Самоосвобождение происходит так, как из стопки посуды на ходу неожиданно выскальзывает и разбивается тарелка.






Собственно, бытовое восприятие имеет границы, созданные из избирательного удерживания. Избирательность искажает и ограничивает беспредельность. Удерживание провоцирует фиксированность внимания на одном и том же. Вместо того, чтобы в повторениях из прошлого искать опору, можно дать себя нести безбрежному течению. В этом опоры нет, но терять нечего потому, что наши опоры привели каждого к сегодняшнему положению вещей. Снятие избирательных удерживаний наш бытовой мир превращает в совершенство, каким он всегда и был до наших фрагментированных фиксаций.





Ушедшие мысли никого не делают пропустившим, уязвимым, неполноценным и обделённым. Что бы ни случилось, бытовая информация, даже мучительная и смертельная, не в состоянии выйти за свой собственный объём. Это сансара, и она может предложить только себя. Когда возникающие мысли вновь и вновь исчезают, то исчезает напряжение, которым они являлись. А вот это уже не сансара.





Когда видишь, что у изначального нет второго, то это значит, что восприятию некого покидать и некуда перетекать. В этом отсутствие конфликта. Такое отсутствие пресекает протяжённость. Отсутствие протяжённости уничтожает корень напряжения.





Не длите мысли и образы думанием. Без удерживания они исчезают так же моментально, как и появляются. Это череда движений без захвата.





Любые абсурдные концепции верны как бессмысленное воплощение беспредельности. Любовь – синоним осознанности, поэтому вместо борьбы позволяет любоваться их ограниченной красотой.





суть

Тонкое высочайшее ажурное блаженство завершённости, которое проявляется само из себя, не нуждается в надрыве достраивания усилиями, но и не становится объективным. Отпущенность.

Когда оказывается, что всё всегда было завершено, наступает полное расслабление из-за невостребованности достройки и поправлений чего бы то ни было.

Быть безмятежным – означает в лёгкости осознавать возобновляющуюся завершённость всего.

Когда оно распускается в видимость, оставаясь неразвёрнутым, это ощущается как тонкое высокое блаженство завершённости. (ничто показывает себя как что-то)

Каждый момент завершён сам в себе внутри себя. Количество моментов беспредельно, поэтому великолепие юной завершённости тоже беспредельно.

Всё всегда происходит, как надо, даже, если видится по-другому.


Высочайшее находится над всем, поэтому оно без соперника на его уровне. Отсюда блаженство отсутствия борьбы. Оно воплощено во всём.






Не верь оценкам, которые несут в себе мысли и образы: в качестве проявлений из небытия они интереснее.






Если у человека нет образца поведения или образца мышления, то данная область познания для него является слепым пятном. Этого направления для человека просто не существует. Почему? Потому, что его сознание целиком находится в личности, а личность целиком является прошлым. Она является аппаратом сличения, и для сличения нет соответствий новым явлениям. Личность бессильна в постижении нового опыта: она может только задним числом приводить неизвестное к известному, обтёсывая его под себя.






Моя личность - ограничение самим собой. Оттого, что, как советуют буддисты, я ищу "я" и нигде его не нахожу, моё самоузнавание не пропадает, то есть, взгляд с позиции защитных реакций прошлого не исчезает. Значит, дело в фиксированности сознания на прошлых напряжениях созданных страхом. Уязвимость - приближение к смерти, а сохранение жизни и познание истины - не одно и то же. Личность - напряжения, а истина - их отсутствие, поэтому пребывание в истине - это отсутствие фиксированности и на чем-либо. В данном состоянии самоузнавание присутствует, как и всё остальное, в виде воплощений безграничности. Таким образом, самоузнавание перестает быть субъектом противоположным остальным объектам, и становиться частью субъективно-обьекивной реальности. Оно перестаёт быть точкой отсчёта, и проявляется естественная бесцентровость.





Последующий момент пресекает предыдущий и обновляет собой всё сущее. Но он тут же пресекается следующем моментом, обновляющим всё.
В этом не за что зацепиться: некогда. Мы существуем в тотальной импровизации, и в этом окончательная свобода от самих себя, позволяющая сосуществовать нашим ограничениям без противоречий с беспредельностью.






Беспредельность себя ограничила до формы контролирующего луча и стала свидетелем. Мучения борьбы за правильность сами по себе являются просто энергией с интерпретацией мучений.
Зачем это говорю. Бороться не с кем, так как контролёр и контролируемое создано из одного и того же вместе с оценками, которые бессмысленны как форма безоценочности.




Если видишь красоту вовне, то это значит, что есть соответствующая этому настройка внутри. Если растворяешься в красоте, то значит, что растворяешься в своем источнике. У источника нет внешнего и внутреннего, поэтому форма красоты приводит к всеобщему изначальному. Такое, вот, чудо.





Когда идём, распущенным вниманием учитываем движения тела. Такое учитывание можно будет приложить ко всему происходящему, даже сказочному и чудесному. Тогда это новое не будет замазываться мыслями и образами. Память - следы неполного осознания, то есть, концептуальный взгляд. Движения тела существуют в текущем моменте, поэтому внимание смещается от концептуальности к происходящему. Это понадобится тогда, когда мыслительный процесс будет предлагать себя для объяснений непривычной реальности. Так же можно относиться и к дыханию.





Распахнутость и пресечение. Для нас открытость – это некая свобода в протяжённом проживании. Но распахнутость до бесшовности между собой и объектами предполагает присутствие в том, что есть. А такая реальность – это безостановочная импровизация. В книгах это не акцентируется. Моменты очень похожи один на другой, но ничего никогда не повторяется. Откуда взяться в такой реальности наплывам прошлого в виде мыслей и образов? Любое мыслительное движение предполагает свой корень, своё возникновение. Взгляд на движение целиком, это, автоматически, и взгляд на момент, из которого проявилось мышление. При распахнутости всего, каждое движение пресекает себя моментом возникновения или «самоосвобождается», как говорят в дзогчене. В таком взгляде движение и пресечение не противоречат друг другу. Парадоксальным образом, это одно и то же.





Не говоря о высших материях, бытовым рассудком можно понять простую вещь: для того, чтобы не было страха смерти при изменении восприятия, надо вывести внимание из фиксированности на своём образе. Какие для этого есть инструменты? Любовь, эмпатия, соучастие, торжество за других. Говоря буддийским языком, «четыре безмерных». Так как наша индивидуальность состоит из надуманных построений, обусловленных верой, то, рано или поздно, с данной конструкцией придётся расстаться. Лучше это сделать в осознанной любви, нежели в животном ужасе.





Гордость – неприятие чужих ограничений и потакание своим. Почему? Это заключение беспредельности в ограниченные рамки. Это всё то же смотрение зауженным лучом внимания на проявления потенциальности, не замечая их прозрачный исток. «Божественная гордость» махаяны подразумевает отсутствие соперников, с которыми нужно бороться и побеждать. Наша же гордость – это отсекание чужого ради своих ограниченностей. Всё наше и не наше уже и так давно отсечено и разбросано по бесцентровости, если искусственно не удерживать что бы то ни было в пучках личности.






В любви совпадают начало и окончание потому, что в ней нечего достигать.





Пусть будет из момента в момент прозрачное внимание шире мыслительного процесса.





Нужна очень тонкая настройка безоценочности для пребывания в изначальном. Провал в исток происходит неожиданно, и нужна наработанная бдительность для того, чтобы не определить основу в качестве основы: иначе произойдёт подмена действительности идеей о действительности. Неправильно будет сказать, что нужно находиться в ожидании сюрпризов, так как ожидание накладывается и блокирует собой текущий момент, в котором всё и происходит. Но, когда происходит изменение восприятия, хорошо бы иметь мужество оказаться в неопределённости.





Правильность ограничивает. Неправильность приводит к войне замкнутых на себе оценок. Из состояния отсутствия всё видится игрой энергий.





Когда пробужденные пытаются передать другим свой взгляд устно или письменно, связки символов, которые являются словами, должны показывать, то, что находится за данными символами. Но для слушателей слова - это просто слова, так как внеобразная реальность для них не является опытом. Для пишущих абсолютно разные связки слов означают одно и то же, но об этом не знают читающие. Им кажется, что описываются разные категории реальности. Но какие категории могут быть там, где нет качества? Для хомо сапиенс это выглядит так, для тараканов - иначе. Относительные образы являются проявлениями неописуемого. Это всё, что можно сказать. Принимать мудрости к сведению – бессмысленно: работает практика, и слова могут только указать относительное направление для работы.





Отречение от мира обычно трактуется, как побег от мира. Сейчас спрячусь, добьюсь, и тогда всем покажу. Можно ли достичь полноты, что-либо вычёркивая? Отречение от мира - это прекращение вовлечённости в субъективные оценки. Если бы у элементарных частиц был рассудок, то они бы переживали душераздирающие трагедии. Разрыв связей, смерть партнёров, собственную смерть. Но, надеюсь, рассудка у них нет. А, что есть? Танец форм, энергия и наши ограниченные интерпретации этого происходящего.
Когда православные и буддийские монахи находятся в своих кельях, они молятся за весь мир. Так как наши оценки являются такими же, как и у других, то достаточно не верить себе и окружающим для того, чтобы быть отрешенными от мира. Тогда, вместо фрагментированной оценочности может появиться тотальная любовь и эмпатия.





Как глаз не может видеть себя, так человек не может вынести суждение о чём-либо, не сделав это объектом. В этом корень двойственности и недвойственности. Присутствие в безоценочности - начало недвойственности. Понимание этого помогает в наблюдении за тем, как оценки создают объекты.





По энергозатратам восприятие двойственности и недвойственности одинаково: в том и другом случае что-то возникает в сознании. Для того, чтобы засечь безоценочную потенциальность придумано много методов. Они сводятся к безоценочной созерцательности, или к бытовой возобновляющейся внимательности по отношению к привычным концепциями любого рода, начиная с названия предметов и заканчивая социальными и мировоззренческими идеями, принятыми на веру.
Сложности начинаются потом. Саму безоценочность личность присваивает себе и выдаёт акт внимательности за очередное узнавание. Лекарство от этого одно – видеть привычное узнавание как уловку эго. Внимание должно быть всегда девственно и юно. В нём не должно присутствовать оценочных расколов узнавания.





Внимание устроено так, что оно наблюдает за движением. Если нужно что-то найти, то начинается процесс вспоминания и сличения, что тоже является движением. Это идёт для предотвращения опасности выживанию. Но в основе нечему двигаться. Наше образное зауженное оценочное восприятие и есть её проявление. Мы не замечаем непроявленность, из которой исходят те или иные оценочные образы в следствии зауженного коридора внимания.
Когда внимание отказывается следовать за проявленностями и останавливается, тогда прямо из его основы начинает раскрываться новое восприятие. И это восприятие не застывшее: в нём также живёт мыслительный процесс, но он уже больше не воспринимается самостоятельной величиной.





Мы - вот это всё - привычки, восприятие с названием " болезнь", наши желания и избегания. Для того, чтобы что-то изменилось, для начала нужно признать, что нет отдельных нас и всего вышеперечисленного. Понимаете? Мы и есть это всё, что нас беспокоит. Мы - само беспокойство. Признание этого делает побег от данности абсурдным. Признаём и работаем: опускаем внимание в исток данных проявлений. В исток самих себя.