- Подождите, - сказал я, - еще занавес не опустился.
- Да я знаю, что дальше будет, - громко заявил Наперекоров, - он споет "арестуйте меня", а потом за калошами не достоишься.
Ильф и Петров
В школе я не любил Печорина. Я считал его пошлым типом и выпендрёжником, который бесится с жиру. Вдобавок меня раздражали все эти романтические условности ("топнул ногой о землю и покраснел") и глупые кальки с французского ("тусклая бледность"). К Онегину я относился лучше, но всё равно не понимал - как это они такие молодые, а им уже всё надоело?
И вот теперь, когда я сам почти стал пошлым типом и выпендрёжником, а иногда и бешусь с жиру, пришло время их понять и простить. Дело в том, что я ещё неприлично молод, но мне уже довольно скучно.
Не то что бы моя жизнь была такой уж интересной, нет. Я не летаю в Сидней через Барселону, не шпилю плеймейтс, никогда толком не ел в роскошных едальнях (гренка не может стоит 8 долларов, а croûton — может). Простые и незатратные радости для меня тоже редки. Я не возвращался с дачи с банкой грибов, не гладил пузо ежа и очень давно не нахлобучивал Толика в шахматы.
Короче, моя повседневность довольно незатейлива. Но вышло так, что свойство моего ума обобщать понятия и выводить из них новые заключения сыграло со мной дурную шутку - с недавних пор мне кажется, что я способен просчитать математически всё, что со мной может случиться. ("Я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге"). Если я не видел какое-то здание, не ел некое блюдо и не трогал чью-то попу, я заранее могу догадаться, как это будет, и интерес к вещам теряется.
Когда я буянил или просто занимался чем-то увлекательным, меня постоянно удерживали разного рода условности. Типа - не огорчить маму, не промотать денег, не попасть в милицию, не опоздать завтра с утра и не заболеть дурными или обычными болезнями. Из-за этого всякое деяние получалось вполсилы, а его возможные продолжения и последствия приходилось додумывать. Всё можно угадать и до всего можно дойти умом, а удивить меня уже, наверное, ничто не удивит. ("Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия").
Это не очень хорошо, потому что я надеялся ещё покайфовать или хотя бы поизумляться. Похоже, хулюшки.
И что теперь? В Персию?