Личная жизнь Чарльза Диккенса

Зимой 1855 года Чарльз Диккенс увлеченно писал роман «Крошка Доррит». Но работу пришлось прервать. Его близкий друг, автор знаменитой повести «Лунный камень» Уилки Коллинз узнал из газет, что в Пари же, в отличие от промозглого Лондона, стоят отменные солнечные деньки, и уговорил Чарльза немного попутешествовать, отдохнуть от праведных писательских трудов.

[показать]

В день отъезда Диккенс встал ни свет ни заря, чтобы разобрать накопившуюся почту. Джорджина Хогарт, сестра его жены, она же его добровольная секретарша, с вечера предусмотрительно оставила на письменном столе внушительную горку писем. С той поры, как он стал всемирно известным писателем, корреспонденция — и не только из Англии — поступала к нему, что называется, косяком.

Поначалу он отвечал каждому адресату, причем обстоятельно, с непременным выражением благодарности за внимание к его персоне и его творчеству. Но вскоре понял, что ему надо выбирать: или он, позабыв о литературе, станет днем и ночью заниматься перепиской, или, махнув рукой на все, будет делать то, что ему нравится больше всего — писать романы.

Пойдет он таки на компромисс: быстро пробежав письмо глазами, пришпиливал к нему бумажку с пометкой для Джорджины, В каком духе и что именно ответить автору.

В то памятное утро, не желая опаздывать к завтраку — а Диккенс был дотошно пунктуален и входил в столовую с первым ударом часов, — он расправлялся с почтой быстрее обычного. Оставалось всего дватри письма. Одно из них — послание некоей миссис Винтер (winter — зима) — настроило его на благодушноиронический лад. «Любопытно, — усмешливо хмыкнул он, распечатывая конверт, — какое дело ко мне у этой самой миссис Самое Холодное Время Года?»

«Дорогой Чарли! — Незнакомая миссис обращалась к нему так, словно была ему близкой родственницей или подругой школьных лет. — Разумеется, моя фамилия вам ничего не скажет. Да и как иначе? Вы знаменитый писатель. А я? Всего-навсего замужняя женщина, которой под сорок, мать троих детей. Больше мне нечего сказать о себе. Может, кроме одного: двадцать лет тому назад у меня была другая, девичья, фамилия. Тогда вы были еще бедным юношей и настойчиво у.хаживали за мной. Однажды вы сказали мне, что любите меня. Не помню точно, что я ответила вам тогда. Но все эти годы я не забывала о вас. Помню и сейчас ваши красивые карие глаза, ваши чудесные волнистые волосы … »

Еще не дочитав письмо до конца, Диккенс уже знал, кто такая миссис Винтер. От волнения его бросило в жар, отчаянно, словно попавшая в силки птица, забилось сердце … Взяв себя в руки, он дочитал письмо до конца. Как и предполагал: двадцать лет назад миссис Винтер звалась Марией Биднелл!

Откинувшись на спинку кресла и напрочь забыв о первом ударе часов, Диккенс предался воспоминаниям о своей юности … Сын неглупых, интеллигентных, но крайне незадачливых родителей (легкомысленный, вечно опутанный долгами отец, добрая, но, как стрекоза, беспечная мать), он с малых лет был вынужден сам пробивать себе дорогу в жизни. Учился хорошо, но от случая к случаю.

Десяти лет от роду, скрыв свой возраст, устроился рабочим на фабрику ваксы. Затем служил рассыльным, стенографом судебной палаты, получая сущие гроши. В гору его дела пошли, когда он стал репортером одной из лондонских газет. Его заметки и очерки, написанные отличным слогом, с тонким чувством юмора, хорошо оплачивались. На заработанные деньги юноша купил себе первый в жизни костюм, шляпу-котелок, снял частную комнату.

Обзаводясь друзьями, он познакомился с молодым джентльменом по имени Генри. Тот был вхож в дом лондонского банкира средней руки Биднелла (сватался к одной из его дочерей) и однажды взял с собой Чарльза. Едва увидев Мэри, младшую из сестер, миловидную пу.хленькую девицу с томными голубыми глазками, юный Диккенс тотчас решил, что она та самая половина души, которая, соединясь с его половиной, составит безмерное счастье его жизни.

Отныне, как бы допоздна он ни засиживался в редакции газеты, Чарльз всегда, возвращаясь к себе домой, сворачивал на Ломбард-сити, где проживала его первая любовь. И всякий раз, проходя мимо дома, в котором уже все спали, он обмирал от восторга и благодарности судьбе только за то, что живет на одной планете с прелестной девушкой по имени Мэри …

Но, правду сказать, сама-то Мэри не очень жаловала юношу. Она с ним была то приветлива и ласкова, то, будто не с той ноги встав, суха и холодна. Будучи моложе Чарльза, она постоянно за что-нибудь журила его и поучала. То он не оценил по достоинству ее новое платье, то не вовремя подал ей пальто, то еще что-нибудь.

В ответ на все попреки он дружелюбно улыбался, но юношу сильно огорчало, что Мэри совершенно не понимала его шуток. К примеру, однажды в порыве нежности он шепнул ей на ушко, что во всем мире никто не выговаривает «р» так мило, как она. (Девушка вместо «р» говорила «в») А обидчивой Мэри (<<Мэвю» показалось, что Чарли (<<Чавли») смеется над ней, и она устроила ему сцену.

С детства не привыкший пасовать перед трудностями, юноша не теряет веры, что со временем найдет общий язык с Мэри. Но как ему быть с ее мамашей — миссис Биднелл? Банкирша уверена, что смазливый репортер хочет жениться не столько на Мэри, сколько на капиталах мистера Биднелла.

Чопорная мамаша всем своим видом показывает, что молодой человек зря старается. Чтобы он чувствовал это на каждом шагу, безбожно и целенаправленно перевирает его фамилию. Он у нее то «мистер Дикинг», то «мистер Дринкинг». И все делает для того, чтобы молодые люди не оставались наедине больше пяти минут.

Происки банкирши Чарльз старается не замечать. Он верит, что в скором времени разбогатеет и женится на Мэри. Лишь бы она полюбила его так же сильно, как он ее! Увы, послушная воле матери девушка держит его на большом расстоянии. Однажды Чарльз увидел ее в новом белом платье. Ему вдруг нестерпимо захотелось обнять и поцеловать ее.

Но Мэри суровым взглядом мгновенно остудила его пламенную страсть. Когда Чарльзу исполнится двадцать один год, он, вывернув все свои карманы, возьмет в прокат посуду, мебель, наймет официанта и позовет в гости Мэри, ее сестер и подруг, а также приятеля Генри, который к тому времени уже стал зятем мистера Биднелла. Во время вечеринки Чарльз под удобным предлогом выведет Мэри в прихожую и там, собравшись духом, признается ей в любви. Помолчав, девушка скажет, что ничего не имеет против дружбы с ним, но любовь, по ее мнению, это уж чересчур …

Когда все уйдут, бедный Чарльз с горя упьется вусмерть. Утром, проснувшись с адской головной болью, он решит, что в его положении ничего другого не остается, как покончить с собой. Но, умный парень, он тут же сообразит, что миссис Биднелл будет просто счастлива послать букет цветов на его могилу.

В то же утро он придет к выводу, что в его романе с Мэри пора ставить точку, о чем и сообщит ей письмом. Его решение не понравится капризной мисс: в их отношениях ее больше устраивало многоточие. Под разными предлогами она то и дело зазывает «Чавли» на Ломбард-сиги. А там его куда как радушно принимает миссис Биднелл:

- Мэри! К тебе опять пришел мистер Дрызгинг!

- Мистер Дрянинг! Ваше время истекло!

В конце концов Чарльз поймет, что ему век не видать Мэри своей женой и перестанет откликаться на ее приглашения. Убедившись, что алкоголь не лучшее лекарство от несчастной любви, он ищет другое средство забвения. И находит его в литературном творчестве. С неистовой энергией трудоголика молодой Диккенс пишет один за другим романы.

(Многие страницы одного из них, хрестоматийного «Дэвида Копперфилда», насквозь автобиографичны: они повествуют о мучительной любви героя романа к прелестной, но непредсказуемой Доре.)

В рекордно короткие сроки вчерашний репортер становится классиком английской литературы. По силе изображения характеров и человеческих страстей молодого романиста сравнивают с самим Шекспиром! ..

… — Чарльз! .. Чарльз!!! — Дважды окликнув зятя, неподвижно лежавшего в кресле, Джорджина потрясла его за плечо. — С вами все в порядке?

Он ответил не сразу. Открыв глаза, глубоко вздохнул — будто выплыл со дна глубокой реки.

- Все хорошо, Джорджина. Я тут размышлял о своей жизни …

- Позавтракать тоже не мешало бы, — добродушно заметила золовка. — Кэтрин и дети уже в столовой.

Диккенс, машинально прикрыв рукой письмо миссис Винтер, с плохо скрытым нетерпением ответил:

- Завтракайте без меня. Мне еще надо ответить одному человеку.

От глаз Джорджины не ускользнул невольный жест зятя. Пытливо глянув на него, она спросила:

- Я не могу ответить этому человеку за вас?

- Нет, нет! — весь встрепенулся он. — Тут особый

случай …

Когда Джорджина уже покидала кабинет, он попросил ее заказать экипаж до морского порта и снова откинул голову на спинку кресла …

… Вместе с громкой славой к молодому романисту пришло и богатство. Еще вчера снимавший тесный угол, он покупает просторный дом. Теперь у него мебели и посуды, какой только нет! Больше того, Диккенс женится на красивой Кэтрин Хогарт, дочери своего издателя …

[547x698]

Казалось бы, все в его жизни идет как надо. Но нет, он скоро обнаружит, что Кэтрин, тихая, застенчивая, с ангельской наружностью женщина — воплощенный «синий чулок»! Начисто лишенная чувства юмора, она к тому же ленива, нелюбопытна, и если что и умела, то это почти каждый год рожать.

Еще недавно благоговевший перед Мэри Биднелл, писатель едва выносит свою супругу. Иногда он охотнее общается с ручным вороном, чем с ней. Стыдясь ее бесцветности, он старается без нее ходить в гости к друзьям, в театр и пускается в путешествия с кем угодно, только не с Кэтрин.

Светом в окошке для него на короткое время станет младшая сестра жены — Мэри. Умная, живая, обаятельная, она обожала Диккенса, считала его самым необыкновенным на свете человеком и была на сто процентов уверена, что его романы — лучшее, что есть в мировой литературе.

В свою очередь, она сделалась предметом поклонения Диккенса. Он прямо-таки светился от гордости и счастья, когда Мэри была рядом с ним. С ней (и Кэтрин это лишь приветствовала) он ходил в театры, к друзьям. Когда Диккенс купил другой, еще более просторный дом, он предложил Мэри поселиться вместе с его семьей. (Кэтрин против этого ничуть не возражала, как и против того, чтобы в их доме поселилась и Джорджина, также не чаявшая души в Диккенсе).

Как ни был влюблен писатель в Мэри, он не переступал известную грань в отношениях с близкой родственницей. Само собой, это стоило ему немалых страданий. В довершение всего Мэри Хогарт, страдавшая пороком сердца, внезапно скончалась. Впоследствии Диккенс с непреходящей тоской в глазах признается одному из своих друзей: «Она умерла на моих руках. Последнее, что она прошептала, были слова обо мне … С ее уходом в моей душе образовалась пустота, заполнить которую нет никакой надежды».

Хроническое невезение в личной жизни не лучшим образом сказывается на писателе. В отношениях с издателями, художниками-оформителями его книг, подчас и с друзьями Диккенс бывает мнительным, мелочным, вздорным. Окончательно превратив сочинительство в средство забвения, он работает чуть не до обмороков. Это даст повод его другу Уилки Коллинзу однажды сказать: «Тот, кто из нашего брата не умеет работать в полсилы, конченый человек».

Но на Диккенса не действовали никакие доводы. Перенапряжение всякий раз оборачивалось для него бессонницей, беспросветной хандрой и длительной неспособностью написать хоть страницу. Окружающие поражались тому, как быстро писатель стареет. От его привлекательной романтической наружности почти ничего не остается. Копна вздыбленных волос, клочковатая борода, красное, точно старая бронза, вечно унылое лицо — так он выглядел уже в сорок лет.

После смерти Мэри Хогарт Диккенс запретил себе думать о любви и еще глубже ушел в работу. Письмо миссис Винтер, поначалу вызвавшее у писателя улыбку, стало для него и откровением, и потрясением. Оказалось, что Мэри Биднелл все еще что-то значит для его сердца. Но, взяв листок бумаги, чтобы написать ей ответ, он вдруг растеряется. Что же сказать ей после стольких лет разлуки? Она могла стать его женой, матерью его детей, но — не стала. Надо ли им возобновлять знакомство? Не разумнее ли написать ей несколько любезных, но ни к чему не обязывающих слов и на этом поставить окончательную, бесповоротную точку?

Так рассуждала его голова. А сердце продиктовало совсем другое:

«Дорогая Мэри! Не могу найти слов, чтобы выразить Вам свою благодарность за письмо. Оно враз изменило мою жизнь и меня самого. Долгие годы разлуки исчезли точно сон, я развернул Ваше письмо с таким же волнением, как Дэвид Копперфилд из моего романа, когда он был влюблен.

Вы пытаетесь напомнить мне о себе, о чувствах, которые я испытывал к Вам. Зачем?! Те дни я помню отчетливо, ярко, живо. И чего бы я стоил, будь это иначе? Все, что связано в моих воспоминаниях с Вами, делает Ваше письмо … нет, не то слово, трогает меня так живо, как не могло бы тронуть письмо, написанное любой другой рукой’»

Заранее зная, в каком отеле Парижа он и Коллинз остановятся, Диккенс попросил миссис Винтер написать ему туда и при этом сообщить, что он мог бы во французской столице купить для нее и ее детей. Позавтракал он в одиночестве. Затем сел в поджидавший его у подъезда дома кэб и, по пути захватив друга Уилки, отправился в морской порт …

По прибытии в Париж Коллинз назвал лондонские газеты самыми лживыми на свете: погода во Франции была еще хуже, чем в Англии. Хлипкий здоровьем, он простудился еще в пути. Вместо того чтобы, как они условились с Диккенсом, ходить в театры, на выставки живописи, наносить визиты столичным знаменитостям, Уилки лежал в своем номере, обложенный грелками, оглушительно кашлял и беспрерывно сморкался.

Диккенс же, напротив, был исполнен энергии и пребывал в приподнятом настроении. Утром он продолжал работать над «Крошкой Доррит», днем пропадал в музеях, наносил визиты. На третий день пребывания в Париже портье отеля вручил ему письмо от миссис Винтер. Диккенс стал читать его на ходу. Кто-то из постояльцев отеля узнал его и попросил автограф, но писатель, с головой уйдя в чтение письма, ничего не слышал и не видел.

Миссис Винтер, следовало из письма, почти не надеялась, что мистер Диккенс ответит ей вообще, и была приятно удивлена, что он ответил так быстро и так сердечно.

«Не могу понять, что мне помешало в свое время разглядеть в вас прекрасного человека и великого писателя, — досадовала она задним числом. — Наверное, на меня нашло затмение разума … ».

В номер Диккенс не войдет, а влетит и, задыхаясь от нахлынувших чувств, схватит перо и бумагу.

«Ах, как поздно написаны знакомой рукой эти слова! — до невозможности счастливый от ее запоздалых признаний, плача и улыбаясь одновременно, начнет он свое письмо. — Никогда прежде я не читал их и все-таки читаю теперь с былою нежностью, овеянной непередаваемо грустным воспоминанием. В самые невинные, самые пылкие, самые чистые дни моей жизни вы были моим солнцем!

Никогда прежде я не был лучше, чем в те времена, когда был безгранично несчастен по вашей милости … Для меня совершенно очевидно, что пробивать дорогу из нищеты и безвестности я начал с одной неотступной мысли — о вас. Я достаточно хорошо знаю себя и совершенно уверен, что добился бы всего на свете, если бы вы тогда хоть раз сказали то, что и теперь: столько простой веры и энергии было в моей любви к вам … »

Кроме признаний, всколыхнувших душу Диккенса, в письме миссис Винтер содержалось также согласие на то, чтобы он привез для нее из Парижа какие-то сувениры. Этого было достаточно, чтобы писатель теперь возвращался в отель с грудой всякого рода покупок.

- Чарльз! Вы не раз говорили мне, что ненавидите ходить по магазинам, — дивясь приобретательскому размаху Диккенса, напомнил ему Коллинз. Благодаря насморку англичанин Уилки говорил с превосходным французским прононсом. — А здесь-то что на вас нашло?

Диккенс предпочел отмолчаться. Но Коллинз был не из тех, кто отступает сразу.

- Чутье подсказывает мне, что тут замешана женщина. Или я ошибаюсь?

- Предположим, вы правы. — Лицо Диккенса стало еще краснее. — И что из того?

- Боже великий! — удивленно всплеснул руками Уилки. — Неужели при мерный семьянин Диккенс наконец-то, как все нормальные мужья, обзавелся любовницей?

Сам-то Коллинз, несмотря на то, что ему было уже за тридцать, и не думал жениться. Сердцеед по натуре, он не верил ни в вечную любовь, ни в супружеское целомудрие.

- Вы циник, Уилки, И дождетесь, что вместо грелки я подложу вам ежа, — с грустной улыбкой пообещал Диккенс лежавшему в постели другу. — Но если уж вам так хочется влезть в мою душу, наберитесь терпения и слушайте …

Он вкратце поведал Коллинзу о своей горемычной юношеской любви и о том, какое впечатление про извели на него письма миссис Винтер.

- Уже который день, Уилки, я хожу сам не свой.

Лишь об одном и думаю, как могла бы сложиться моя судьба, ответь мне Мэри тогда взаимностью. Скорее всего, я с ней был бы счастлив так же, как сегодня несчастен с Кэтрин.

Не говорите мне, что писателем меня сделало несчастье, — это я и без вас знаю. Но одно дело — книги, слава, гонорары, и другое — обыкновенные радости жизни, ежедневная потребность в любви и ласке. Почему Мэри вдруг вспомнила обо мне? Может, все эти годы она терзалась чувством вины передо мной?

Что, если она так же, как я с Кэтрин, мучается со своим мистером Винтером?.

При встав в постели, Коллинз слушал друга и поражался, с какой страстью и болью рассказывает о своих душевных метаниях Диккенс. Тот самый Диккенс, который как мало кто на свете мудр, проницателен, кому известны тайны людских сердец, и кто — так устроены все гении — наивен и доверчив как дитя.

- Чарльз! — вскричал Уилки, пытаясь опустить друга на грешную землю. — Уж не собираетесь ли вы дважды войти в одну и ту же реку?!

- Не собираюсь, а уже вошел! — Глаза Диккенса молодо блестели и глядели на Коллинза с горделивым вызовом. — Я любил Мэри и люблю ее сейчас, как прежде. И ничего в жизни так не хочу, как вновь услышать ее «Чавли»! И если она ради меня готова оставить своего Винтера, я, не колеблясь, разведусь с Кэтрин …

- А дети, Чарльз? У вас же куча детей!

- Они вырастут и поймут меня.

Только тут до Коллинза дойдет, что болеть ему больше нельзя: его друг на всех парах мчится к семейной драме. Уилки встанет с постели, возьмет из бара бутылку коньяка. Они выпьют, и он спросит:

- Чарльз, вы знаете, что такое фантомная боль?

- Что-то слышал …

- Это когда человек, к примеру, еще в детстве лишился ноги, а она у него всю жизнь болит. Так вот, Чарльз, у вас фантомная любовь! Столько времени прошло, вы уже не тот, и она наверняка не та. А любовь все та же? Так не бывает! — Уилки нальет еще по одной. — Учтите, мой друг, с завтрашнего дня я здоров как бык, мы посещаем театры, выставки, кабаки. А вы прекращаете ходить по магазинам радй женщины, которая, я уверен, не стоит клочка вашей бороды!

- Нет, нет, она хорошая, Уилки, — вступится за Мэри Диккенс. — Во многом виновата ее мать …

По возвращении в Лондон он пошлет миссис Винтер еще одно письмо. В нем поинтересуется, каким образом он мог бы вручить ей сувениры из Франции. Ответ придет быстро. Миссис Винтер выразит готовность увидеться с мистером Диккенсом в любой удобный для него день. «Но, Чарли, — предупредит она, — вы должны иметь в виду, что выгляжу я уже далеко не так, как в молодости. Подобно многим женщинам моего возраста я стала старой и толстой … »

Диккенс читал письмо у себя в кабинете.

- Как была, так и осталась кокеткой! — в сердцах воскликнул он.

Джорджина, в это время наводившая порядок в рукописях, удивленно воззрилась на зятя:

- Это вы про кого, Чарльз?

- Про особу, от красоты которой я в молодости был без ума. Мы много лет не виделись, а на днях встречаемся. Она пугает меня тем, что сильно подурнела. Насколько я знаю ее, это означает, что она почти не изменилась …

Джорджина возьмет у него для перепечатки готовые главы «Крошки Доррит» и, истая англичанка, с бесстрастным лицом поинтересуется:

- Полагаю, речь идет об особе, переписку с которой вы побоялись поручить мне?

Диккенс виновато глянет на нее.

- Я всегда знал, Джорджина, что вы умница и что вас не проведешь.

- А вы, Чарльз, случайно не забыли, что я сестра вашей жены? — в том же духе продолжит золовка. — И вам не кажется, что, сообщая мне о предстоящей встрече с этой женщиной, вы ставите меня в сложное положение?

Думая, что ей сказать, Диккенс понуро опустит свою кудлатую, с первой проседью голову.

- Не мучайтесь совестью, Джорджина, — наконец глухо проговорит он. — Хватит того, что мучаюсь я … Чем обернется встреча с этой женщиной, я не знаю. Если чем-то серьезным, первой, кто узнает об этом, будет Кэтрин …

Ни Диккенс, ни миссис Винтер не оставят потомкам воспоминаний, где и как проходила их встреча. Но в том, что она состоялась, сомнений нет. В романе «Крошка Доррит» есть страницы, где вместо имен его героев можно поставить имена героев нашего рассказа и получить наглядное свидетельство, какое впечатление эта встреча произвела на автора романа.

«Едва Кленнэм взглянул на предмет своей прежней любви, как от любви этой не осталось и следа … Флора, которая когда-то была лилией, стала теперь пионом — но это еще полбеды. Флора, в каждом слове и каждой мысли которой сквозило очарование, стала глупа и не в меру словоохотлива. Флора, прежде избалованная, ребячливая, держалась и теперь ребячливой баловницей. И это уже была катастрофа … »

Сама-то миссис Винтер (Флора), судя по всему, встречей осталась довольна. После нее она решит, что ей и знаменитому романисту хорошо бы подружиться домами, и в последующих письмах настойчиво зазываег Диккенса с супругой к себе в гости. Писатель вежливо благодарит, но под разными предлогами отказывается от приглашений. Однажды ее очередное письмо он отдаст Джорджине со словами:

- Всегда отвечайте этой госпоже, что я очень занят.

- Вы за что-то рассердились на нее? — обрадованно спросит золовка.

- Рассердился, но прежде всего на самого себя, — невесело махнет он рукой. — Помните миф об Орфее и Эвридике? Боги строжайше запретили Орфею оборачиваться, когда он будет выводить любимую из мира теней. Он не утерпел, оглянулся и потерял Эвридику навсегда. Я тоже оглянулся. И лучше бы не делал этого …

В недалеком будущем Диккенс встретит и полюбит восемнадцатилетнюю Эллен Тернан. Но это уже совсем другая история …

personallife.ru

.