Очерк Растрелли

Я люблю этот ветхо-богатый

Опустелый помещичий дом,

Окруженный гирляндою статуй,

Отраженный зеленым прудом. 

Я люблю этот очерк Растрелли,

Эту белую сказку колонн,

Эти старые дубы и ели

И ночной золотой небосклон.

Я люблю его призрачный голос,

Эхо жизни, которая в нем

Расцветала, мечтала, боролась,

Загоралась сердечным огнем...

Я люблю эти прошлые лица

На отцветшем слепом полотне.

Клавикорды в уютных светлицах,

Знак киота в углу на стене.

Я люблю это таинство рода,

Дух семьи, продолжающей жить;

Заставляющий сердце народа

С красотою былою дружить.

Как подснежник и лунные чары,

Как легенд переписанный том

Я люблю этот милый и старый,

Этот белый помещичий дом.

Сергей Александрович Копыткин родился 5 июля 1882 года, закончил 6-ю гимназию Санкт-Петербурга и в августе 1901 года был зачислен на юридический факультет университета. (Здесь же в 1879-1880 годах учился и его отец – потомственный дворянин Александр Николаевич Копыткин. Семья хоть и состояла в родстве с гофмейстером Копыткиным, но к числу состоятельных людей не принадлежала.)

Весной 1902 года Копыткин-старший умер, и семья осталась практически без средств. Сергей Александрович вынужден просить ректора об освобождении платы за обучение. Пристав Санкт-Петербургской полиции свидетельствует, что «студент С.А. Копыткин состояния весьма бедного, имущества и капитала не имеет, существует заработками от частных преподавательских уроков». Очевидно, именно тогда дядя устраивает племянника в Северо-Западное управление железных дорог. С 1 февраля 1902 года Сергей Копыткин числится нештатным ревизором с окладом в 900 рублей.

Годы учебы он совмещает с работой на железной дороге, и когда в декабре 1905 года оканчивает университет, то службу не оставляет. В 1907 году Копыткин женится на вдове Александре Седякиной. К этому времени он является ревизором движения Псковского отдела и получает 1800 рублей, но для того, чтобы содержать жену и  пятилетнего пасынка, этих денег не достаточно. Поэтому  в ноябре 1908 года он обращается с просьбой о зачислении его на государственную службу в Министерство путей сообщения и наверняка не без помощи  дяди становится чиновником,  сохраняя за собой должность ревизора.

С ноября 1909 года Копыткин перемещается на Николаевскую железную дорогу, где работает до 1917. Высоких чинов он так и не достиг: вершиной его карьеры стала должность губернского секретаря. А вот поэзия и журналистика сделались для него той отдушиной, которая позволяла забыть о «бремени труда». Журналистские публикации, Сергея Александровича если и уступали недругам по перу в аргументации и бойкости, но зато отличались образностью и искренностью. До начала войны он писал на самые разные темы -  осуждал провокацию, это «чудовищное порождение ХХ века, плоть от плоти, кровь от крови еврейства»; негодовал по поводу «преступных порядков в трамвайной сети»; возмущался модернистом Волошиным, который «завел моду в Крыму гулять с бандой приятелей в костюме Адама, но с венком на голове»; ругал кинематограф, где «простые смертные впадают в детство и тупеют от наглого нагромождения видовых картин и умирания единственных дочерей»; переживал «за нашу беспомощную наивную молодежь, за этих студентов и курсисток, которые ежегодно приезжают в Северную Пальмиру  с чистым сердцем, здоровым телом и попадают в затхлую паутину подозрительных меблирашек». Особняком стоят его статьи на железнодорожную тематику. Достаточно пространные, они выдавали хорошее знание предмета.

Первый поэтический сборник Копыткина был издан в 1909 году. В нем собраны стихи разных лет - неоднородные по качеству, но выделяющиеся искренностью и  особой задушевностью. Однако вскоре начавшаяся война становится для поэта главной темой. Отныне его поэзия посвящена ей. Неслучайно два других сборника Копыткина носят названия «Песни о войне» и «Струны народные» (с подзаголовком «Новые песни о войне»). В них гордость и боль, надежды и неизменная вера в победу. «Песни о войне» выдержали три издания и -  как особо отмечено на титульном листе  - исполнялись  на патриотических концертах Марии Ивановны Долиной (1868-1919). Эту певицу не особо жаловали тогдашние музыкальные круги, но зато горячо любила публика. После разрыва с дирекцией Императорских театров Долина полностью посвятила себя концертной деятельности. Уже первые «Вечера русской песни» имели грандиозный успех. За серию славянских концертов она награждена командорским крестом сербского ордена святого Саввы – впервые столь редкий знак отличия был пожалован женщине. В советской литературе Долину называли «прислужницей реакции», а патриотические концерты, сборы от которых поступали на благотворительные цели, именовались «так называемыми». Сам же Сергей Александрович отзывался о Долиной с восторженным придыханием: «Вы звали нас на подвиг чести за братьев в страждущем краю».

Своего дома семья Копыткина не имела и чуть ли не каждый год вынуждена была переезжать на новые квартиры. Справочник «Весь Петербург на 1917 год» фиксирует последний адрес Сергея Копыткина - 6-я Рождественская, 22. Далее его следы теряются. В архиве на Варфоломеевской, где хранятся дела Николаевской железной дороги, после 1917 года информации о Копыткине нет. Не удалось найти и запись о его смерти.  Ни одна из книг районных ЗАГСов не содержит сведений об умершем Сергее Копыткине. Правда, это опять ничего не доказывает: 1920 год – время не самое благополучное для точной регистрации всех смертей, слишком много их было.

Поэт умер, не дожив до 38 лет. Место захоронения Копыткина неизвестно. О его смерти читатели и поклонники узнали из небольшого газетного некролога, написанного петербургским поэтом Леонидом Афанасьевым. Который, по иронии судьбы, пережил Копыткина всего на несколько месяцев.

https://bibra.ru/subject/kopytkin-sergej/#top

Старина

 I.

Как памятник белый могильный,

Над спящим замерзшим прудом

Покоится старец бессильный—

Дворянский запущенный дом.

 Льет месяц свое обаянье

С торжественных зимних небес…

В том доме (как молвит преданье)

Свершается много чудес.

 Там вдруг освещается длинный

Двухсветный заброшенный зал,

Сквозь окна гремит именинный

Веселый помещичий бал.

 Вот бойко звучат клавикорды,

Вот слышится голос певца,

И старого вальса аккорды

Сбегают с аллеи с крыльца.

 И слышится в белой аллее,

Как будто той песне в ответ,

Какой-то невидимой феи

Таинственно-звонкий привет…

Вдруг длительный свист паровоза

Зловеще раздался вдали.

И скрылась пугливая греза

И в окнах потухли огни.

 II.

 Как полог пурпурово-алый,

Раскинулся летний закат,

Проснулся, от зноя усталый,

Душистый помещичий сад.

 Травою покрылись аллеи,

Растут в беспорядке цветы…

Лишь статуи кой-где белеют,

Как признак былой красоты.

 Повсюду— печать запустенья…

Все в темную ветхость пришло…

Ведь прошлое в сумрак забвенья

Богатство и жизнь унесло.

 Вот в кресле старушка седая

Сидит на балконе одна,

С ней рядом болонка больная,

И обе они—старина…

  Чепец покосился старинный,

Старушка как будто бы спит…

Луч солнечный, розовый, длинный

Болонку, чепец золотит.

 И в грезах вечернего света

Ей снится таинственный сон…

Протяжный мотив менуэта

Из окон скользит на балкон.

 Она молода и прекрасна,

Семнадцать ей минуло лет…

Ей шепчет любезности страстно

Высокий красавец-сосед;

 Противиться сил нет… томленье…

Горит поцелуй на устах..

А вкруг соловьиное пенье

И сад весь в душистых цветах…

 Июль, 1908 г.

Благодарю Людмилу (Ovenca) за знакомство с творчеством норвежского художника Фрица Таулова /  Frits Thaulow (1847-1906).