Его благословил сам Пастернак!
Выпускник Московского архитектурного института возводит и строит свои стихи словно дома и мосты. Это его поэтические дворцы. Он – скульптор рифмы и метафоры! Андрея Вознесенского никогда не страшили сильные мира сего. Когда-то его обвиняли в формализме, в 60-ые он не вписывался в систему, но народ любил и продолжает любить его творчество, его образы, его размышления.
Его метафоры столь же неожиданны, как и рифмы: поэт неутомим в поиске других образов, оригинальных звучаний и даже графики, пытаясь самой формой невероятно извернутой или хорошо изломанной строчки создать зрительный образ.
Тем, кто думает, что стихи отличаются от прозы только рифмой, поэзия Андрея Вознесенского не по вкусу: дескать, они слишком «технологичны», немузыкальны… Я бы напомнил «Миллион алых роз», «Авось!» и многие строки поэта, положенные на музыку, — не только песенную и оперную, но и симфоническую, как «Поэтория» Родиона Щедрина, совершенно новый жанр в исполнении чтеца, хора и оркестра.
Вознесенский А - Я тебя никогда не забуду, 2003
Кедров о поэзии Вознесенского
Вознесенский в своих открытиях давно обогнал великие 20-е годы русского футуризма. Он открыл стих-вихрь. Его кругометы, закрученные в спирали галактик, превратились в галактические молитвы конца ХХ века: «ПитерПитерпитерпи …» Он открыл строку, закрученную, как лента Мебиуса. Зримая и слышимая бесконечность, змея, кусающая свой хвост,
Стих перестал походить на марширующую колонну или нарезанную буханку. Стих-рояль, стих-сердце, стих вихрь, стих-рулетка, стих-глаз.
Не пуля, так сплетня
их в гроб уложила,
не с песней, а с петлей
их горло дружило.
И пули свистали,
как дыры кларнетов,
в пробитые головы
лучших поэтов.
Их свищут метели.
Их пленумы судят.
Но есть Прометеи.
И пленных не быдет.
Несется в поверья
верстак под Москвой.
А я подмастерье
в его мастерской.
Свищу, как попало,
и так и сяк.
Лиха беда начало.
Велик верстак.
1957
ЕСТЬ РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ… 1975
Есть русская интеллигенция.
Вы думали — нет? Есть.
Не масса индифферентная,
а совесть страны и честь.
Есть в Рихтере и Аверинцеве
земских врачей черты —
постольку интеллигенция,
поскольку они честны.
«Нет пороков в своем отечестве».
Не уважаю лесть.
Есть пороки в моем отечестве,
зато и пророки есть.
Такие, как вне коррозии,
ноздрей петербуржской вздет,
Николай Александрович Козырев —
небесный интеллигент.
Он не замечает карманников.
Явился он в мир стереть
второй закон термодинамики
и с ним тепловую смерть.
Когда он читает лекции,
над кафедрой, бритый весь —
он истой интеллигенции
указующий в небо перст.
Воюет с извечной дурью,
для подвига рождена,
отечественная литература —
отечественная война.
Какое призванье лестное
служить ей, отдавши честь:
«Есть, русская интеллигенция!
Есть!»
В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини,
девяносто процентов любви.
Даже если - как исключение -
вас растаптывает толпа,
в человеческом
назначении -
девяносто процентов добра.
Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне,
несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.
Скажу строчечку, которая у меня не опубликована, о Серебряном веке:
«Нам, продавшим в себе человека,/ Не помогут ни травка, ни бром,/ Мы балдеем Серебряным веком,/ Как Иуда балдел серебром».
Умом понимаешь, что никогда больше поэзия не будет играть той роли, какую играла на протяжении последних двух веков. Но ее усилия были отнюдь не напрасны. Каким-то образом они скажутся.