переживая за Эдит, Сердан уходил совершенно разбитым и взмокшим от волнения, пожалуй, больше, чем после самых значительных боксерских поединков: «Я чувствую себя счастливцем, она великая певица!».
После концерта он помогал Эдит собирать ее вещи: платки и лекарства, платье и грим. Такой у них был заведен порядок – он помогал ей, она опекала его.

Те, кого она знала до Сердана, редко баловали ее. Когда появился Сердан с его щедростью, Эдит, сама необычайно щедрая к другим, почувствовала себя очень неловко. Смущенно показывала она друзьям роскошное норковое манто, зарывая тоненькие пальцы в нежный мех. Перебирала дорогие украшения, подаренные Марселем. И, торопясь отдарить, отдать долги, заказывала ему дорогие рубашки, запонки, галстуки, часы. Часы… он почему-то носил их на обеих руках…

Шел октябрь 49-го года. У Пиаф начинались гастроли в Америке. Сердан должен был присоединиться к ней позднее. Его билет на пароход был уже заказан, когда Эдит, внезапно позвонив, настойчиво попросила Марселя срочно вылететь к ней самолетом. Она страшно соскучилась, ожидание казалось ей невыносимым. Самолет не долетел до Нью-Йорка. Он разбился над Азорскими островами. Тело Марселя Сердана было опознано по часам, которые он носил по странной причуде на обеих руках. Эти часы были тоже подарены Эдит.

Она узнала о несчастье утром – Марсель должен был разбудить ее, но страшное известие о катастрофе прервало ее сон. В тот же вечер на сцену зала «Версаль» Эдит вынесли на руках – идти она не могла. Она остановила аплодисменты публики и тихо сказала: «Я спою сегодня в честь Марселя Сердана». Все ее маленькое тело трепетало, на бледном лице с прилипшей ко лбу челкой огромные глаза горели неземным огнем. Кажется, ей действительно была уготована некая миссия, и она об этом догадывалась.

Публика замерла в отчаянии, Пиаф в каком-то мистическом экстазе запела «Гимн любви»:

Если когда-нибудь жизнь оторвет тебя от меня,
Если ты умрешь, если будешь далеко,
Мне не важно, будешь ли ты меня любить,
Потому что я тоже умру...

https://yandex.ru/video/preview/6366705591338199499