Маска — одна из популярных поэтических метафор. Ее используют, чтобы писать о двойственной природе людей и о явлениях, которые обманывают своим внешним видом
Борис Кустодиев. Дети в маскарадных костюмах (фрагмент). 1909. Государственный русский музей, Санкт-Петербург
Рано лишившийся отца, Кустодиев обладал повышенным «чувством семьи». От природы открытый и теплый человек, он старался путешествовать с близкими, а находясь в разлуке, постоянно интересовался самочувствием жены и детей, подробно делился художественными, театральными, музыкальными впечатлениями. Кистью и карандашом, в скульптуре и гравюре художник выразил любовь к семье, изображая ее членов в разных жизненных ситуациях. В течение всей жизни – в этюдных набросках, в портретах и жанровых композициях – с теплом и нежностью он фиксировал возрастные изменения облика жены Юлии Евстафьевны, взросление детей – Кирилла и Ирины. Многочисленны – от первой встречи в 1900 году в костромском имении старушек Грек до 1926 года – изображения нежно любимой жены <…> Столь же многочисленные изображения детей, пронизанные нежностью, начисто лишены нот сентиментальности и слащавости. В характерах своих «героев» художник подчеркивает непосредственность и прямодушие. Таковы они в полной очарования и изящества пастели «Дети в маскарадных костюмах», в скульптуре «Дети» (обе – 1909), в других картинах и рисунках. Круглов В.Ф. Кустодиев: между лирикой и гиперболой // Борис Михайлович Кустодиев. К 125-летию со дня рождения. СПб, 2003. С. 23.
С большой любовью Кустодиев писал портреты родных, друзей, соратников по искусству. Неоднократно создавал портреты своих детей Ирины и Кирилла, запечатлевая их облик с особой жизненной трепетностью. В своих воспоминаниях об отце Ирина Борисовна Кустодиева рассказывала, как весело бывало у них в квартире на новогодней елке. Устраивались костюмированные вечера. К одному из них мать, Юлия Евстафьевна, сшила костюмы маркизы и маркиза в стиле XVII–XVIII веков. У Кирилла был парик из ваты. Ирине напудрили голову картофельной мукой. В этих костюмах в галантных позах они и предстают на портрете. (В. Кн.). Русский портрет. ХХ век: СПб, 2001. С. 78.
Кустодиевы Ирина и Кирилл – дети художника.
Кустодиев Кирилл Борисович (1903–1971) – художник.
Кустодиева Ирина Борисовна (1905–1981).
Русский портрет. ХХ век: СПб, 2001. С. 78.
Карандашный эскиз того же года – частное собрание, Петербург.
Изображены дети художника Кирилл (1903–1971) и Ирина (1905–1981) в костюмах по мотивам А. Ватто, сшитых Ю. Е. Кустодиевой.
rusmuseumvrm.ru
Василий Лебедев. Девочка в маскарадном костюме (фрагмент). 1905. Краснодарский краевой художественный музей им. Ф.А. Коваленко, Краснодар
Константин Сомов. Арлекин и дама (фрагмент). 1924. Государственный русский музей, Санкт-Петербург
Картина Константина Андреевича Сомова «Арлекин и дама» была написана в 1921 году. Сцены из прошлых веков с присущими им нарядами и танцами постоянно присутствуют в творчестве художника.
Центральные фигуры картины – дама и кавалер в маскарадных костюмах. Они застыли в неестественной, но очень игривой позе. Арлекин снял маску и наклонился головой к даме, будто рассказывая ей что-то забавное и понятное только им.
Верхняя часть туловища Арлекина повернута к спутнице, а нижняя, противореча ей, смотрит вперед, будто Арлекин только обернулся на проходящую мимо даму и сразу был поглощен увиденным настолько, что даже снял маску, взяв руку девушки.
На лице дамы играет легкая, немного хитрая улыбка. Она с интересом вслушивается в речи кавалера. В одной руке её веер, другая же расслаблено лежит на пышных юбках.
Вспышки фейерверка, расцветающего над праздником, вместе с последними лучами уходящего солнца освещают сцену. Сзади видно кружащихся в танце людей. Краски картины то яркие, благодаря использованному сочетанию гуаши и акварели, то легкие, будто прозрачные.
Во всей сцене видна театральность, будто всё действие и есть театральное представление – поза пары манерна, над ними, словно занавес на сцене, нависает арка, обвитая зеленью, в проеме видна застывшая статуя.
Картина исполнена тонкими, небольшими движениями кисти по подобию европейских акварелистов или русских художников первой трети XIX века.
Поэт-символист М. Кузьмин говорил о картинах Сомова, как об ужасном зеркале, поднесенном к смеющемуся празднику.
Константин Сомов написал три картины с Арлекином и дамой в разные годы своей жизни. Однако только на этой в персонажах, действительно, видна маскарадность, а лицо дамы закрыто.
Люди с древних времен изменяли внешность — порой это было частью ритуалов, а порой — развлечением. Особенно популярен мотив маски и маскарада стал в начале XX века. В то время многие творческие люди интересовались религией, духовным развитием и даже проводили спиритические сеансы. Художники и писатели рассуждали о том, что человеческие лица перестали отражать душу. Владислав Ходасевич писал: «Лицо — зеркало души. Это, конечно, верно. Но так называемая наружность, все то, что в человеческой оболочке подвержено обработке при помощи парикмахера и портного, — мало сказать: обманчиво. Оно лживо». Одновременно считалось, что маска может уберечь человека и его душу от опасного влияния окружающего мира.
Также этот мотив в культуре Серебряного века отражал интерес людей к театру и театрализации: многие стремились стереть грань между искусством и жизнью и придумывали себе образ, который становился их второй натурой.
Андрей Белый
Маскарад
Огневой крюшон с поклоном
Капуцину черт несет.
Над крюшоном капюшоном
Капуцин шуршит и пьет.
Стройный черт, — атласный, красный, —
За напиток взыщет дань,
Пролетая в нежный, страстный,
Грациозный па д’эспань, —
Пролетает, колобродит,
Интригует наугад
Там хозяйка гостя вводит.
Здесь хозяин гостье рад.
Звякнет в пол железной злостью
Там косы сухая жердь: —
Входит гостья, щелкнет костью,
Взвеет саван: гостья — смерть.
Гость — немое, роковое,
Огневое домино —
Неживою головою
Над хозяйкой склонено.
И хозяйка гостя вводит.
И хозяин гостье рад.
Гости бродят, колобродят,
Интригуют наугад.
Невтерпеж седому турке:
Смотрит маске за корсаж.
Обжигается в мазурке
Знойной полькой юный паж.
Закрутив седые баки,
Надушен и умилен,
Сам хозяин в черном фраке
Открывает котильон.
Вея веером пуховым,
С ним жена плывет вдоль стен;
И муаром бирюзовым
Развернулся пышный трон.
Чей-то голос раздается:
«Вам погибнуть суждено», —
И уж в дальних залах вьется, —
Вьется в вальсе домино
С милой гостьей: желтой костью
Щелкнет гостья: гостья — смерть.
Прогрозит и лязгнет злостью
Там косы сухая жердь.
Пляшут дети в ярком свете.
Обернулся — никого.
Лишь, виясь, пучок конфетти
С легким треском бьет в него.
«Злые шутки, злые маски», —
Шепчет он, остановясь.
Злые маски строят глазки,
В легкой пляске вдаль несясь.
Ждет. И боком, легким скоком, —
«Вам погибнуть суждено», —
Над хозяйкой ненароком
Прошуршало домино.
Задрожал над бледным бантом
Серебристый позумент;
Но она с атласным франтом
Пролетает в вихре лент.
В бирюзу немую взоров
Ей пылит атласный шарф.
Прорыдав, несутся с хоров, —
Рвутся струны страстных арф.
Подгибает ноги выше,
В такт выстукивает па, —
Ловит бэби в темной нише —
Ловит бэби — grand papa.
Плещет бэби дымным тюлем,
Выгибая стройный торс.
И проносят вестибюлем
Ледяной, отрадный морс.
Та и эта в ночь из света
Выбегает на подъезд.
За каретою карета
Тонет в снежной пене звезд.
Спит: и бэби строит куры
Престарелый grand papa.
Легконогие амуры
Вкруг него рисуют па.
Только там по гулким залам —
Там, где пусто и темно, —
С окровавленным кинжалом
Пробежало домино.
Анна Ахматова
Маскарад в парке
Луна освещает карнизы,
Блуждает по гребням реки…
Холодные руки маркизы
Так ароматны-легки
«О принц! — улыбаясь, присела, —
В кадрили вы наш vis-a-vis»
И томно под маской бледнела
От жгучих предчувствий любви.
Вход скрыл серебрящий тополь
И низко спадающий хмель.
«Багдад или Константинополь
Я вам завоюю, ma belle!»
«Как вы улыбаетесь редко,
Вас страшно, маркиза, обнять!»
Темно и прохладно в беседке.
«Ну что же! пойдем танцевать?»
Выходят. На вязах, на кленах
Цветные дрожат фонари,
Две дамы в одеждах зеленых
С монахами держат пари.
И бледный, с букетом азалий,
Их смехом встречает Пьеро:
«Мой принц! О, не вы ли сломали
На шляпе маркизы перо?»
1910 г.
Александр Блок
Под масками
А под маской было звездно.
Улыбалась чья-то повесть,
Короталась тихо ночь.
И задумчивая совесть,
Тихо плавая над бездной,
Уводила время прочь.
И в руках, когда-то строгих,
Был бокал стеклянных влаг.
Ночь сходила на чертоги,
Замедляя шаг.
И позвякивали миги,
И звенела влага в сердце,
И дразнил зеленый зайчик
В догоревшем хрустале.
А в шкапу дремали книги.
Там — к резной старинной дверце
Прилепился голый мальчик
На одном крыле.
1907 г.
Марина Цветаева
Маска — музыка… А третье…
Маска — музыка… А третье
Что любимое? — Не скажет.
И я тоже не скажу.
Только знаю, только знаю
— Шалой головой ручаюсь! —
Что не мать — и не жена.
Только знаю, только знаю,
Что как музыка и маска,
Как Москва — маяк — магнит —
Как метель — и как мазурка
Начинается на М.
— Море или мандарины?
1919 г.
Александр Блок
Маска открыла блестящие зубы…
Маска открыла блестящие зубы
И скрыла черты.
Улыбаются алые губы.
Это ты, иль не ты?
Маска! Откройся!
Я другую за тонкую талию
Обнимаю и мчусь по блистательным залам,
Ослепленный сверкающим балом…
Ты бежишь от меня, пропадая за далью.
И горят миллионами свечи.
Ты с другим в ослепительной паре
Предо мною несешься — куда?
О, все женщины помнят о встрече
На вечернем троттуаре,
Не забудут ее никогда.
Ты явилась тогда на вечернем троттуаре.
Продавалась ли ты?
Кто тогда, восхищенный, провидел
За густою вуалью иные черты?
Кто тебя, как блудницу, обидел?
Кто до звездной тебя возносил высоты?
Или кто-нибудь жалкий и слабый
Только женщину понял в тебе?
Но ведь ты засмеяться могла бы,
Ты могла не склониться к мольбе,
Ты звездою над нами взошла бы.
Но даешь ты себя обнимать,
И какие-то слушаешь речи!
И смеяться ты можешь и можешь плясать,
Затмевая бриллиантами свечи!
Но ты можешь меня не узнать,
И забыть о … встрече!
1906 г.
Николай Гумилев
Маскарад
В глухих коридорах и в залах пустынных
Сегодня собрались веселые маски,
Сегодня в увитых цветами гостиных
Прошли ураганом безумные пляски.
Бродили с драконами под руку луны,
Китайские вазы метались меж ними,
Был факел горящий и лютня, где струны
Твердили одно непонятное имя.
Мазурки стремительный зов раздавался,
И я танцевал с куртизанкой Содома,
О чем-то грустил я, чему-то смеялся,
И что-то казалось мне странно-знакомо.
Молил я подругу: «Сними эту маску,
Ужели во мне не узнала ты брата?
Ты так мне напомнила древнюю сказку,
Которую раз я услышал когда-то.
Для всех ты останешься вечно-чужою
И лишь для меня бесконечно-знакома,
И верь, от людей и от масок я скрою,
Что знаю тебя я, царица Содома».
Под маской мне слышался смех ее юный,
Но взоры ее не встречались с моими,
Бродили с драконами под руку луны,
Китайские вазы метались меж ними.
Как вдруг под окном, где угрозой пустою
Темнело лицо проплывающей ночи,
Она от меня ускользнула змеею,
И сдёрнула маску, и глянула в очи.
Я вспомнил, я вспомнил — такие же песни,
Такую же дикую дрожь сладострастья
И ласковый, вкрадчивый шепот: «Воскресни,
Воскресни для жизни, для боли и счастья!»
Я многое понял в тот миг сокровенный,
Но страшную клятву мою не нарушу.
Царица, царица, ты видишь, я пленный,
Возьми мое тело, возьми мою душу!
1907 г.
culture.ru
