- Из-за тебя все! – сказал я Оксанке.
- Почему?! – шмыгнула она носом, утирая глаза.
- Потому что ты дура.
- Ничего не дура, просто я не подумала...
- А кто не думает, умный, что ли, по-твоему?
Сестрица молча всхлипнула и начала отдирать от грязного подоконника, на котором мы сидели, куски отслоившейся краски. Я сейчас на нее злился, так что мне было ее не жалко, и я опять сказал:
- Ты дура. Не понимаешь, что ли, чего надо им рассказывать, чтобы они нас взяли?
- Чего?
- Пять раз сказал уже... У тебя в голове дырка, да? Что ты любишь учиться, не хулиганишь и не грызешь ногти.
- Я и не грызу, это ты грызешь.
- А ты в носу ковыряешься. Ты зачем им рассказала, как из кухни с девчонками еду тырила?
- Ну просто... Чтобы веселее было. Это же смешно.
Мне так захотелось дать ей леща, что я даже на всякий случай отодвинулся и сказал сквозь зубы:
- А про то, что школу не любишь и учишься на тройки – это ты тоже, чтобы весело было, рассказала?
- Нет. Я думала, они поймут, как нам тут плохо, и тогда уж точно нас заберут. Чтобы нам было хорошо... Ой! Чего ты дерешься-то?!
Я вздохнул. Девчонок, конечно, бить вроде как не принято, но если девчонка – твоя сестра и сама прямо напрашивается, то сдержаться бывает трудно. Чтобы она не дулась, я радушно предложил:
- Ну, двинь мне тоже... Блин, чего так сильно-то?!
- А ты мне как дал?
- Ну, дура ты и есть, - сказал я протяжно, как воспиталка младшей группы, которая была из деревни, - ты чего, не понимаешь, что нас берут не для того, чтобы нам было хорошо, а чтобы им самим было хорошо? Зачем им какие-то двоечники и хулиганы? С ними проблем – во!
- А что делать? – заморгала Оксанка. - Чего тогда про себя рассказывать?
- Врать. Что любишь школу, что любишь помогать по дому – короче, все врать.
- Так ведь тогда это не я буду.
- А ты думаешь, мы такие, как есть, кому-то нужны?
- Ты-то нужен, - профыркала сеструха, - тебя они согласны были взять. Без меня...
- Так ты не видела, чего я делал? Я Васькино поведение подсмотрел, которого в марте взяли, и также сделал. Действует.
- Но Васька правда такой, а ты не такой!
- Чего ты призязалась – такой-не такой?! – снова разозлился я. - Ты чего, не хочешь, чтобы тебя взяли? Так и скажи, я один уйду.
- Не уйдешь, - нагло и уверенно сообщила сестрица. Сейчас она точно заслуживала еще один подзатыльник, который я ей и отвесил. Оксанка не осталась в долгу, да еще заорала как резаная. И, конечно, нормально подраться нам не дали: прибежала воспиталка Мармихална – толстенная и тупая, и давай орать:
- Розановы! Ну-ка прекратите! Чего опять не поделили?!
Мы стояли рядом и молчали, конечно – воспиталке пожалуешься, потом вообще не расхлебаешь.
- Колин, ты же мальчик, будущий мужчина! – пафосно загудела Мармихална, которая любила читать дурацкие романы, притаскивая их из дома, - скажи мне, разве можно бить девочек?
- В теории – нет, - ответил я. Мармихална заморгала – она не привыкла, чтобы кто-то говорил умные слова типа «теория», и все время забывала, что я уже перечитал всю нашу библиотеку.
- Ну и хорошо, что ты все понял, - пропела она, по-моему, воображая себя героиней какой-то книжки, что сейчас читала, - не расстраивайтесь, детки, родители вам найдутся. А не найдутся, вы и с нами не пропадете. А? Да, иду Нина Анатольевна!
Мармихална подхватилась и понеслась от нас, видимо, в комнату к мелюзге. Я сказал ей в спину:
- Корова жирная.
- Тише ты! – зашипела Оксанка, - а если услышит?!
- Она глухая. Видишь, не услышала. Слушай, давай учись врать, поняла? Мы тут и так десять лет живем, еще хочешь?
- Неа... Ладно, попробую. А если не получится?..
- А ты, знаешь что? – осенило меня. - Молчи вообще. Давай я буду говорить про все, а ты только говори «да-да», и сойдет.
- Угу. Есть охота...
- Хочешь ириску? У Пашки на вкладыш сменял. Только мне половину оставь.
Сестрица кивнула, я вытащил ириску из кармана и откусил половину сам, зная, что эта жадоба всегда только и ждет, чтобы отхватить лишнее, а остаток отдал ей.
Тут, конечно, опять кто-то застучал ногами – сидели-то мы в коридоре. Это оказалась Эвелина Ивановна, новая молодая воспиталка. Она была еще большая дура, чем Мармихална, да еще и приставучая при этом. Она все время цеплялась к нам, хотела, чтобы мы беспрерывно играли в дебильные эстафеты, где надо было носить на скорость воду в ложках, и выполняли другие такие же глупые затеи. Еще она очень любила говорить по душам. Делала она это так – брала кого-нибудь из наших за грудки, чуть ли не прижимала его к стене и ныла сладеньким голосом: «Петя, ты, наверное, о-о-очень переживаешь, что у тебя нет мамы и папы?». Мы даже на это не обижались – чего с нее взять, а вот младшие ревели только так...
- Ребята! – пропищала Эвелина, увидев нас, - что вы тут сидите! Вы о-о-о-очень огорчились, что вас не взяли, да?
- На фига они нам сдались такие, - сказал я.
- Колин, опять ты ругаешься. Это же некрасиво.
- Да ладно?
- Конечно. Да еще при девочках...
- Это кто еще тут девочка – вы, что ли? – удивился я. Эвелина вытянула физиономию.
- Какой невозможный мальчик, нельзя с тобой нормально разговаривать. Смотри, у меня терпение лопнет, я Нине Анатольевне скажу.
Я молча посмотрел на нее, Оксанка тоже. Эвелина замялась и вдруг переключилась:
- А, я вас ведь искала, ребята. Пойдемте, сейчас мы будем заниматься чем-то интересным...
Мы переглянулись и пошли за ней.
- Опять воду в ложке носить! – давясь смехом, прошептала Оксанка.
- Не-е-е, - прошептал я, - воду уже носили два раза. Наверное, прихватки будем шить – восьмое марта же скоро. Или открытки делать.
В комнате для игр собралась почти вся наша группа, кроме Ирки Логиной, которая, на ее счастье, с утра заболела и лежала в изоляторе. Дрын и Тютя покосились на нас, но приставать при воспиталке не стали. Я, как не стыдно, обрадовался, хотя давно уже обещал себе не бояться Дрына и его компании, а все равно боялся. Хорошо что наружу этого не показывал, даже когда били.
Эльвира тем временем достала кучу банок со старой потрескавшейся краской и желтые листы бумаги, и вывалила это все перед нами.
- Сейчас мы, ребята, займемся интересным делом. Порисуем...
- А я не умею рисовать! – загундосило несколько голосов.
- А где кисточки? – спросила Оксанка.
- Умеете вы или нет, это неважно! Вы, главное, разделите лист пополам и хоть намажьте на одну сторону красочки, а дальше увидите! Пальчиками, пальчиками мажьте, потом руки вымоете...
Она принесла нам баночки с водой. Мы с Оксанкой и еще две девчонки, косая Катька и Дашка, принялись вазюкать пальцами по нашим двум баночкам с краской, зеленой и желтой.
Я рисовать любил. И даже умел, не очень хорошо, конечно, но получше, чем некоторые. Без кисточки было не разбежаться, так что я решил сделать дерево, на которое светит солнце. Ствол, конечно, вышел зеленым, зато листва, которую я натыкал пальцем, получилась даже похожей на настоящую, если издали глядеть. Косая Катька, даром, что косая, была глазастая, и первой углядела, чего я нарисовал.
- Ух ты, как классно! – сказала она, - а дай мне.
- Здорово! – согласилась Дашка. - Не, лучше мне. Я ее в рамочку сделаю, как картину.
- Чего это вам? – взъелась Оксанка, растопыривая зеленые пальцы, - я его сестра, значит, моя картинка.
- Жадина-говядина, - запели Дашка с Катькой, и их пение привлекло еще одну девчонку – отличницу Люську.
- Ого! – сказала она, - это ты сам нарисовал?
- Нет, собака со двора пришла и наляпала.
- Он сам, - поспешно сказала Оксанка.
- Это можно даже в холле повесить, - прищурившись, заключила Люська, - давайте воспитательнице покажем... Эвелина Ивановна! Смотрите, как хорошо Колин нарисовал!
Эвелина подошла, взяла мой рисунок, и, быстро глянув на него, пропищала:
- Да-да, очень хорошо, хорошо у всех получается... А теперь, пока краска не высохла, сложите ваш листочек пополам, - с этими словами она сложила мой рисунок, - и вы увидите, какая у вас выйдет волшебная бабочка!
Она бросила передо мной на пол листочек с получившейся из дерева волшебной кляксой и побежала портить картинки другим. Косая Катька заморгала и выдвинула губу, Дашка зверски посмотрела на Эвелинину спину, а Люська захлопала глазами. Оксанка вообще пустила слезу. Я же только рассмеялся. Может, будь я малышом, я бы тоже заревел от обиды, но я уже давно понял, что лучше, когда тебе плохо, смеяться (если, конечно, получается сдержать слезы) – и мне приятнее, и обидчику хуже.
- Ладно вам, - сказал я девчонкам, - я могу еще. В школе на рисовании, когда краски будут, я вам каждой сделаю, вставите в свои рамочки, только кончайте реветь. А то Эвелинки дождетесь, как придет успокаивать!
Девчонки мгновенно заткнулись, боясь Эвелинкиного успокоения. Сама Эвелина в это время вышла, а к нам подошел Дрын и сказал козлиным голосом:
- Какая ты умница, девочка-Колин, картинку нарисовала!
- Сам ты девочка, - тут же отозвался я, быстро вставая, чтобы не успеть испугаться, а то Дрын, да и другие пацаны из его компании были выше меня почти на голову.
- Ну чего ты пристаешь... – загудели девчонки, но было поздно: Дрын уже двинул мне, а я ему. Сбоку, конечно, полез Тюня, который здорово треснул мне по голове банкой краски, Оксанка полезла в драку на моей стороне, кто-то – еще неизвестно на чьей, и наконец образовалась куча мала. Мы остервенело тыкали друг другу в глаза и лица пальцами в краске, щипались и кусались. Тюня превратил меня в полосатого индейца, зато я облил его грязной водой из баночки. Так драться мне даже нравилось, это не то, что, когда Дрынова компания где-нибудь вечером подстережет одного, издевается и колотит, это не страшно...
- Так, а ну прекратите! – раздался спокойный голос нашей директрисы Нины Анатольевны. Мы разбежались в разные стороны. Нину Анатольевну мы боялись, но больше уважали. Она была умная, не выдумывала чепухи и зря не орала, жалко, только все время была занята. Когда мы с Оксанкой представляли, какая у нас будет мама, она у нас все время выходила похожей на Нину Анатольевну.
Сейчас директриса смотрела на нас отнюдь не материнским взглядом. За ее спиной переминалась Эвелина, попискивая:
- Нина Анатольевна, я их буквально на пять минут оставила...
- Их, Эвелина Ивановна, нельзя оставлять даже на десять секунд, - усмехнулась директор, - тем более, с открытыми красками и грязной водой.
- Но кто-то же начал драку. Мишенька, это не ты начал? Славочка, а может, ты? Ребята, надо признаваться честно!
Мы все, даже Дрын, молчали и смотрели на них. Нина Анатольевна вздохнула. Похоже, она тоже подумала, что Эвелинка - полная дура, но вслух этого не сказала, а сказала нам:
- Значит так: мне все равно, кто начал драку, но пока вы не приведете в порядок комнату и не отмоетесь сами, на ужин я вас не пущу.
- А мы есть хотим... – пискнула Дашка.
- Не надо было драться. Поужинаете позже, сами виноваты. А чем дольше будете со мной пререкаться, тем больше времени пройдет. Ну-ка, быстро, убирайтесь давайте! – она хлопнула в ладоши и, нагнувшись, сама подняла опрокинутый стул. Я подбежал к ней, чтобы подобрать бумажки. Она внимательно на меня посмотрела и сказала обеспокоенно:
- Колин, у тебя что на лице, кровь? Иди-ка быстро к медсестре.
- Не, это краска, расписали меня, - сказал я и хихикнул. Директриса слегка улыбнулась и вышла, хотя было бы здорово, если бы осталась. Но ничего не сделаешь: ей некогда. Я вздохнул, подобрал с пола свой листочек с деревом-кляксой, смял его в ком и выкинул в мусорную корзину.