За офіційною інформацією, починаючи з 2014 року в Україні через полон пройшли близько 3000 осіб. Серед них як військовослужбовці, так і цивільні громадяни. Останній обмін відбувся напередодні Нового року – до України повернулися 73 особи. Ще 103, за інформацією СБУ, досі перебувають у полоні.
З якими проблемами зіштовхуються полонені після звільнення, чи достатньо про них піклується держава та про пережите пекло у неволі “Українському інтересу” розповів Анатолій Поляков – голова ГО “Українська асоціація полонених”, громадянин Російської Федерації, який 9 місяців перебував у полоні в “ЛНР”. Звільнений 2 роки тому, увесь цей час чоловік добивається ухвалення закону про статус полонених. 26 грудня 2017 року ВР зареєструвала проект закону, який підтримав Президент Петро Порошенко.
– Анатолий, расскажите о законопроекте и его основных аспектах. Почему вы решили работать над ним?
– Не стану ссылаться на свой сложный опыт, он у всех в разной степени равный. Каждый вышедший из плена пережил свой ад и нуждается в комплексной реабилитации. Это весь набор медицинской, правовой, социальной и психологической помощи. Убрав хоть один компонент из этого списка, все усилия будут бесполезны.
Сама идея написания проекта закона возникла, когда я прогуливался по Бабьему Яру в феврале 2016 года. Это было сложное время для меня. Затем я изучил мировой опыт и заметил одну важную и характерную особенность: в тех странах, где отношение к пленным как со стороны общества, так и со стороны государства позитивное и пленным предоставлен весь комплекс социальной и правовой защиты, среди них много общественных и политических деятелей, которые смогли себя самореализовать. У них восприятие жизни другое, и ценности иные, они стали более мотивированы. Человек, освобожденный с плена, должен быть защищен законом, чтобы никто не смог обвинить его в предательстве и привлечь к уголовной ответственности, если он не совершил преступлений.
Закон базируется на трех основных принципах: правовая, психологическая и социальная реабилитация. Для меня сам процесс подготовки проекта закона – часть моей самореализации и реабилитации после плена. Для этого также была создана “Украинская ассоциация пленных”, сформирована хорошая группа из числа депутатов ВР. И после долгой и кропотливой работы проект закона был зарегистрирован.
– Ваш законопроект зарегистрирован 26 декабря, а 27 произошел долгожданный обмен пленными. Как оцениваете их встречу и обещания выплатить каждому денежную компенсацию?
– Встреча хорошая, но она дает завышенные надежды. Ну представьте, когда ты находишься в плену и начинаешь думать, что уже никому не нужен, и тут после освобождения тебя лично встречает президент, жмет твою руку, говорит, что ты герой. Это вселяет в тебя оптимизм и накладывает определенные обязательства на государство. И конечно ребята сегодня ждут существенной поддержки. Для меня важен постоянно действующий механизм защиты как освобожденных сейчас, так и в отношение тех, кто освободился ранее. Если мы хотим помочь этим людям, а не сделать себе очередное селфи, то нужно принимать закон о статусе этих граждан и тогда все спорные вопросы и несправедливость отпадет.
– Давайте вернемся к вашей истории. Вы – гражданин России. Что вас связывает с Украиной?
– Пока еще гражданин России. Надеюсь в скором времени получить украинское гражданство. В Украину приехал в декабре 2013 по приглашению Русланы поддержать Евромайдан. Это особая страница в моей жизни, как и у каждого, кто пережил Майдан. Думаю, не стоит объяснять, что значит проникнуться теми событиями, когда ты чувствуешь свое причастие к формированию совершенно новой страны, наступлению новой эры. Затем познакомился с очаровательной девушкой, влюбился и мы поженились.
Сегодня Украина – это мой родной дом. И когда меня называют российским оппозиционером, для меня это как оскомина, она мне неприятна сейчас. На Майдане мы с единомышленниками реализовали ряд проектов. После аннексии Крыма и начала вооруженного конфликта мы пытались наладить гуманитарный диалог с ОРДЛО. В начале дистанционно: обменивались списками пленных, которые я передавал в Министерство обороны. Затем были достигнуты договоренности с противной стороной о формировании комиссии по защите прав пленных и вывозе детей, больных раком и туберкулезом с оккупированных территорий. Взамен мы обещали провести реконструкцию всех заведений здравоохранения, которые направлены на лечение этих детей. В Донецке к этому отнеслись скептически, а в Луганске пошли на встречу, пригласили к себе и дали гарантии безопасности.
– А как же так случилось, что вас взяли в плен?
– Когда я приехал в “ЛНР”, все было хорошо. Сначала я общался с советником Плотницкого, затем с председателем парламента “ЛНР”. У нас было было понимание, мы нормально общались. Я поехал один, не хотел подвергать опасности граждан Украины. Меня очень хорошо встретили, дали машину с водителем, поселили в хорошей гостинице, покормили в ресторане. Мы обсудили все вопросы, они были открыты к сотрудничеству. Я видел искренность в их глазах, видел, что они были заинтересованы.
На следующий день должна была состояться встреча с Плотницким, и мы планировали все оформить документально и подписать соглашение. Тогда я первый раз почувствовал, что что-то не так. При разговоре со мной они отводили глаза. Может мне показалось, я не знаю. И вот около трех часов дня, когда я выходил из одного из зданий, все произошло. Сильный удар, и я уже лежу на земле, и потом еще сверху по голове ногой. Я в мутном состоянии, меня подняли, надели мешок на голову, на ногах пластиковые наручники, на руках наручники спереди. Отвезли в какой-то подвал, там бросили на пол, никто ничего не говорил. Я думал, что это либо “МГБ” или контрразведка. Лежал с мешком на голове, рядом кто-то сидел, постоянно передергивали затворы. Разговаривали все на украинском языке. На следующей день зашел один, и сказал, что они украинские партизаны, а я сепаратист и приехал убивать их граждан.
– Вы объяснили кто вы и с какой целью приехали?
– Никто не слушал, что я волонтер. Начали меня запугивать. Я понимал, что не могут это быть партизаны. В центре города, рядом с администрацией, силовой захват – это нереально. Понимал, что все спектакль. Меня затащили в камеру, там была труба, к которой меня наручниками ногами и руками приковали. Было очень сложно в таком положении. И так я просидел месяц, мешок не снимали. Кормили раз в сутки, в туалет выводили тоже один раз вечером. Когда я шел, слышал русскую речь. И в подвале часто по ночам слышал, как они что-то празднуют. Я понимал, что это никакие не партизаны. Несколько раз меня выводили на расстрел, сначала было страшно, а потом я смирился. Я просто отдалился от реальности, мое сознание отвергало понимание происходящего. Думал только об одном, чтоб не издевались над моим телом. Чтоб расстреляли, сообщили моей жене, и меня нормально похоронили.
– Но все же была хоть какая-то надежда, что вас освободят?
– Были разные мысли. Думал тогда, что я же гражданин России, там же должны быть русские, которые мне помогут и вытащат меня. Но нет. Как-то раз меня вывезли в город, сказали, что выбросят меня на улице и я, досчитав до 100, могу звать на помощь. Тогда опять появилась какая-то надежда. Но когда меня оставили, я слышал смех, разговоры людей. Никто не реагировал на мой крик. И тут я понял – это второй этап моего плена.
Подъехал автомобиль, меня забрали. Привезли куда то, сняли мешок и начали орать, пинать ногами. Они смотрели на меня, как на обузу, грязь. Отвращение чувствовалось. Сказали, чтобы меня привели в порядок, а потом уже на допрос. И вот впервые за долгое время я попал в душ. Я мылся под дулами автоматов, но для меня это было несколько минут счастья. Мне дали одеть длинный рваный свитер и спортивные штаны. Опять мешок на голову. Я им рассказал всю свои историю. Но тут уже из сепаратиста я стал украинским наемником, диверсантом, который приехал луганских и донецких убивать. Опять все по кругу: расстрелы, допросы. Мне говорили: “Ты же знаешь, ты не выйдешь отсюда никогда, ты информационный солдат. Будем требовать обмен: 1 на 3. Если согласятся, скажем 5, и так дальше. Ты сгниешь здесь”. Там я пробыл месяц, потом меня забрали в “МГБ”. Со мной ехало двое, один сто процентов был представитель спецслужб. Это видно по манере общения, по манере допроса. Мы ехали по разбитых дорогах, и я тогда еще пошутил неудачно, что дороги прям как в России.
В МГБ мне предъявили обвинительное: прибыл по заданию Министерства обороны, СБУ с целью диверсионной деятельности, разведки, а также организации похищения детей. Я даже не дочитал этот бред до конца. Мне предложили признаться, выступить по телевидению, сказать, что “хунта” заставила красть детей, и тогда условия содержания будут нормальными. На, что я отказался и это отразилось на дальнейшем моем пребывание в плену. Потом я попал в СИЗО.
– С кем вам там пришлось сидеть, много ли среди сокамерников было украинских пленных?
– Еще в изоляторе со мной сидело три украинских бойца. В СИЗО меня посадили к уголовникам вперемешку с боевиками, все сидели за особо тяжкие преступления, в основном за убийство. Но для меня это все равно был рай, в сравнение с тем, что было до этого. Люди, живое общение.
В камере нас было много, все спали по очереди. А у меня на нарах написали “Укроп” и “боевикам”, в основном выходцам из России, было не по “понятиям” спать на месте, где спит укроп. Поэтому никто на мое место не претендовал. Истории, которые мне пришлось услышать из уст этих людей омерзительны. Кто-то расстрелял обычную украинскую семью за то, что они мешали спать одному из боевиков. Один гордо повествовал, как убил одного пленного укропа и наркомана, в надежде получить одобрение среди сокамерников. У нас были натянутые отношения. Уверен – задержись я еще на несколько дней в камере, все бы закончилось печально. Но в один день открылась дверь и меня направили на подвал, где я провел еще 5 с половиной месяцев. Там я познал, что такое, невыносимая жара, отсутствие дневного света и голод. Просыпаешься, а у тебя слюна течет. Ты готов съесть все, лишь бы утолить эту животную страсть. Нас кормили раз в сутки и это было не больше трех ложек. Здоровья мое сильно колыхнулось. С уха уже текла кровь, я оглох. Потом у меня пропала речь.
– А медицинскую помощь вам предоставляли?
– Когда уже потерял сознание, только тогда меня перевели с подвала на первый этаж, где было окно и решетка. Я помню этот свет, момент, когда увидел солнце, деревья. Я выглядел как старик: худой, сгорбленный, с бородой. Я наслаждался солнечными лучами. Каждую секунду жил тогда. Я понимал, что это ненадолго, но был счастлив как маленький ребенок.
24 дня уколов и капельниц. У меня начался прилив сил. Мозг работал процентов на 100. Энергии много, страха не было. Я орал, бил в стену. Потом пошло угасание. Сгорал как свеча. Я превратился в подвального человека. Радость была, когда кого-то подселяли. Рядом сидела Маша Варфоломеева (журналистка, которая провела в плену ЛНР больше года – ред.). Мы очень поддерживали друг друга, передавали мотивирующие записки.
– Анатолий, а что вы чувствовали в момент освобождения?
– В подвале время идет иначе. Человек живет тем, о чем думает и во что верит. Тогда мои мысли не были связаны со свободой, я очень переживал, что домой вернется совсем иной человек, истощенный, обезличенный, с набором животных звуков. Это было страшно и меня это сильно беспокоило. Боевики, опасаясь, что мое тело может стать обложкой глянцевого журнала, решили вывезти меня на территорию России, где, не скрывая своего презрения, меня привели в относительный порядок, провели профилактические беседы, сопроводили до границы и передали украинской стороне.
Единственное, что мне запомнилось и въелось в память – это образ человека, которого я увидел впервые за все время плена. Я посмотрел в зеркало, и мое сознание воспротивилось, оно отвергало саму мысль, что это подобие человека, с цветом подвальной пыли, лишенное жизненной силы, с поникшими, уставшими глазами – это я. У меня впервые за все время плена появились слезы. Мне было жаль того старика, который смотрел на меня. До сих пор преследует этот образ – образ подвального человека. Это было страшно.
Я благодарен Украине за позицию ко мне, благодарен своей жене, которая все время боролась за мою свободу. Помню, как ступил на украинскую землю – это была огромная радость, накануне Нового года. И так после 9 месяцев плена я начал новую жизнь.
– Как проходит адаптация после плена?
– Есть жизнь до плена и после. Это два разных мира, два разных восприятия действительности. Я и сейчас не могу сказать, что полностью адаптировался. Занимаюсь своим здоровьем, так как вышел я в ужасном состоянии. Долгое время я издавал страшные животные звуки, лаял как собака. Благодаря врачам, сегодня этого практически нет. Есть проблемы со здоровьем – это все последствия подвала, но я не сожалею о том, что произошло. Для меня это была хорошая школа, которая полностью перевернула мое мировоззрение.
– В России у вас остались родственники, друзья? Хотели бы туда вернуться?
– Там у меня 80-летняя мама, которую я очень люблю и хочу забрать к себе. Ее поддерживают мои брат и сестра. Возвращаться? Нет. У меня уже менталитет другой. Теперь моя родина – Украина. Мне здесь нравится, здесь мои друзья, здесь моя жизнь. Когда говорят рассказать о России, у меня нет желания об этом говорить. Да, я люблю Россию, мне нравится ее природа, просторы, люди, но мне не нравится то, что там сегодня происходит и мне неприятно даже думать об этом.
– А как с гражданством Украины? За 2 года вы его так и не получили.
– Это вопрос ближайшего времени.
– В чем вы видите сегодня украинский интерес?
– Нам надо самореализоваться как нации, как большой стране. Часть жителей ориентируется на Россию, часть на Европу, еще кто-то на США. Но им всем плевать на интересы Украины. Нам никто не поможет, мы сами должны все делать. Для меня Украина – замечательная страна, богатая, со здоровым менталитетом. Нам надо ориентироваться на себя, тогда мы будем самодостаточны. Ты граждан Украины, ты здесь живешь, и ты должен защищать ее интересы. Поэтому мы должны готовить и принимать такие законы, которые будут стимулировать развитие личности, ее способностей. Чтобы человек хотел жить в этой стране и гордился этим.
Спілкувалася Ірина Савчук, “Український інтерес”