Желтой тусклой лампой горела в чернильной глубине неба Луна, печально вглядываясь со своей недостижимой высоты в единственное окошко старого дома. Дряхлеющего старого дома, забытого людьми, разбившими сердца друг друга. Это было так давно. Бесконечно давно… На некогда зеленой земляничной поляне истлела сочная трава. Покрылась серой плесенью старая беседка, задушенная хищной плетью дикого плюща, закрылись навсегда очи голубых фонарей на острых пиках кованой ограды и даже многоголосье птиц, живших в парке неподалеку, сменилось густой, липкой, бездыханной тишиной. Тишиной забвения и невозвратимости…
Желтой тусклой лампой горела в чернильной глубине неба Луна, знавшая все тайны старого дома и его единственную обитательницу, проведшую тут несчитанное число одиноких лет. Разбившие сердца друг друга забыли ее впопыхах, а может быть, специально. Бросили, убегая от самих себя и боясь пораниться осколками чувств, что рассыпались по всей окрестности. Осколки ранили в саду, потому что тут Бог даровал им первую, казавшуюся случайной, встречу. Ранили у звонкого родника, потому что здесь они летней душной полночью познали друг друга, зацеловав губы до крови. Ранили за каждым холмом и под каждым тенистым деревом. Потому что все, некогда насквозь пронизанное лучами Любви и общих воспоминаний, стало пропитано ядом измены, утраты, вины и сожалений...
Желтой тусклой лампой горела в чернильной глубине неба Луна. Она наизусть знала мелодию, единственную мелодию, которую играет горькими полынными ночами Старая Виолончель, роняя призрачные звуки слез на дощатый пол. Мелодия эта тиха и протяжна, как далекий вой одинокого волка, печальна и тягостна, как дума о прошлом, которого нельзя изменить, пронзительна и хрупка, как заиндевевшая в хмурое морозное утро святая вода, так и не сумевшая утолить ничье жажды…
Свежий Ветер. Он появился внезапно. Ветер из далекой южной Страны неувядающих надежд. Страны, где круглый год цветут лилии и горицвет, маки и магнолии, зреют персики и виноград, яблоки и авокадо. Страны, где, разливаясь, текут изобильные реки из молока и меда, а в бирюзовой морской воде резвятся многотысячные косяки разноцветных рыб. Страны, в которую все мечтают попасть, но не все знают как…
В ту ночь была слишком сильная гроза. Шалил июль. Жаркий, сумасбродный июль, опаливший жаром дыхания цветы и кустарник, крышу старого дома и заросшие мхом тропинки, вдруг сжалился и позвал в гости Свежий Ветер. Он не знал, что дом слишком ветх и источен за долгое время одиночества и забвения. Он не знал, что за его стенами живет и плачет каждую ночь Старая Виолончель. А может быть…Может быть, он знал все с самого начала, но Луна умолчала о незначащих для нее деталях, рассказывая эту необыкновенную историю?...
Сначала Свежий Ветер сорвал с ржавых петель старую дверь и отбросил ее на задний двор, потом раскачал наглухо приколоченные ставни и выбил стекла в старом доме…А затем стал неистово кружить по унылым комнатам, выметая мусор и паутину по темным мрачным углам, в одном из которых пылилась Старая Виолончель. Казалось, что за десятилетия она пустила невидимые корни, и уже ничто не может поколебать ее сумрачного незыблемого покоя, более походящего на затянувшееся умирание. Но у Ветра была своя песня. Песня вечного странствия и неотвратимого обновления, песня вседозволенности и смелости, песня щедрого всепрощения и лукавого дерзновения… И немудрено, что Старая Виолончель, услышав лишь первые аккорды этой песни, в страхе и трепете задрожала всем телом. В страхе, - потому что новое, даже прекрасное, всегда слишком пугает и лишает покоя… В трепете, - потому что старой Виолончель казалась только для тех, кто не знал ее сердца. Сердца, похожего на заброшенный, позабытый всеми и ею самой, глубокий колодец, стены которого - лед, а внутри, невидимо для глаз, мерцает спасительный язычок пламени…
Как давно никто не касался потемневших струн Старой Виолончели. Как давно она не вибрировала под нежной страстью ловких пальцев виртуоза, уносясь душой в поднебесье…Как давно…Как бесконечно давно не плакала она от счастья. И еще…еще – от боли, от понимания, что счастье – лишь миг. Яркий, вспышкообразный, радужный, но обманчивый, дарованный случаем, миг, что растает безвозвратно однажды туманным утром….Миг, пережив который вновь, она уже не сможет существовать, как прежде. Не сможет существовать вообще! И Старая Виолончель пела и плакала, плакала и пела, самозабвенно отдаваясь в руки упрямого Ветра знойными июльскими ночами и с нетерпением ожидая прихода нового дня и новой общей песни. А лето кончалось…
- Пришла пора…Мне снова в путь!.. - сказал однажды, будто походя, Свежий Ветер, наигравшись вдоволь в Старом Доме и, захмелевший от теплого летнего ливня, взмыл над крышей, чтоб в последний раз качнуть скрипучий флюгер и попрощаться с местом, где было ему было так хорошо…
- Нет, нет…- взмолилась и замерла в ужасе Старая Виолончель…- Господи! Разве ты не можешь остаться здесь, со мной? Это жестоко! Я ведь успела полюбить тебя…
Но Ветер родился в Стране неувядающих надежд. Он рос, крепнул и летал, где хотел. Он никогда не пускал корней, не привыкал, не прикипал, не привязывался…Он не знал, что такое печаль и тоска, что такое «навек», и чем отличаются слезы горя и слезы счастья…Он не был виновен. Он был Ветром. Просто Свежим Ветром. И этим все было сказано...
- Послушай, о чем твои печали?, - искренне удивился Ветер, игриво смахивая теплой ласковой ладонью слезы с ресниц Виолончели. - Если не хочешь оставаться тут, в царстве одиночества и забвения, полетим со мной! В моей стране хватит места для всех, кто хочет добраться туда! Там всегда светит и греет солнце, всегда звучит смех и благоухают цветы, всегда сбываются мечты, и никто не знает, что такое смерть…- Полетим! Скажи, ну что? Что ты можешь потерять?!!!
Несколько секунд молча слушала Ветер задумавшаяся Старая Виолончель. Несколько секунд, похожие на вечность, воскресили в ее цепкой памяти все пережитое за долгие-долгие годы заброшенности. С того самого дня, когда, предав ее, некогда любимую и лелеемую, унесли быстрые лошади в разные концы земли тех, кто разбили сердца друг друга…С того самого дня, когда она в последний раз прильнула к любимой руке…
- Я согласна…- спокойно ответила Старая Виолончель..- Согласна лететь с тобой. Приходи этой ночью, мне нужно хоть немного собраться с духом. Ведь я никогда не путешествовала на столь дальние расстояния и таким образом. - И, знаешь, - добавила она, внезапно сильно вздрогнув, будто от озноба. Но Ветер не придал этому значения.
- Разгонись, пожалуйста, посильней, когда прилетишь забирать меня. Я тяжела, и ты можешь не справиться. А еще лучше, если ты попросишь помощи у брата Урагана. Так нам обоим будет легче…Легче…
В полночь ставни старого дома грохнули в последний раз и, подхваченные порывом разгулявшегося Свежего Ветра, упали где-то далеко, за седым холмом. Разлетелась и осыпалась продырявленная ливнями, кровля, потеряв в темноте скрипучий флюгер. Подкосились, словно, карточные, ветхие глиняные стены, даже не успев охнуть и скупо попрощаться с освобожденной из плена, Старой Виолончелью.
- Прощайте…- только и смогла прошептать она старому дому, старому парку, старой поляне, старому колодцу и своему странному прошлому.
- Прощайте! И расколовшись на части от неистового удара Свежего Ветра, она вскрикнула оборванными струнами, задохнулась от слепящей боли и, соединившись с Любимым, рассыпалась на острые лакированные щепки, уносившиеся из царства вечного одиночества в Страну неувядающих надежд.
- Прощайте ! Но свист Свежего Ветра поглотил все звуки, и никто кроме желтой Луны не слышал последнего вздоха Старой Виолончели…
Потому что не было более смысла жить, как прежде. Потому, что, если просыпаться и засыпать без Любви, жизнь и смерть становятся не различимы. Потому что Любовь – это единение с тем, кого любишь, и сердцем, и телом. Но если нельзя быть вместе, не умерев, значит нужно умереть. Потому что есть только один главный секрет, о котором не рассказала мне Луна, смущенно прячась в рассветные облака тем серым, декабрьским утром. И он в том, что над умершим ради Любви не властна и сама Смерть…