Дети стекались на эту поляну большими группами. Можно подумать, будто через десять минут тут будет салют или рок-концерт. Перед большим костром, горевшим, подобно маяку, на поваленном дереве сидел паренек, похожий на цыгана. Он кидал в костер маленькие камешки, выбивая всполохи и сгорающий прямо на лету пепел. Теплая августовская ночь. Последняя, когда дети могли насладиться летом: ведь завтра их призовет школьный звонок.
Цыганенок дождался, когда вокруг него соберется больше детей и подростков. Все они с преданным ожиданием следили за тем, как он ворошит угли палкой из орешника. Он объявил общее собрание, значит, это действительно важно.
-Я стремлюсь к детям, поскольку они не гонят меня прочь. - Урфин наконец-то поднялся и начал говорить. - Они позволяют мне приходить к ним. Последний крестовый поход, когда бы он ни случился, осуществят дети. Взрослые не отважатся. Знаете, почему дети лучше взрослых? Они не думают о себе больно много всего. Знаете, когда вам будет по тридцать-сорок лет, у вас за плечами будет столько нелепых историй, воспоминаний и знакомств, что вы просто перестанете быть собой. И вы все время будете говорить, мол, вы столько прожили, столько всего сделали, повысьте зарплату и так далее. Дети знают, что они не одни на свете, что есть интересности. Но есть люди, чье достояние - только возраст.
Мне нравится, что дети плачут. Что они способны так сильно переживать. Пусть даже за самих себя. А вот взрослые не плачут, не потому, что они считают это неприличным. Нет, им просто все равно. Они не плачут над песнями, над фильмами, над разбитой коленкой, над умершей собакой. Они даже у дантиста не плачут, а сидят в кресле, раскрыв рот, пока по ним прохаживаются сверлом. Если взрослый плачет, значит он уже не взрослый. И мало кто из них готов выставить себя в таком свете.
Мне нравится, что вы боитесь темноты и родителей, которые обругают вас дома за посиделки со мной. Мне нравится, что вы боитесь пить и курить. Причем не потому, что это вызывает цирроз печени и рак легких, а просто потому, что это плохо. Но потом все вы начнете взрослеть. Если человек дожил до двадцати лет, значит, он уже успел пойти против совести и предать друга. Если дожил до сорока - то это конченный мошенник, скандалист и скряга, причинивший тонны страданий другим людям. А уж кто там доживает до шестидесяти, тех я вовсе не хочу знать.
Мне нравится, что вы верите в сказки, словно в правду. Да, для вас все эти истории, сны, мечты - и есть правда. Но потом вы начнете отделять возможное от невозможного, желаемое от нежелательного, прагматизм от идеализма. И вы повзрослеете. И под новый год вы не будете ждать чуда - вы будете привычно готовить оливье. А до тех пор за свою детскую правду вы будете страдать. Взрослые выбьют ее из вас, чтобы вы потом так же поступили со своими детьми. Это преемственность.
Пока еще вы чисты сердцем, а разум ваш не скован. Вы не умеете презирать, пока взрослые не научат вас. Вы не умеете обманывать, пока взрослые не обманут вас. Вы верите в героев на картинках, пока взрослые не выбросят ваши рисунки и книги, так как они захламляют шкаф, в котором должны стоять учебники.
Вы - дети. Вы - моя надежда на то, что однажды удастся построить мир без взрослых. Да, это будет последний крестовый поход. Без оружия. Без знамен. Без врагов. Потому что ваши главные враги - это вы сами лет через десять.
Помните, друзья мои. Если вы все-таки не удержитесь и повзрослеете, то однажды я приду за вашими детьми и уведу их. И вы ничего не сможете сделать, потому что позабудете, почему мы сейчас сидим возле этого костра. Вы не будете ждать того, чего мы сейчас ждем. И тогда вы забудете то, что я сейчас сделаю.
Урфин бросил в затухающий костер колоду карт. Неожиданно пламя вспыхнуло и взвилось на несколько метров вверх. Огонь переменил цвет и стал фиолетово-синим. Невредимые карты спиралью поднимались в небо. Их рубашки переливались темным перламутром. Тузы, валеты, дамы, тройки и пятерки, все это за минуту промелькнуло перед глазами изумленных детей. Они следили за картами, пока те не скрылись в густой темноте ночного неба. Но когда они оглянулись, Урфина уже не было с ними.
Только обгорелая карта джокера, запачканная сажей, лежала на том месте, где он только что озвучил свою речь.

Урфин сел в черную Волгу, подъехавшую за ним на шоссе. За рулем сидел господин в черном фраке и котелке.
-Ты закончил?
-Да. Я сказал им все, что хотел.
-И этот фокус в конце?
-Они видели чудо, а не фокус.
-Как скажешь. Это твои дети, а не мои. Теперь мы можем заняться делами?
-Рули, куда надо. А я пока буду смотреть в окно.