Отрочество и юность мои проходили в старинной части города, которая любовно именовалась горожанами «Крепость». Это было совершенно особое место, ибо история его началась с совершенно точной даты, а именно с 1854 года, когда в караван-сарай на Великом Шелковом пути по договору с Россией прибыли казаки. Именно тогда началось строительство самой крепости и гражданского поселения вокруг нее. Улицы планировали под прямым углом относительно друг друга, а, кроме того, они располагались по строгой линии относительно гор. Это было сделано для того, чтобы вечерний горный бриз обдувал дома, находящиеся в низине, чтобы воздух не застаивался и был чистым и хрустальным. Такой же чистой была и вода в арыках, стекающих вдоль улиц. Летом малышня там пускала кораблики, в знойную жару люди сидели на краю на лавочках и опускали в живительную влагу свои разгоряченные ноги, а домашние животные лениво лежали на обочинках арыков. Вдоль арыков росли тополя, кроны их были так велики, что снизу верхушки были вообще не видны, зимой в них свистел ветер, а летом пели многочисленные птицы. Потом шел тротуар, а собственно за ним начинались владения жителей домов.
          Наш дом был построен двумя братьями в складчину, один из братьев сумел расплатиться за кредит с государством, а второй нет, тогда его половину отобрали за долги, разделили эту часть еще надвое, и город выделил это жилье нуждающимся. Дом был рубленым, бревна лежали друг на друге в накат, тишина стояла полная. Посередине кухни была русская печка, которая делила кухню пополам, долгими зимними вечерами было приятно привалиться к ней спиной и читать, читать, читать. Уши улавливали треск поленьев, по комнате плыл совершенно особенный, ни с чем не сравнимый запах угля и горящих дров. Становилось спокойно и уютно. Во второй разделенной половине жила бабушка с внучкой, та позднее выйдет замуж и в нашем общем дворе вскоре зазвучит гомон детских голосов.
        А вот половина второго брата оказалась от нас отделена забором. К тому времени, когда в этот чудный дом вселились мы, там проживала тетя Надя с дочерью и сыном. Дети были совершенно разными. Дочка было не красива, спокойна и старательна, она станет стоматологом, и мы долгие годы будем приветливо махать друг другу из-за забора. Замуж она выйдет поздно, в 27 лет, жених у нее будет под стать ей, неказистым, но жить они будут душа в душу и родят двух девочек. А вот брат у нее был чернооким красавцем, легким на подъем, резким на язык, а уж каким любителем женщин он окажется, не приведи Господь. Это и сыграет с ним в жизни злую шутку. Со студенческой группой он поедет в колхоз на уборку овощей, заглядится на молоденькую чеченку, начнет за ней ухлестывать, а ее братья подсядут в колхозную машину, изобьют его и выбросят на дорогу на полном ходу из кузова. У него будет сломан позвоночник, он год пролежит в специализированной клинике, потом его перевезут домой, он нарисует конструкцию тренировочного аппарата, его построят специально для него, и до седьмого пота он будет заниматься восстановлением двигательной активности конечностей. На это у Саши уйдет более трех лет. Он встанет на костыли, ноги его будут почти свободно от колен болтаться, но он будет заставлять себя ходить, и через 4 года будет ходить сильно хромая, но уже с тросточкой. Через 7 лет он женится, жена ему попадется умница, красавица, как из русской сказки, у них родится дочь и Саша забудет о своих юношеских проказах.
       Напротив нашего дома через дорогу жила семья бабушки Серафимы. Когда я услышала как зовут эту женщину, с абсолютно белыми волосами и приятной полнотой, обомлела, все старалась шепотом повторять ее имя, больно неординарное оно было. И почему-то всегда вспоминала строки «И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился!» На их участке было целых два дома. Дом бабушки Серафимы выходил окнами на улицу, в нем было две комнатки и кухонька с прихожей. Бабушка по утрам выходила на улицу и веником подметала тротуар около дома. Потом она зачерпывала воду из арыка и поливала тротуар. Только после этого она открывала окна на проветривание. В глубине ее двора был еще один дом. Там жила ее дочка со своим мужем и внучком Генкой. Отца Генки давно смело попутным ветром, мать им мало занималась, поэтому целыми днями он пропадал у бабушки. Мать Генки работала в районной поликлинике медсестрой физиотерапевтического отделения. Она страстно хотела выйти замуж. И когда у нее в кабинете по направлению врача показался шахтер 38 лет, только что вышедший на пенсию, она взяла быка за рога. Через полгода ее ухаживаний пенсионер сдался и торжественно въехал в их дом. С этого момента Генка вообще перестал быть маме нужен, и она все чаще отправляла его ночевать к бабушке Серафиме. Генка рос дворовым пацананом, целыми днями бегал по улице, решал свои мальчиковые проблемы, в школе учился слабо, на одни тройки. Интересовали его автомобили, вот о них он мог рассуждать часами. К свои м восемнадцати годам он вымахал с каланчу, росту в нем было метр девяносто девять, ноги и руки его было непропорционально длинны, поэтому при ходьбе они у него болтались как на шарнирах. Со стороны на это было смешно смотреть, но как только кто-то начинал над ним смеяться, сразу получал в зубы и больше над Генкой не смеялся.
      Я к Генке не подходила, даже не здоровалась, но он часто заходил в гости к моему соседу Сашке, посматривал на меня из-за забора. В такие минуты я скрывалась в чреве дома и не выходила, пока они не разойдутся. А вскоре Генку призвали в армию. Провожала его вся улица. Я стояла у ворот и смотрела на проводы. Разгоряченный Генка с рюмкой в руке обходил по очереди все дворы, прощался со всеми соседями, обнимал их, целовал, обещал честно служить. А потом он пошел во двор к Сашке, и вдруг по пути, резко свернул ко мне. Я было ринулась во двор, но он сделал рывок вперед, вставил ногу в ворота и выдал:
- Привет, соседка! Вот всех знаю, со всеми здороваюсь, а ты, почему-то меня обходишь, почему?- А потом, не дожидаясь моего ответа, но, увидев мои нахмуренные брови, произнес, - Да ладно тебе дуться, тебя Аленой зовут, я знаю, а меня Генка!
И улыбка на его лице была такой широкой и доброй, что я враз перестала его бояться и улыбнулась в ответ.
- Слушай, пошли к нам, посидим, у меня сегодня проводы, я завтра в армию ухожу.
- Нет, не могу, меня мама не отпустит.
- Ты что? Мы же соседи!- Но, увидев мое лицо, которое ничего хорошего не предвещало, сказал,- А хочешь, я сам твою маму попрошу?
И не дожидаясь ответа от меня, ринулся в наш двор к нашим дверям. К моему удивлению мама меня отпустила сразу, и так я впервые оказалась дома у его бабушки Серафимы. Там было так чистенько и по-домашнему уютно, что сразу душа моя расположилась к обитателям этого дома. В вазочке на этажерке стоял сухоцвет, поверху тумбочки была положена салфетка с вышивкой. На подушках была наброшена горка, снизу выглядывал подбой. Домотканый коврик был безукоризненно чистым. На столе стояли закуски и аппетитно пахли. Бабушка Серафима мне улыбнулась и пригласила к столу. Мама Генки появилась только на минуточку, сухо попрощалась с Генкой и исчезла в глубине двора. А назавтра Генка отбыл исполнять свой долг перед Отечеством. От него приходили письма Сашке, там он всех вспоминал и передавал приветы.
        Два года пролетели незаметно, к этому времени я уже была студенткой. Генка вернулся весной, когда деревья уже радовали глаз молодой зеленью, когда пыль еще не припудрила листочки, когда солнце еще не палило головы прохожих и люди стояли у своих домов и обсуждали ежедневные новости. Весть о его приезде мгновенно облетела всю нашу улицу. А Генка обошел всех соседей, со всеми поздоровался, всем пожал руки и всем успел рассказать о своей службе. Мне о его приходе сказали уже к вечеру, когда я пришла из института. Не прошло и получаса, когда за забором раздался свист, а потом и стук в окно. Я недоумевала, кто же это мог быть? Оказалось, это Генка ждал моего возвращения, чтобы показаться во всей красе.
- Привет, соседка!- радостно кивнул он мне, - Ого, какая ты стала! А я тебя совсем пичугой помню, птахой испуганной, а теперь, смотри ты, какая красавица! Ну, надо же!
Он смотрел на меня, руками держал за плечи и поворачивал перед собой. Вырваться из его цепких рук не было никакой возможности. Это были клещи, а не руки. За годы службы Генка раздобрел, и тело его стало более гармоничным. Ноги и руки уже не болтались вдоль тела как на шарнирах, на его груди было полно значков отличия. Оказалось, он отличник боевой и политической подготовки, мастер спорта по стрельбе и пр.пр.пр. Я терялась от обилия информации и тихо улыбалась ему. А он выкладывал про свои планы, про то, что месяц отдохнет, и пойдет устраиваться на работу в Авто ВАЗ. Приглашал заглядывать к нему на правах соседки, когда мне будет угодно. Именно с этого дня мы и подружились с Генкой основательно. По вечерам мы собирались у чьих-нибудь ворот и говорили обо всем сразу. Вскоре Генка устроился на завод, и приходить стал поздно. К бабушке Серафиме я заглядывала каждую неделю, потому что с ней мне было интересно, а еще, пока Генка был в армии, мы вместе читали письма, приходившие из армии от него. Именно эти письма сблизили нас с бабушкой настолько глубоко, что мы уже и не мыслили жизни друг без друга, а моя мама нередко завидовала тому, как я привязалась к бабушке Серафиме. Так пролетел год, а потом мама Генкина рассорилась с Генкой и выгнала его из дома. Ему ничего не оставалось делать, как перейти жить к бабушке. С этого дня я уже ходила к НИМ в дом, и вечерами разговаривала с обоими. Жили они дружно, легко, бабушке все нравилось в Генке, он все умел делать руками. Единственное, чего не любила бабушка Серафима, так Генкиной любви к табаку. Он курил, причем много, так что зубы у него стали желтыми, а потом и вовсе стали разрушаться. А вскоре на заводе произошло несчастье. Плохо закрепленная на тросах машина сорвалась, упала на Генку, он пробовал увернуться, упал, и ему перебило сразу две ноги. Сначала его отвезли в больницу, наложили гипс, он пролежал там месяц, у него было и сотрясение мозга, а потом его перевезли на специальной каталке домой к бабушке Серафиме. С этого времени я все свободное время проводила у них и развлекала Генку чтением книг. Это было то время, когда я зачитывалась Хемингуэем. Вот его «Прощай, оружие» я и стала читать вслух Генке. Когда я уходила к себе, он непременно требовал, чтобы я быстрее возвращалась, сам читать он не хотел. Говорил, что у меня такая дикция, как у дикторов, что заслушаешься. Оказалось, он хитрил, бабушка Серафима тоже с удовольствием слушала меня, а он, таким образом, «убивал двух зайцев». Иногда он начинал дергаться и ерзать. Я недоуменно косилась на него, он крутился всем телом, ворочался на диване. Потом смущенно он мне поведал, что у него очень чешется под гипсом, а вот почесать он под ним не может, из-за этого нервничает. Мы долго думали, как ему помочь, и, наконец, я предложила принести ему вязальные спицы, просунуть внутрь гипса и попытаться почесать ими. Какова же была его радость, когда спица вошла под гипс, и он в упоении стал возить ею внутри гипса. Но до щиколотки руки его не дотягивались, поэтому он попросил почесать меня. Я с решимостью взялась за дело, а потом раздалось:
-О-о-о-о-о-о,..а-а-а-а-а-а-а…ка-а-айф!!! У-у-у-у, еще, еще, еще!
В этот момент из кухни показалось удивленное лицо бабушки Серафимы, мое лицо было около ноги Генки. Я лихо орудовала спицей под гипсом. Глаза бабушки полезли из орбит, рот сам собой раскрылся. А совершенно счастливый Генка сказал:
- Бабуля, смотри, как классно Алена придумала, какой кайф, как она это классно делает, я в экстазе!
Бабушка Серафима в не меньшем экстазе подползала к нам сбоку, мои руки ходили туда-сюда, Генкины глаза горели, закатывались ко лбу. Когда бабушка Серафима увидела, что я делаю, она истерически рассмеялась. Тут уж настал черед моему недоумению. Когда она увидела мои глаза, она просто зарыдала. А когда Генка увидел нашу немую сцену, он рассмеялся так громко, что люстра под потолком заходила ходуном. Мы смеялись минут пять, стоило нам на секунду замереть и посмотреть друг на друга, как мы начинали смеяться заново. У меня от смеха болел живот, бабушка Серафима давно сидела на полу возле нас, Генка гладил бабушку по голове, а все вместе мы выглядели изрядными идиотами. Наконец Генка сказал:
-Бабуля, как ты могла! Как могла подумать про Алену недоброе, это же АЛЕНА! Если кто ее обидит, я своими руками убью того. Алена, а не почитать ли нам моего любимого Хемингуэя, раз уж все мы тут собрались?
И мы взялись за чтение Хемингуэя. Надо заметить, что Генка так втянулся в чтение, что в мое отсутствие потребовал, чтобы я принесла ему все тома этого автора. А потом и этого ему показалось мало, он попросил из серии ЖЗЛ книгу о Хемингуэе. Я принесла, он прочитал, потом долго ничего не говорил. А спустя какое-то время спросил меня:
-Скажи, как человек, который пережил войну, написал об этом, любил, был любим, ушел из жизни таким нелепым образом?
Мне нечего было ответить Генке, я и сама не могла понять, как можно сесть на крыльцо, вставить дуло охотничьего ружья в рот и большим пальцем ноги нажать на курок. При этом на такой поступок идет не юнец, гормоны не бьют в голову. Жизнь состоялась, все есть, а вот, поди ж ты…
Вскоре Генке сняли гипс и он заново учился ходить, мы поддерживали его всей улицей. А еще спустя какое-то время выйду замуж я, Генка познакомится с девчонкой, такой же светлой, как и он, тоненькой, как молодая березка, уедет жить к ней. А через год у него родится дочка. Мы с ним встретимся мимолетом, он приедет повидать бабушку, будет торопиться к своим любимым, а на ходу крикнет имя дочери: «Галкой назвал, ГАЛЧОНКОМ! Она как птаха малая, люблю их, Аленка, люблю больше жизни. Я счастлив, с-ч-а-с-т-л-и-в!!!»
       … Лето 1985 года мы с мужем отдыхали в Прибалтике, были в Каунасе, Зарасае, Вильнюсе. Меня поразил музей Чюрлениса, а мужа музей чертей. Погуляв по Каунусу, мы решили позвонить домой. Трубку сняла мама:
- Алена, доченька, ты только не плачь…(мама сама плакала, я это слышала), Генка погиб.
- Как погиб?- задохнулась я.
- Аленочка, он ведь ушел от жены, уехал на кордон егерем работать. Вчера Сашка к нему ездил, они поговорили, Генка спокойный был, нормально расстались. На тумбочке лежала книжка Хемигуэя, Сашка ее домой потом привез. А утром Сашке как-то нехорошо стало, он и надумал снова к Генке поехать. Приехал. А Генка на крыльце мертвый уже. В руках ружье, в рот дуло вставлено, а стрелял большим пальцем ноги.
Я не могла говорить, повесила трубку, согнулась в плаче. Муж мой с перепугу стоял молча. Сквозь слезы я рассказала ему о несчастье. Выехать на похороны мы не могли. Рейсов не было.
        …Хоронили Генку всей улицей. Деньги на похороны дали все соседи. Мать Генкина не разрешила внести гроб даже во двор. Так и стоял он на улице, а соседи подходили и прощались с ним около дома. Бабушка Серафима согнулась пополам и посерела лицом. Она потом долго не сможет разговаривать. А спустя два года уйдет тихо за любимым внуком. Генкина жена с дочкой на похороны не пришли.