Здравствуйте, меня зовут Глеб Плахин. Глеб «Чучельник» Плахин, как они меня называют. Меня это нисколько не смущает, поскольку слово «таксидермист» действительно режет ухо. Да и, по-моему, даже есть такая болезнь. Хотя, в наше время-то, каких только болезней не бывает?

 

Я человек разносторонний: в прошлом был скульптором, а теперь набиваю паклей зверей, убитых олигархами в лесах, где нельзя охотиться. Ладно, как всегда преувеличиваю, они не олигархи, но по уровню достатка стоят выше среднего. А вот относительно законности добычи у меня всегда возникали вопросы, но я был умен настолько, чтобы их не озвучивать. И даже когда мне приносили животных, занесенных в красную книгу, я молча делал свое дело, а потом заказчики, так же молчаливо, вручали оплату. И все были довольны и счастливы.

 

К слову, денег мне систематически не хватает. Не то, что я живу не по средствам, скорее, не по средствам организован мой бизнес. Мало клиентов, а материалы для работы становятся все дороже. Только мне все равно лень переустраивать дело на другой лад. Я живу в четырехкомнатной квартире, две комнаты отведены под студию, в третьей живу я, а в четвертой – Стас Васьков, мой квартирант. Как уже было сказано, я постоянно существую чуть ли не на мели, и в периоды застоя Васьков составляет центральный источник доходов. Хотя у него самого постоянно нет денег: беден, как университетская крыса. Потому и согласился жить под одной крышей со мной, я ведь недорого беру за постой. От скуки мы много общаемся, но всегда поверхностно.

 

В данный момент я сижу в кафе и ем отвратительный суп. Выбирать между плохим и дорогим не приходится: в кармане одна скомканная тысячерублевая купюра, на которую мне существовать до конца недели. Я бы поел дома, но там нет кухни. Еще одно следствие плохо организованного бизнеса. В том помещении, где она должна бы по идее находиться, стоят реагенты, набивка и холодильник для дичи. Васьков как-то приучился жить впроголодь, а у меня хронический гастрит, поэтому я не смею пропускать свой супчик по нечетным дням. Двадцать пятое ноября. Месяц назад закрылся охотничий сезон, и уже месяц я, как идиот, сижу без денег.

 

Кафе постепенно набивалось людьми, пока я неспешно хлебал постную жижу с тонко нарезанной капустой, похожей на ленточных червей. Когда в зале не осталось свободных мест, а под потолком повис сизый туман сигаретного дыма, ко мне подошел мужчина в деловом костюме. Темно-коричневый пиджак, кремовый галстук, короткие темно-русые волосы. Ординарная внешность, но вел он себя странно: стоял, мялся перед моим столиком: то на часы взглянет, то телефон проверит, как будто договорился с кем-то о встрече, а глазами так и стреляет на свободный стул. Потом переломил себя и как можно скорее уселся за мой столик, а уж после этого спросил:

 

- Я присяду, вы не против?

 

- Уже не против, - взмахнул я рукой, не в силах отрицать свершившееся. 

 

Мне не понравился этот тип: нервный какой-то, озирается все время, такой крутой костюм, а у официантки стесняется меню взять. И поделом ему: у невротиков всегда есть деньги, но такую цену за успех я бы платить не стал. Он взял себе кофе и салат. Я мрачно пялился в убывающий суп, опасаясь спровоцировать ответный взгляд моего нежданного соседа. Еще не хватало, чтобы он вторгся в мой маленький чучельный мирок.

 

У меня зазвонил мобильный. Я взглянул на экран: звонок от Васькова. Ничего хорошего это не предвещало. Разумеется, я угадал: когда имеешь дело с Васьковым, не угадать тяжело.

 

- Мммм, Глеб, я тут, - невнятно промычал он.

 

- Что?

 

- Я тут банку задел на кухне, ну, она разбилась, - облегчил душу мой постоялец.

 

- Косолапый дебил, - фыркнул я, - Что тебя вообще туда понесло?

 

- Ну, извини, - стал оправдываться он, - Тут лампочка перегорела, не видно ж ничего!

 

- Да какая мне разница, что там с лампочкой?! Тебя там вообще быть не должно! Понимаешь?! Я запретил тебе там появляться! Как будто я не знаю, к чему это приводит. Что ты там кокнул?

 

- Банка с краю стояла.

 

- Самая крайняя?

 

- Вроде да, - не слишком уверенно протянул он.

 

- Шикарно, это был мой формалин. И как мне теперь чучела делать?! – разозлился я. Сколько можно разорять мои запасы!

 

- Так сейчас же заказов нет!

 

- А без формалина, Стас, их и не будет! Все, отбой. Потом возместишь из своих.

 

Он попытался что-то возразить, но я вовремя отключил телефон. Вернулся к супу: он совсем остыл и перестал походить на самого себя. Две ложки я съел в молчании, на третьей незнакомец полез ко мне с расспросами. Таксидермия вызывает интерес у всех, кроме красивых девок.

 

- А вы таксидермист?

 

- Да, я таксидермист, - ответил я как можно более безапелляционно, чтобы у него не осталось ни малейшего желания продолжать беседу.

 

- И как вам эта работа? – мужчина оказался более упрямым, чем я предполагал. Терпеть не могу отвечать на глупые, общие вопросы.

 

- Нормально. А вы почему интересуетесь, вы что, охотник? – чем черт не шутит. 

 

- Я бы не сказал, - после этой фразы я мгновенно потерял к нему интерес и вернулся к супу, - А что у вас все клиенты только охотники?

 

- Один раз я набивал тетерева для краеведческого музея. В остальном, да, охотники. Знаете, все желают увековечить свои трофеи. Потом хвастаться друзьям, какого зверя они подстрелили. 

 

- По-моему, это не очень хорошо, - покачал головой мой собеседник. Если он еще вздумает читать мне мораль, то я точно напомню ему о правилах поведения за моим столиком, - Разве нужно оставлять вечную память об убийстве?

 

- Вы часом не из этих, не из фонда дикой природы? 

 

- Нет, я просто хочу понять.

 

- Это хорошо, а то они как-то раз подожгли мне дверь. Кажется, это были обычные хулиганы, которые не желали признавать, что они хулиганы, - он испортил мне обед. Хорошо, я расскажу ему об этих людях, раз уж он так просит, - Моими клиентами, как правило, являются богатые люди. Жаль, что деньги не являются признаком хорошего вкуса. В этом городе они его опровергают. Так вот, для них эти чучела – добыча. Трофей, то, чем они обладают. В стеклянных глазах волков и оленей они отражаются настоящими мужчинами, охотниками. Это властные люди, они предпочитают, чтобы шкуры их жертв лежали под ногами, а головы врагов торчали из стены. Может быть, они бы и не охотились, если бы потом не могли продемонстрировать чучела. Это для них важнее всего. Их статус, их мощь. 

 

- А разве не для красоты?

 

- Ха! Из красоты! – перебил я его, - Да они даже картины по такому принципу не покупают! Вы что, не знаете, чем живут люди вокруг вас? А теперь, извините, вынужден вас оставить, у меня дела в студии.

 

- Погодите! – остановил он меня, - У вас есть что-то вроде визитки? Возможно, я захочу воспользоваться вашими услугами.

 

Я, не глядя на него, положил карточку на стол и быстро вышел из кафе.

 

* * *

 

Дома я застал Стаса с тряпкой ползающего по комнате. Он вытирал остатки формалина. Прошло больше часа, а он так и не удосужился убраться. Наверно, услышал мои шаги на лестничной клетке и теперь пытался умилостивить меня, воссоздав видимость уборки. Даже лампу не поменял, так и ползает в темноте, нараспашку оставив дверь, чтобы светило из другой комнаты.

 

- Хоть осколки собрал? Не хотелось бы распороть себе ногу. 

 

Стас бодро закивал. Не могу долго сердиться на людей, а на этого обормота в частности. Он очень грузный и неуклюжий, такой тяжелый, что под ним жалобно скрипят половицы. Ростом он почти под метр девяносто, но голос очень тихий и неожиданно высокий. Вечный студент. В третий раз на втором курсе. И постоянно его метает: то медицину изучает, то режиссуру, то право (то лево). Сейчас он готовится стать юристом, но я-то вижу, что все идет к очередной проваленной сессии. Я не знаю, какой величины нужно иметь мозг, чтобы трижды провалиться в этом провинциальном институте. Он ищет, а что – сам не знает. Стас остается веселым балагуром, получающим ежемесячные денежные вливания от своих родителей, половина из которых уходит на оплату комнаты.

 

Мы вместе уже четыре года, ровно столько, сколько я являюсь чучельником. Он иногда приводит женщин и уединяется с ними в комнате. Он имеет успех у женского пола, но только на одну-две встречи, поскольку дальше дамы понимают, с кем имеют дело. Иногда я ему завидую, но быстро успеваю себя одернуть.

 

Я отправился к себе. У меня небольшая и не очень уютная комнатка. Никак не могу привыкнуть к ней и убедить себя, что мне тут нравится. Все же у меня нет дома, есть только студия, где я и обретаюсь. Стены с подгнивающими обоями, пожелтевшая штукатурка над головой. И тараканы - самая главная напасть.

 

Было время, когда и дня не проходило, чтобы я не раздавил двух-трех прусаков. Мог давить и десятками: ночью они выползали из щелей и отправлялись жрать мои заготовки. Еще страшной напастью была моль, любившая откладывать личинки в звериные шкуры. Сейчас, как мне кажется, я поборол насекомых, хотя тараканчиков иногда замечаю, должно быть, у них гнездо где-то неподалеку.

 

А от тараканов я избавлялся следующим образом: набирал их в банку (прямо руками, я не брезгливый), а потом ставил в микроволновку на тридцать секунд, пододвигал стул и наблюдал за их метаморфозами. Некоторые разбухают, и из них начинает течь что-то белое (должно быть, самки), остальные дохнут без видимых эффектов. Можно было их, конечно, банально давить, но они так крепко засели у меня в печенках, что я прекрасно понял смысл фашистских крематориев.

 

Развлечений тут, скажу честно, маловато. Только трепаться с Васьковым, да морить тараканов, придумывая все новые изощренные способы казни. У меня есть полка с книжками, но читать я не люблю, смысл быстро растекается по странице, а я от этой мешанины в голове и перед глазами быстро засыпаю. Зато Васьков читает постоянно, а прочитанное сует под кровать – у него там уже склад целый. Правда, не вижу, чтобы они шибко ему помогли в жизни или в учебе; иногда блеснет какой-нибудь цитаткой, а по жизни – дурак-дураком.

 

Ненавижу оставаться без работы. Делать нечего. Сразу гастрит обостряется без видимых причин. Иногда так скрутит, что и не пойдешь никуда. А я, между прочим, очень люблю гулять по городу. Когда заказов нет, я так и поступаю. Хожу по центральным улицам, пялюсь на витрины, разглядываю прохожих: дамочек, в основном. Иногда захожу в эти отвратительные дешевые забегаловки за супом, хорошо, если там висит телевизор, хоть можно посмотреть рекламу. Дома у меня телевизора нет. Продал три года назад. Остался только старенький радиоприемник, настроенный на новостную волну: монотонное бурчание ведущих расслабляет мозг лучше, чем музыка. Ах да, новомодная-интернет-штука тоже прошла мимо меня. 

 

Зазвонил мобильник, я не стал включать свет, а просто пошарил рукой по тумбочке: такой кирпич все равно не пропустишь. 

 

- Алло, - сонно произнес я, пытаясь угадать, кому приспичило звякнуть мне полпервого ночи.

 

- Здравствуйте, - услышал я незнакомый голос.

 

- Кто вы?

 

- Меня зовут Петр Корсинин, мы сегодня с вами завтракали в кафе. 

 

Какое самомнение: подсел ко мне, значит уже «завтракали вместе». Ну, допустим.

 

- Я тут подумал, и решил воспользоваться вашими услугами.

 

- Ну, я счастлив просто. Кого хотите замариновать? Птичку? Зайку? 

 

- Скажем так, этот заказ немного… специфический. Поэтому я хотел бы поговорить с вами непосредственно у меня дома. 

 

- Как скажете, завтра подъеду, только адрес оставьте.

 

- Подъехать надо сейчас, - жестко произнес он.

 

- Если вы не заметили, на дворе глубокая ночь, а я в пижаме и хочу спать. Я никуда не поеду, - достал меня этот «хозяин».

 

- Машина уже стоит возле вашего дома. Вас отвезут. А чтобы придать моим словам вес, я заплачу вам сто тысяч долларов, десять тысяч – аванс. Все расходы на вашу работу я беру на себя.

 

- Вы там мамонта подстрелили? – я по-прежнему оставался скептичен, хотя ногой уже шарил по полу в поиске ботинка.

 

- Приезжайте и все узнаете. И поторопитесь, водитель долго ждать не будет.

 

Корсинин повесил трубку. Ненавижу этих полупреступных бизнесменов. Думают, что деньги позволяют им управлять миром и всеми людьми вокруг. С другой стороны, сто тысяч перевешивали не только мою секундную вспышку гнева, но и все мои эмоции за последний год.

 

Стас поймал меня в коридоре, когда я накидывал куртку. Я рассчитывал ускользнуть тихо, но он, как обычно, допоздна читал очередную книжку. 

 

- Куда намылился?

 

- Клиент зовет.

 

- Посреди ночи? Не заметил, когда ты сменил профессию на более древнюю.

 

- Ты лучше деньги за банку приготовь, - напомнил ему я, - И ничего тут не разбей. Все, бывай.

 

Я вышел на улицу. Перед домом действительно стоял автомобиль с шофером, ожидавшим меня. Старенький, потертый BMW. Я открыл дверь, устроился на мягком сидении. Водитель выехал из закрытого дворика, и я, прижавшись виском к холодному стеклу, стал следить за мелькающими фонарями. Я не думал, что ждет меня у Корсинина. И хорошо, поскольку с моим убогим воображением я все равно бы не угадал, из чего мне придется делать чучело.

 

* * *

 

Машина остановилась перед большим загородным домом. Трехэтажный, окруженный дорогим витиеватым забором. Все на сигнализации. В пристройке дежурил охранник-мордоворот, быстренько открывший нам ворота. Я разглядывал дом и огромный сад, подсвеченный светло-голубыми фонарями, пока водитель не вышел и не попросил меня выйти. Негромко хлопнув дверью, я ступил на бетонную дорожку, которая расползалась по участку, как паутина. От меня требовалось немного: следовать за молчаливым водителем. Мы прошли через несколько комнат. Я бегло разглядывал обстановочку: жил Корсинин небедно, но слегка пошловато. Слишком много тяжелых, громоздких вещей сражались за взгляды гостей. Однако дом оставлял теплое впечатление из-за большого количества дерева и преобладания темно-коричневых цветов.

 

Корсинин ожидал меня в своем кабинете, уже восседал там, будто готовясь встретить какого-нибудь инспектора и ошеломить его своей важностью и значительностью. На меня эта спесь не произвела никакого впечатления – я вспомнил, как беспомощно он крутился в кафе, и его образ рухнул, словно разбитое стекло. Он протянул мне руку, я пожал ее. Ничего нового.

 

- Рад приветствовать вас в новом качестве, - начал он, - Теперь я вижу в вас человека, который может мне помочь.

 

- Взаимно, - буркнул я, растекаясь по спинке мягкого кресла. Только камина не хватало, ну и еще этого выскочку убрать.

 

- Не буду тянуть, сразу перейду к делу - время дорого. Видите ли, проблема эта имеет характер деликатный и сложный. Нельзя допустить, чтобы о ней стало известно.

 

- Подстрелили зверя, которого стрелять нельзя, но чучело все равно хотите? Мне плевать, это не проблема.

 

- Если бы все было так просто… - мрачно вздохнул он. Корсинин был уже не властный, а задумчивый и слегка печальный.

 

- Так что там у вас? – он сумел меня заинтриговать, хотя, скорее, у меня, только и всего, пробудилось полночное любопытство.

 

- Я хочу, чтобы вы… смогли сохранить тело одного человека… - наконец смог сформулировать он.

 

- Я не занимаюсь бальзамированием, - мне стало скучно. Неужели зря меня везли через весь город? Было бы очень досадно упустить гонорар. Пожалуй, зря я сказал, что не занимаюсь – мог бы и заняться.

 

- Как бы сказать… А я и не хочу бальзамировать тело. Мне нужно именно… ваши услуги. Речь идет о моей жене. Она умерла этим утром.

 

- Вы хотите, чтобы я сделал из нее чучело, которое можно поставить в коридоре?! – я был до крайней степени удивлен. Даже хотелось сбежать отсюда, немедленно. Может, он маньяк какой-нибудь. Привозит людей и запирает их в подвале: пытает, насилует, съедает.

 

- В целом, да. Хотя я бы не стал так грубо представлять затею. Как вам мое предложение?

 

Я не знал, что сказать. Руководствуясь здравым смыслом, следовало бы сразу отказаться. Но сумма в сто тысяч долларов навязчиво маячила на горизонте, как корабль, проплывающий мимо человека, выброшенного на пустынный остров. Да и чутье подсказывало, что если правильно себя вести, он добавит еще. Счастье, что ни он, ни я точно не знали, сколько должна стоить такая услуга. Только я чувствовал, что Корсинин переплачивает, а он – нет. Он мог обратиться к кому-то еще: те же ребята из морга или похоронного бюро. Они и за полставки сделают из нее куклу, да еще красивое платье от себя сошьют.

 

Мое молчание он принял за тяжелые сомнения, поэтому продолжил:

 

- Как я уже сказал, расходы я возьму на себя. Проблем с законом у вас не возникнет, я обещаю. Я дам вам аванс, десять тысяч, прямо сейчас, когда вы согласитесь взяться за работу. Мне нужно только одно: качественно выполненная работа. По-моему, вы лучшая кандидатура, но далеко не единственная.

 

- Можно взглянуть на нее?

 

- Да, пожалуйста. Она в спальне, это соседняя комната.

 

Он открыл дверь, и я увидел на кровати симпатичную мертвую девушку. Ей было лет двадцать пять. Она лежала в белой ночнушке, шикарные русые волосы рассыпались по подушке, как в каком-нибудь фильме. Будто и не умерла, а уснула тяжелым сном. Глаза закатились под веки, полуоткрытый рот замер в предвкушении поцелуя, да и вообще, пахло от нее духами, будто собиралась на свидание.

 

С момента смерти прошло около двенадцати часов. Это слишком много. Она расползется у меня в руках. Хотя за такой приз можно было и побороться. Но мороки столько, что эти сто тысяч покажутся заслуженными.

 

И все же девушка меня приятно удивила, поскольку была по-настоящему красива. А я, что уж таить, редко так говорю, тем более о мертвых. Вот только на ней еще при жизни была его печать, и даже после смерти, она оставалась его трупом, что он и хотел подтвердить посредством моих услуг.

 

- Что скажете? – Корсинин прервал мое трупосозерцание.

 

Я хотел сказать ему, что не одобряю некрофилию и вообще выхожу из игры, но почему-то получилось: «Я согласен. Мне потребуется гипс, для начала килограмм сорок».

 

Корсинин улыбнулся. Я уже видел эту улыбку: с ней меня обвешивали на рынке ушлые продавцы.

 

* * *

 

Мне не доведется забыть поездку обратно. С того момента, как на заднее сидение уложили мертвую девушку (складывать ее в багажнике было неэтично по отношению к вдовцу), одетую в ее лучшее платье, я все помню крайне детально. Хорошо, что окна у машины были затонированы. Хотя я был уверен, что даже если бы возникли проблемы, водитель Корсинина легко бы уладил их деньгами.

 

Я все принюхивался, пытаясь понять, тянет мертвечиной или нет. Под конец я настолько запутался в своих реальных и мнимых ощущениях, что перестал тратить время на подобную ерунду. На коленях у меня лежала стопка кассет: семейный архив Корсининых. Он сам дал мне их, а заодно несколько фотоальбомов, чтобы я получше «уловил пластику», как он выразился. Девушку звали Ириной. Я время от времени оглядывался на нее. Мне доводилось встречать трупы и раньше, но происходило это в более официальной обстановке. От тряски ее рука, лежащая на поясе, немного подрагивала. Просто уснула от долгой дороги. Чуть пьяная. 

 

Все же на фонари смотреть полезнее.

 

Когда мы приехали к моей студии, начался тихий дождик, который всегда ассоциировался у меня с кладбищем. Похоже, мой дом превращается в склеп.

 

- Можно заносить? – поинтересовался водитель, стоило выйти из машины. Так грузчики спрашивают, тягать ли им холодильник.

 

- Да... то есть, нет. Нет! – вспомнил я про Васькова.

 

Мой квартирант был главной загвоздкой. С психологической точки зрения избавиться от него нетрудно: я не привязываюсь к людям, пусть даже мы прожили вместе четыре года. Но как, черт побери, решить этот вопрос на практике?! Я оставил шофера с сигаретой окуривать салон автомобиля, как бы воздавая почести умершей, а сам двинул к Стасу.

 

Он уже дрых, но пинком под зад я привел его в бодрствующее состояние. Не переживайте, я всегда его так бужу. Он сел на кровати, зевая, как удав под димедролом.

 

- Как прошла поездка? – Васьков потирал глаза, намереваясь отрубиться в ближайшие секунд десять. Разумеется, в мою обязанность входило ему помешать.

 

- Ты съезжаешь с квартиры. Немедленно.

 

- Да-да, а ты отправляешься за золотом на дикий запад.

 

- Я не шучу.

 

- Ты что, правда, выгоняешь меня? – грозно зыркнул на меня Васьков. Что-что, а права свои он отстаивать умел и любил.

 

- Да, вот две тысячи долларов, возьми. Будем, считать, что это неустойка. Пристроишь себя где-нибудь, а обо мне даже вспоминать не надо.

 

- Ты что, друга выгоняешь?! – возмущению Васькова не было предела.

 

- Мы не друзья и никогда ими не были. Так, ютились в одной квартире.

 

Он был буквально ошарашен моим заявлением. Кажется, Васьков и впрямь считал меня своим корешем. Что ж, он ошибался. Он с обиженным видом наспех собрался и вышел в коридор.

 

- А книги? – спросил он.

 

- Потом заберешь, - я уже чуть ли не выталкивал его за дверь, - Позвонишь, договоримся, и заедешь за ними на неделе. Если надо, могу еще немного денег накинуть.

 

- Глеб, а что случилось-то хоть? Скажи мне, - обратился он ко мне, зашнуровывая ботинки, - Ты сам не свой. Может, какие-то проблемы? Ты скажи, может, я помогу чем.

 

Проблемы? Да, конечно. Так ему и скажу, чтоб отвязался.

 

- Проблемы? Да, конечно. На меня наехали какие-то барыги и поставили на счетчик, понимаешь? Они мне сначала заплатили, а теперь говорят, что я их кинул, и требуют вернуть сумму в несколько раз крупнее! – главное не переигрывать – Слушай, я ничего о них не знаю, но на вид они отмороженные дальше некуда! Они сказали, что сожгут мастерскую! Видишь, там под окном машина черная стоит? Я сейчас отдаю им пару тысяч из загашника, а что потом делать, даже не знаю. Я не хочу, чтоб ты меня грузил сейчас. Если все уляжется, то можешь вернуться.

 

- Тогда я денег не возьму, - Стас уверенно протянул купюры обратно, - Тебе нужнее.

 

- Предлагаешь выгнать тебя на улицу без гроша в кармане? – мне стало совестно, что я пользуюсь доверием этого большого наивного ребенка.

 

- Почему на улицу? Есть одна девушка, я у нее поживу немного. На, держи. Звони, если что.

 

- Спасибо, - я забрал деньги.

 

- Удачи, я надеюсь, все рассосется.

 

- Я в этом почти уверен. Знаешь, заходи в декабре. Если буду жив – открою.

 

Он пожал мне руку и вышел за дверь. В другой руке остались две тысячи долларов, которыми я хотел откупиться от человека, считавшего меня своим другом.

 

* * *

 

Я смотрел в окно, как Стас обходит машину с трупом и исчезает в пелене ночных улиц. Я опасался, что он может броситься на водителя, чересчур проникнувшись моей байкой. Пронесло.

 

После мы вдвоем затащили Ирину в мою студию. Я отпустил водителя и немедленно принялся за дело. Я поспал всего часа два, но нервное возбуждение от того, что я собирался сделать, действовало сильнее крепкого кофе. Время играло против меня: честно говоря, с ней уже нельзя было работать как с образцом. Прошло больше двенадцати часов, а крупную дичь (наверно, я не ошибусь, если отнесу ее к крупной дичи) вообще надо потрошить на месте. 

 

Я превратился в хладнокровного специалиста. Больше она не была красивой девушкой, у которой когда-то была своя жизнь и своя судьба. Нет, передо мной на столе лежал очень неудобный кусок мяса, который надо было разделать, чем скорее, тем лучше. Натянул латексные перчатки: в ней должно было быть столько микробов, что я избегал лезть внутрь голыми руками. Одна ранка, и я сдохну, как Базаров.

 

Я раздел ее (хорошая фигурка), снял мерку для будущего каркаса, затем положил на большой стол, настроил лампу и критически оценил происходящее. Так, чучело будет стоять к Корсинину лицом, поэтому шрамы должны быть сзади. Я перевернул ее на живот. Нет, не так. Я перевернул ее обратно. Вечно я, когда волнуюсь, много суечусь и делаю лишние движения. Я достал нож из ящичка с инструментами и сделал то, с чего положено начинать любую работу: вырезал ей глаза. Теперь можно и перевернуть.

 

Дальше все, как по учебнику: надрез от основания черепа до заднего прохода. Потом надрез по внутренней стороне ног и рук. Я взялся за кожу и потянул в разные стороны. Я раскрыл ее. Теперь требовалось выгрести мясо, удалить кости и органы. Мясо я отрывал прямо руками, лишь в редких случаях подрезая ножом сухожилия. В пальцы я делал инъекции остатков формалина, которые уцелели после нашествия Васькова: так с них было легче снимать плоть. 

 

Рассвет я встретил, когда начал вынимать органы. Это было довольно трудно сделать через спину, так как мешались ребра и позвонок. Мне пришлось расширить надрез и перечеркнуть ей спину крест-накрест. Я полагал, что Корсинин догадается одеть ее, а не выставлять в голом виде, иначе эти шрамы будут видны с любой позиции. Я бы порекомендовал роскошное вечернее платье: так оно и красиво, и незаметно. 

 

Заодно на этом этапе закончилось мое хваленое хладнокровие. Я уже с трудом преодолевал отвращение, возникшее у меня впервые за долгие годы работы. В комнате было нестерпимо душно, пахло разлагающимся и гниющим мясом. В тех кусках, которые я отложил в самом начале, уже что-то копошилось. Эта мошкара поистине вездесуща, доставалось всем моим заказам, - этот не исключение. Я сбрызнул все окисью серы и пошел на перекур. 

 

Вернувшись, я продолжил возиться с органами. Когда я извлекал матку, меня аж передернуло: думал, вырвет, но чудом сдержался. Женщины устроены немного сложнее, однако, с точки зрения таксидермиста, вся эта внутренняя набивка – мусор. Кстати о мусоре, мяса скопилось столько, что терпеть дальше было нельзя. Я нагрузил ошметками пару ведер и, прикрыв крышкой, выставил в дальний угол коридора. О нет, сам я от них избавляться не буду, пусть корсининский шофер кумекает, а я не хочу попасться с этой требухой.

 

К утру я снял кожу и аккуратно замочил ее в слабом уксусном растворе. Пусть промаринуется немного, а потом можно продолжить. 

 

Теперь череп. Теоретически, я мог бы вылепить голову из гипса, но лица, в отличие от тел, у меня почти никогда нормально не получались. Поэтому я соотнес возню с черепом и возню с гипсом и решил, что первое все же предпочтительнее. Отдельный геморрой был с губами и ушами девушки, но я разобрался довольно быстро. Подобные ткани необходимо сохранять, их почти никак не воссоздать искусственно. Затем я вынул из ящика хирургическую пилу, перепилил основание черепа и снял его со скелета.

 

Надо выдернуть зубы, потом прилеплю обратно на эпоксидку, главное, чтобы они не потрескались. Улыбка, конечно, уже не будет белоснежно-белой, но по моему плану стоять Ирина должна была с закрытым ртом. Повыдергивал зубы, стараясь не раскрошить их, прочистил носовую полость. Потом положил черепушку в кастрюлю с холодной водой и поставил огонь на максимум. Прокипятил с минуту и вынул череп. Счистить остатки мяса было легко, под сильной струей воды они отваливались сами. 

Тут уж, не знаю почему, я не удержался и выловил из кастрюли небольшой кусочек. Немного пожевал и выплюнул, потом даже прополоскал рот марганцовкой. Мясо, как мясо, будь я поваром, сочинил бы рецепт какого-нибудь рагу, но готовлю я бездарно. И все же, оставляет впечатление. Не от вкуса, а от самого факта, что ты жуешь человека. Думаю, Корсинин бы меня убил, если бы узнал. Поэтому он и не узнает.

 

А вот мозг я достать не смог. Отверстие от позвонка оказалось слишком маленьким. Можно было просунуть туда проволоку и, вращая ей, как миксером, сделать эдакий гоголь-моголь, но мне как-то не улыбалось весь день перемешивать ее покойный разум. Проклиная про себя всю эту затею, я принялся отпиливать черепную коробку. Сзади, разумеется. Отпилил, выгреб остатки недоваренных мозгов (оказывается, у красивых девушек тоже есть мозги) и склеил череп заново. Почти, как новенький.

 

Все на сегодня: шкуру снял и замочил, череп обработал. Теперь спать. Я очень боялся, что мне приснится гротескное продолжение анатомического театра. Я снова не угадал: мне вообще ничего не снилось. Я рухнул на кушетку и, ткнув подушку два раза, провалился в тягучий мир темноты.

 

* * *

 

Разбудил меня шофер Корсинина, подвезший мне гипс. Я обменял его на ведра с мясом. Мне почудилось, будто бы он даже меня побаивается. Да, точно, смотрел на меня, как на таинственного и могущественного египетского жреца, в чью компетенцию входит не только мумификация фараоновых жен, но и тесное общение с миром мертвых. 

 

Я сварил кофе. Надо было побыстрее придти в себя и начать делать каркас. В буфете у меня завалялся пакетик курабье, мое любимое печенье. Со всем этим я организовал себе завтрак, хотя нормальные люди в это время полдничают. Во время еды я люблю уткнуться глазами в какой-нибудь ненавязчивый текст, лучше всего газетный. Бегать за свежей прессой меня ломало, так что я придумал кое-что более подходящее. Я принялся разглядывать фотоальбомы. Те несколько кассет были бесполезны: я только сейчас вспомнил, что мне не на чем их просматривать.

 

Что за девушка Ирина Корсинина? Не знаю, сложно понять из десятка заученных фотопоз. Вот фотографии с Красного моря, раз уж в этом же альбоме попадаются фотографии пирамид, резонно предположить, что они ездили в Египет. Я заметил одну закономерность, на большинстве фотографий она была одна: Корсинин любил снимать свою жену. Всего несколько фотографий вместе с ним, остальное – она в одиночестве, предоставленная сама себе. 

 

Я нашел всего несколько фотографий, на которых фигурировали другие люди. Снимали на встрече одноклассников, как я понял, и Корсинина там не было. Эти снимки понравились мне больше египетских. Тут Ирина была другая. Не пошлая, если пытаться подобрать слова. Она сидела отдельно от компании подруг и этих пьяных парней, грустная и задумчивая. О чем же ты думала, Ира? Наверно, тяжело веселиться, когда дома тебя ждет тиран, вроде Петра Корсинина, наложивший на тебя знак товарной и, я почти уверен, интеллектуальной собственности. Да посмотрите же, она боится. Зажата в угол, и опасается сделать что-то не так, словно муж продолжает за ней наблюдать. Интересно, предполагала она, что будет стоять в углу его спальни даже после смерти?

 

Самым занятным был последний альбом. Тут они приобрели загородный дом, куда я заезжал. Оказывается, Корсинин купил его только этим летом. Так вот, тут она выглядит так, словно предчувствует свою смерть. Я уверен, что Петр мне что-то недоговаривает: люди не умирают вот так вдруг, безо всяких причин. Может, она чем-то болела, - это все умозрительно. Может, моя работа нужна, чтобы скрыть следы преступления. В любом случае, выглядит она все хуже, но при этом, ее взгляд все более проясняется. Иру в Египте от Иры на даче отделяют сотни скандалов, разочарований, осознаний и несправедливых ревнивых упреков. Это взгляд птицы, осознавшей себя в клетке. Она была обречена умереть, потому что не любила того, кто посадил ее под замок. Что же тогда, дурочка, толкнуло тебя выйти за него? Неужели ты не знала, что гордые охотники всегда чучелизируют свою добычу? 

 

Что ж, по крайней мере, она умерла несчастной. Меня занимал вопрос: а что в ней нашел Корсинин? Почему она пленила его до той степени, когда объект любви превращают в бледную фарфоровую куклу, стоящую в стеклянном серванте? Он понимал, что все больше отдаляется от того, чтобы быть окончательным хозяином всех ее помыслов? Видимо, да. И заказ, который я получил, - последняя, отчаянная попытка этот контроль восстановить. Он свихнулся не от любви, а от потери власти. 

 

Что, Ира, думала, что умереть – это очень хитрый план побега? О нет, мир слишком изощренно реагирует на любые попытки избежать своей судьбы. Я, например, свою судьбу знаю: я уловил ее очертания уже очень давно. 

 

Кофе закончился. По-моему, я заляпал обложку альбома чем-то липким.

 

Пора за работу, Глеб «Чучельник» Плахин. Пора приниматься за то, что приносит тебе деньги, славу и покой. А именно, разводить гипс, скручивать проволочный каркас и совмещать все воедино. 

Я создаю человека.

 

* * *

 

Двадцать девятое ноября. Я сижу в том же кафе, где встретил Корсинина четыре дня назад, и ем свой диетический супчик. Он так же отвратителен, как и всегда. Порой мне кажется, что гастрит является единственной упорядочивающей вещью в моей жизни. Я могу терять счет времени, особенно, когда нет работы, но я всегда знаю, какое сегодня число, четное или нет. Я могу спать целыми днями, могу слоняться ночами по улицам, но супчик неизменен – догма.

 

Гастрит я нажил в студенческую пору. Вообще-то тогда у меня открылась настолько жуткая язва, что второй курс я питался только кашей и отварной рыбой, от которой меня воротит до сих пор. А все из-за того, что у меня не было денег. Не хватало даже на еду. Жил в общаге за бесплатно, и на том уж спасибо. Родители мне не помогали, так как, по сути, у меня их и не было. Мать сбежала, когда мне было пять лет, отец окончательно спился, когда мне было двенадцать. Я жил с дедушкой, потом поступил в художественный. Тогда мне удалось на время уехать из этой дыры. А на четвертом курсе меня выперли – вот еще один финт судьбы, который я не мог предугадать.

 

Мне пришлось вернуться: уже на платформе я понял, что жизнь кончена, и я буду вечно гнить в этом болоте. Здравствуй, родной город! Наверно, мне следовало нажраться и пустить все на самотек, как делал мой батя, но произошло еще одно событие. Умер дедушка и оставил мне четырехкомнатную квартиру. Отец пытался обжаловать завещание, но не успел: загнулся от цирроза за неделю до заседания. Так я и зажил в дважды чужом городе: одинокий, нелюдимый, бесперспективный, недоучка, зато с огромной квартирой. Я решил организовать там студию и заниматься тем, чему научился в институте. Сперва я пытался делать могильные камни, но дело как-то не пошло, да и мрачно оно слишком. Потом мне попался на глаза охотничий магазин. Сквозь витрину я смотрел на голову оленя, привинченную к стене, и смутно осознавал, что я могу сделать не хуже. И я смог. 

 

Мне не нравятся люди, сидящие со мной в одном зале. Они тараторят, мерзко чавкают и много курят. Чтобы не встречаться с ними взглядом, я пялюсь в тарелку. Тогда меня начинают терзать другие мысли. Глядя на ложку, размешивающую постную жижу, я не могу не задуматься над тем, как закопал свой талант. Я был очень хорошим скульптором. Мне всегда удавалось передать то, что другие забывали вкладывать в свои творения. А потом я начал служить трупам. Да, именно так, как тот египетский жрец. Я думал, что буду творить, создавать, внесу что-то новое в искусство – да кто так не думает? – а вышло так, что в своих работах я увековечиваю смерть. Апофеозом абсурда стала Ира. 

 

Получу деньги и… Даже не знаю. Хочу уехать. Неважно куда. Лишь бы никогда не видеть эту унылую сибирскую осень, этих охотников и их жертв. Может, в Испанию? Поближе к Гауди.

 

Я основательно замерз, пока шел сюда, а супчик меня совсем не разогрел. Я заказал себе кофе. Мысли вернулись к Ире. Каково жить в тюрьме? Я все еще не мог понять, что у нее было общего с Корсининым. Где они встретились? Как они поженились? Если отталкиваться от даты первого фотоснимка в альбоме, то они прожили вместе три года. Но без детей. Уверен, что Корсинина это жутко бесило: такие, как он, хотят обладать еще и наследником, миниатюрной копией себя. А она не хотела детей. Может быть, дело в нем, может, в ней. Тяжело представлять жизнь человека, опираясь на его тело. Корсинину не нужны ее эмоции, ее переживания, ее любовь, ему нужна она. 

 

Если через каркас провести провода, а в рот ввинтить лампочку, то Иру можно поставить вместо торшера.

 

Иногда я удивляюсь собственному цинизму. Раньше его не было. Я верил, что красота спасет мир. Теперь вижу, что сохранить мир можно единственным образом: сделав из него чучело.

 

- Черт!!! – не удержался я. Да вы бы тоже не удержались, если бы с подноса вам на бедра грохнулась чашка с горячим кофе.

 

- Ой, простите, простите, - суетилась официантка, - Чем помочь?

 

- Черт! Черт! Черт! – я встал из-за стола и, отпихнув официантку, хотя она не мешала пройти, направился в туалет.

 

«Тупая дура» - размышлял я, отмывая брюки водичкой из раковины, - «безмозглая самка, которая не заслуживает даже шакальей должности официантки в дешевом кафе на окраине!» 

 

Я натирал брючину мылом, а сам мысленно разделывал неуклюжую девушку на куски. Ира продемонстрировала, что внутри женщин нет ничего особенного, ничего такого, ради чего стоило бы писать сонеты и покупать цветы. Груда мышц, кожи, жира и половых органов. Вот, кто меня облил: докторская колбаса в передничке!

 

Впрочем, в том, что женщины не могут дать того, что нужно в жизни, я убедился очень давно. Была у меня в институте одна любовь, из-за которой, в общем-то, я и вылетел, завалив сессию. Она училась со мной на потоке, только на художницу, а не на скульптора. Она рисовала портреты, и получалось у нее очень хорошо. Она даже меня изобразила в своей большой тетрадочке. Она сказала, что меня трудно рисовать, и ей нравятся такие люди. Ну, а она нравилась мне. Не могу сказать в ответ, тяжело или просто ее лепить – не пробовал. 

 

А потом она сгорела, кончилась как художник и как человек по причине, из-за которой погибают девяносто процентов творческих людей: у нее появились ублюдочные друзья. С ними она узнала, что нужно принимать наркотики, когда кончается вдохновение. Она зачастила с ними по клубам и блатным выставкам, но рисовать перестала, словно бы гулянки заменили ей погружение в мир красок. Как вы уже угадали, компания этих (гы-гы-гы) парнишек и (а-ха-ха) девчушек перевесила мою скромную персону. Она ушла и растворилась в киселе. Ей недоставало профессиональной гордости, снобизма и элементарного самоуважения. Человек, взявший на себя ответственность рисовать других, не должен уподобляться свиноматке. 

 

Насколько мне известно, она ничего не достигла, кроме двух скоропостижных браков. Поделом.

Я взглянул на свои штаны: прелесть! Как будто я страдаю энурезом, и меня только что напугали. К тому же пятно осталось не только мокрое, но и подозрительно темно-коричневое, что мне особенно нравилось.

 

Я вышел из кафе, не заплатив. Отныне буду есть супчик в другом месте. Надо было оттаскать официантку за волосы, да я сглупил.

 

Возвращаюсь домой. Мне не терпелось взглянуть, как поживает моя девушка. В смысле, Ира. 

В смысле, Ира.