Это произведение сам автор назвал не романом, а современной балладой. Хотя "Дикий мёд" был экранизирован, следовательно это название оказалось на слуху - и даже на глазах - у миллионов в своё время, как мне думается, слава его не столь уж и велика, незаслуженно не столь велика.

Текст написан очень даже новаторски по советским меркам. Хотя да, в 60-е годы многие и у нас экспериментировали, прибегали к монтажу эпизодов разных по стилю, рассказанных от лица разных персонажей. В "Диком мёде" всё это есть. По слогу, наверно, всё-таки не Фолкнер (и это хорошо), но стремление к полифоничности, к многослойности есть. Не зря ведь и не роман, а баллада!

История военная, ядро которой поездка главной героини фотокорреспондента Варвары Княжич на фронт (где-то в районе Курской Дуги). Там, на месте, Княжич получает задание сфотографировать подбитый "тигр" - в те дни ещё добыча нечастая для бойцов Красной Армии. Но и эта военная история начинается с другой командировки фотокорреспондента - уже послевоенной, на Север. Да и события из времён довоенных также вплетаются в повествование. Словом, что-то не совсем привычное, современное, пусть баллада.

В общем, по-моему, Леонид Первомайский написал работу незаурядную, вовсе не теряющуюся на фоне книг, созданных "зубрами" военной прозы. А почему его сочинение потом оказалось несколько задвинутым в тень, можно строить разные предположения... В общем, и так бывает.

Хочу дать цитату, не то чтобы небольшую, а скорее наоборот. Баллада населена разными героями. Поэт и военный корреспондент Павел Берестовский - возможно, альтер-эго самого автора. Но есть там ещё очень интересный персонаж, тоже военкор, с интересным именем Иустин Уповайченков (один его коллега, бойкий и разбитной фотограф Миня называет его Уинстоном). Вот про этого Иустина Уповайченкова и цитата:

"Тяжелый, как яростный удар грома, грохот орудийного залпа и отделенная от него лишь кратчайшим мгновением серия разрывов заставили Уповайченкова припасть лицом к земле. Уповайченков не чувствовал страха. Не чувствовал он и того подъема, который охватывает старых бойцов перед лицом врага. То, что чувствовал Уповайченков, скорее всего можно было назвать удивлением, потому что это и было удивление неопытного человека, который впервые переживает бой, — чистосердечное, неподдельное удивление новичка перед всем, что развертывается у него на глазах.

Все тут было не так, как представлял себе Уповайченков; не так, как писали фронтовые корреспонденты в своих очерках; не так, как это выглядело на фотоснимках с фронта, которые он отбирал для очередного номера газеты во время своих дежурств в редакции; не так, как показывали короткометражные выпуски кинохроники, и конечно же совсем не так, как изображали войну кинорежиссеры в снятых за тысячи километров от фронта художественных фильмах. Все было значительно проще и значительно сложнее.

Было еще одно «не так», которое чувствовал вместе со своим удивлением Уповайченков.

То, что все тут происходило не так, как он привык представлять себе по корреспондентским очеркам, фотоснимкам, короткометражным выпускам кинохроники и художественным фильмам, удивляло его меньше, чем то, что все тут происходило вообще не так, как должно было бы происходить. Уповайченков отбросил все «не так», которые возникали из его прежних представлений о бое и о войне в целом, а картина, развертывавшаяся перед ним, все еще не умещалась в те рамки, которые он мысленно создал для нее, и потому, что она ломала эти выдуманные Уповайченковым рамки, он не мог с нею согласиться.

Зачем капитан Жук так страшно вращает черными блестящими глазами, топорщит усы и перемешивает слова команды с отвратительной руганью, которая вырывается из его искривленного рта ужасными словосочетаниями, каких и представить себе нельзя?

Зачем снаряды и мины все время перебивают кабель, когда без связи тут ничего нельзя ни сделать, ни даже понять? Почему танки идут по открытой местности, где их так легко поразить, но их не поражают и не останавливают, и они продвигаются все вперед и вперед? Ведь стоит только хорошо прицелиться, попасть — и конец!

Почему снаряды отскакивают, не пробивают брони, даже когда попадают в «тигров»? Если они не могут пробить броню, значит, надо было сделать другие снаряды, которые могут ее пробить, — это ведь так просто!

Почему боец должен выскакивать из окопа, чтобы бросить под танк гранату или разбить о броню бутылку с горючей смесью? Ему редко удается беспрепятственно осуществить свое намерение: пулеметная очередь пришивает бойца к земле, — а этого не случилось бы, если бы он имел возможность бросать гранату или бутылку при помощи какого-нибудь устройства, не выходя из окопа.

Почему связисты так медленно ползут вдоль провода, припадая к земле каждую минуту, когда им кажется, что снаряд, гудящий в воздухе, предназначен именно для них?

Почему лейтенант у пушки вскидывает руку, поднимается во весь рост, увидев совсем близко, перед собою немецкий танк, и, не успев крикнуть «Огонь!», падает головой вперед на выгоревшую, истоптанную, засоренную ветками, листьями, какими-то бумажками, снарядными гильзами и щепками, неубранную землю?

Еще множество «почему» возникало у Уповайченкова как неопровержимое свидетельство того, что все тут идет «не так», и вызывало желание все переиначить, переделать по-своему."

Фильм Владимира Чеботарева по книге, по сценарию Леонида Первомайского, я впервые увидел ещё в дошкольном детстве. Мало что из него понял - ну, кроме танков, мчащихся по полю. А сейчас могу сказать, что как почти любая экранизация он представляет довольно сильно упрощённую и усушенную версию литературного первоисточника. Всё же это довольно крепкая работа (хотя вышедшее чуть позднее, можно сказать, вскоре, "Освобождение" Юрия Озерова и не оставило ему больших шансов на продолжительный зрительский успех). Но я досмотрел фильм до конца - в отличие, например, от "Случая с Полыниным", который почти сразу бросил, от "Матери человеческой", частично просмотренной в ускоренной перемотке. Это уже о чём-то говорит.