Она возвращалась домой, неуверенно шагая по скользкой дорожке. Домой, где ее ждали обледеневшие окна, вымороженная комната и постель с пустым пододеяльником. Трубы и батареи давно полопались. Она умывалась колючим снегом с подоконника.
Медея допила бутылку виски и зашвырнула ее в сугроб. Она выпила немало, но еще помнила, что ей надо дойти до квартиры. Хотя маршрут выбрала странный: через футбольное поле мимо занесенной снегом школы. Можно было срезать и попасть домой минут на десять раньше, но ей вдруг принципиально понадобилось вернуться той же дорогой, что привела ее сюда.
Из школы доносился плач, с первого этажа. Медея пошла к нему. Осталось совсем мало людей. Почти никто не пережил холод. Предложение Черного Человека казалось не самым плохим вариантом. Пустой мир, обреченный на смерть, - стоило ли за него бороться?
Быть может, впереди сидел последний человек на земле. Боролся с холодом, не понимая, что его усилия заранее лишены смысла. Медея вынула из сумочки мундштук и зажигалку. Она закурила и в нерешительности остановилась возле двери. Столько людей умерло на ее глазах. И вот ей предстояло проводить в последний путь последнего выжившего. Медея чувствовала, что никого другого не осталось. Сейчас она погасит последний дрожащий огонек, и мир погрузится в черноту полярной ночи.
Внутри тоже было очень холодно. Медея медленно шла по коридору. Плач уже совсем близко.
За поворотом она нашла мужчину и женщину. Два окоченевших трупа, вцепившихся друг в друга. Как мало это было похоже на спокойные объятия. Эта пара слишком сильно боролась, слишком цеплялась. И вот сейчас точно также за них хватается умирающий от холода ребенок. Сколько этому мальчику? Года четыре не больше.
Медея приволокла стул из класса неподалеку и уселась перед этой семьей. Двое из них уже стали изваяниями и отдались вечности. Третья жизнь угасала от слабости в предсмертном бреду. Медея затягивалась сигаретой и внимательно смотрела, как затихает ребенок. Она выпускала дым, а он - небольшое облачко пара. С последним выдохом из его тела вырвется душа.
Она бы могла развести костер, обогреть его, дать ему замерзшего мяса из консервной банки. Но зачем? Зачем бороться за жизнь, которая не познает ничего, кроме страданий? Медея долго думала над заключительными словами. Она сказала так:
-Знаешь, наверно, я действительно смерть, раз пережила всех остальных. Как тот солдат, который вдруг приходит в себя на поле боя, усеянном трупами. Он уцелел один из полка. Есть в этом что-то неправильное, да? Ты начинаешь стесняться, стыдиться того, что смерть не забрала тебя наравне со всеми. Ты не будешь мучиться, ты останешься подле своих родителей. А я пойду домой пить холодную водку, чтобы охрипшим голосом орать, отпугивая единочество.
Медея скрестила ноги и выбросила окурок в снег. К счастью, в ее ридикюле осталась маленькая, почти игрушечная бутылочка виски. Ровно на один глоток.
-Знаешь, я могла бы отвернуться и уйти. Но, думаешь, это бы меня извиняло? Лучше уж я буду сидеть здесь. Впитывать каждый стон умирающей жизни. Я буду той, кто выпьет за тебя и твоих родителей и проводит вас в последний путь.
Медея выпила весь свой виски:
-Я не знаю, что сказать. Да и для кого теперь говорить? Мне совестно, что я осталась. Только я. Чертова я...

Дома ее встретил господин в черном фраке и котелке:
-Этот мир опустел.
-Но ведь есть другие миры...
-И тебе не страшно там появляться?
-Я похоронила собственную сестру. Теперь я могу похоронить всю вселенную. Ведь все равно я останусь единока. Единочество... Это когда ты даже умереть со всеми не можешь. Когда тебя не примет даже безымянная сестринская могила!
-Ты идешь?
-Да. Я пьяна. Ведь есть где-то мир, где она жива?
-Я проведу тебя туда, когда ты закончишь работу.
-Тогда дай мне время.