Сегодня она снова ушла в слезах. Я не стал её останавливать. Впрочем я никогда этого не делал, когда она вот так вот уходила.
Я помню все её очертания, её контуры в полумраке горящего бра, распущенные волосы и маленькое точеное личико, чуть вздрагивающий подбородок и блестящие, влажные от слез глаза.
Она никогда не могла меня понять до конца, и в тоже время у меня всегда создавалось впечатление, что она понимает меня слишком хорошо. Я всегда боялся этого впечатления, словно могла она открыть мне что-то во мне самом, до селе неизведанное и мною не замечаемое. Быть может даже ужасное и безобразное, то что я признать в себе никогда бы не решился, столкнувшись с чем лицом к лицу, обязательно бы испугался.
Я никогда не видел в ней ни особого таланта, ни наличия блестящего ума, а она всегда была достаточно проницательной чтобы не разубеждать меня в этом. Она никогда не показывала на сколько на самом деле умнее. Все существо её всегда стремилось сделать счастливым в первую очередь меня, я же не умел ни замечать, ни ценить этого. Ей нравился домашний уют, вечера около телевизора или чтение книги. Она любила большие универсальные свитера, которые вязала ей бабушка, теплые и мягкие, в которые она куталась словно кошка, и которые ей очень шли.
Быть может была у неё и другая сторона, полная загадок и тайн, но я никогда не интересовался ей, так как мне было удобно и так, без этой обратной стороны.
И вот сегодня она снова ушла в слезах. На этот раз навсегда.