Когда осенняя хмарь накрывала город, и он становился из жемчужно-серого пепельно-серым, чужим и промозглым, Верочка нутром ощущала, что настало ее время, время делать людям подарки. Тогда утро ее начиналось почти всегда одинаково. Она вставала ни свет, ни заря, шла в ванную, наскоро ополаскивала лицо прохладной водой, потом шла на кухню, ставила на газовую плиту чайник и уходила в свою комнату прихорашиваться.
        Прихорашиванием называлось более тщательное расчесывание волос. К осени они обычно отрастали до плеч, и Верочка предпочитала расчесать их на прямой пробор. Потом она смачивала слюной указательный палец, проводила им по бровям от переносицы к вискам, расправляла слегка торчащие волосики, удовлетворенно смотрела на свое отражение в зеркале и шла на кухню пить чай. Никаких иных прихорашиваний она не делала, да и не нужно было ей это. В далеком пионерском детстве мама внушила ей, что в женщине главное не внешность, а душа, вот Верочка и растила душу. По мнению Верочки, души у нее было много, душа была доброй и открытой всем людям. Поэтому делиться такой душой стоило непременно. И наскоро проглотив чашку чая, Верочка шла делать людям радость. Она так и называла свои утренние прогулки деланием радости всем.
        Она спускалась в метро на станцию «Маяковская». Эта станция всегда притягивала ее, она была красной и напоминала цвет алого пионерского галстука. А еще Верочка замечала, что именно этот цвет ее бодрил и делал такой же веселой, как в детстве.
        Верочка вставала неподалеку от эскалатора, который поднимал очередную порцию людей со станции «Площадь восстания», расставляла ноги на ширину плеч, опускала руки по швам и громким голосом начинала петь:
Утро красит нежным цветом стены старого Кремля,
Просыпается с рассветом вся советская страна.
Кипучая, могучая, никем не победимая,
Страна моя, Москва моя, ты самая любимая!
         Начинала она всегда именно с этой песни, как же, как же! Утро же было, люди спешили на работу, надо было их подбодрить, зарядить радостью. Верочка пела громко, голос ее был звонким, она почти не фальшивила. А чтобы не сбиться с ритма, она начинала маршировать в такт музыке, что звучала в ее голове. При этом ноги ее оставались на ширине плеч, и со стороны казалось, что она мерно раскачивается. Голос ее был громче и звонче шума пребывающих поездов, шума открываемых дверей, лязга эскалаторов, и слов из динамиков, что объявляли остановку. Верочка очень старалась, ведь радость, которую она передавала через песню, должна была достичь всех. Когда песня заканчивалась и Верочка умолкала, она по инерции еще продолжала раскачиваться. Потом шаг прекращался, Верочка морщила лоб, вспоминала текст песни, что собиралась исполнить, начинала отбивать ногами такт следующей песни и пела опять. На людей она старалась не смотреть, они своими взглядами сбивали ее с песенного ритма. Она раскрывала глаза пошире, выбирала точку перед собой , фокусировала на ней взгляд и пела. При этом глаза ее блестели ярко, призывно, и многие люди, проходящие мимо, пытались поймать ее взгляд. Верочка это ощущала, старалась петь отчетливее и громче, и не смотреть на людей. Иногда ей это не удавалось, чей-то пристальный взгляд все же выводил ее из равновесия, и тогда она видела, как люди улыбаются, проходя мимо. А некоторые опускали глаза вниз и старались прошмыгнуть мимо Верочки побыстрее. «Вот глупые,- думала в такие моменты Верочка,- я же им радость дарю, а они отворачиваются!» А люди, идущие мимо Верочки, думали: «Вот дураков-то развелось! Раньше таких в дурке держали, а сейчас они никому не нужны…» «Надо же, поет! Точно у нее не все дома. Пела бы дома, так нет, идет туда, где куча народу!..» «Господи, вот Господь обидел! НЕ дай тебе Боже такой стать!..» «Смотри ты, поет! Кто в наше время в метро поет? Не подадут тут, все спешат. Однако крыша у нее поехала…»
       А Верочка все стояла в своем стареньком поношенном пальто и продолжала петь . Она думала о том, как станет радостно на душе людям, они услышат ее песни и тоже непременно запоют. Пусть не в метро, где много народу, а вот выйдут на улицу, и непременно запоют. Не всем же Господь дал такой чистый и громкий голос как у нее, у Верочки. И Верочка начинала гордиться собой и своей смекалкой, потому что вот так, стоя на платформе, не каждый осмелится нести людям радость. А она могла, значит, она умница и мамина радость. По паспорту Верочке было за 50, но она все еще ощущала себя маленькой девочкой, которая пела в школьном хоре и на радость матери знала много песен.
Когда приезжали поезда на Московский вокзал, и в метро входили люди с баулами и чемоданами, Верочку начинали бесцеремонно толкать. Она не обижалась, переходила на желтую ветку и ехала одну остановку до станции «Александра Невского». Там она вставала посреди платформы и тоже пела. Пела до той поры, пока не уставала, пока не хотелось присесть. А потом шла умиротворенная и удовлетворенная домой. И пока шла, думала о том, как хорошо она распорядилась своим душевным богатством, принесла радость людям совершенно бесплатно, пела им песни про кудрявый клен, про улицы Саратова, про рассвет над Москвой, про дорогих москвичей, которые толпами ехали в ее родной Ленинград. Хотя город ее давно уже был не Ленинградом, а Санкт-Петербургом.
        А иногда уйти домой не получалось. Особо бдительные граждане шли к дежурной по платформе и сердитыми голосами говорили: «Там у вас какая-то дурочка на платформе поет, стыдно! В Санкт-Петербурге, можно сказать культурной столице, дураки в метро поют. Позор!» Если дежурная была из бывалых, она вежливо обещала принять меры и Верочку не трогали. Просто отводили в сторону и предлагали пойти домой. Но если попадалась новенькая, она набирала номер телефона больницы на Пряжке и говорила : «Станция метро «Маяковская», у нас тут на платформе ваша больная расхаживает, мешает движению поездов. Заберите ее!» Вскоре к Верочке подходили полицейские, брали под локоть и вели наверх, где уже ее ждала бригада « скорой помощи». Она не сопротивлялась, покорно садилась в машину. Верочку отвозили в приемный покой психиатрической больницы на Пряжке и дотошно спрашивали, какое сегодня число, какой год, где Верочка живет и как себя чувствует. Верочке становилось смешно, она понимала, что странные люди чего-то хотят от нее, но не частички ее души. Больше всего ее удивляло, что они не знали какое сегодня число.Зачем им знать число, что с того переменится в их жизни? Верочка начинала громко и весело смеяться, потом от смеха у нее начинал болеть живот. Она складывалась пополам, тыкала во врачей пальцем и повторяла: «Вот умора, число не знают какое сегодня!» Врачи выходили из себя, сзади подходил дюжий дядя, придерживал Верочку за локоть, а в это время медсестра делала Верочке укол. Потом ее отводили в палату, клали на кровать и Верочка засыпала. А в голове ее звучала оркестровая мелодия «Утро красит нежным светом стены старого Кремля…»