У любви есть два измерения, мужественное – любовь к Богу, к женщине и женственное – забота. Забота не ограничена отношением к Господу, что есть религия или близким, забота распространяется на весь мир, на бытие в целом. Забота это труд. Труд не рабство и не игра, труд это забота.
Наиболее тесно труд связан с эротикой и сексом, с деятельным радикальным выражением заботы в жизни людей. Вы никогда не замечали, что когда рядом с вами кто-то работает вы переживаете экстатические ощущения, или когда вам проповедуют, или когда вы переживаете вдохновение, или когда вас обманывают?
Последний факт обнажает пустоту и бессмысленность заботы, это отношение вещей мира к вещам мира, труд обнажает блаженную пустоту бытия, точно так же как и ложь. Конечно через этот экстатичный вакуум бытия труд связан с игрой, с творчеством, но смысл труда совсем совсем в ином, в женственной любви, в заботе. Повторюсь, если и стоит увязывать труд с чем то в нашем бытии, то с эротическим началом.
Труженик больше всего похож на проститутку, на женщину берущую деньги за любовь. Счастлив тот человек, которому с выгодой удаётся продать свой дар, своё призвание. Естественно первая мысль, которая приходит в голову - это освобождение труда, искупление его от товарно-денежных отношений. Однако, это иллюзия, природа заботы такова, что она всегда часть этого мира, всегда симметричные меновые отношения, труд всегда отношение вещи к вещи, некая месть.
Единственная возможность эмансипации труда в иных отношениях обмена, в адекватных, а именно жертве или возмездии трансцендентному. Это только так кажется, что таковые отношения вне экономичны, ибо любой обмен неэквивалентен, а значит жертва, жертва пролетария капиталисту, жертва покупателя торговцу, массовые жертвоприношения филантропов и во время кризисов, например, истребления обесценившихся товаров, любая экономика укоренена в жертве и именно поэтому и возможны эксплуатация и прибыль.
Технически таковая возможность возникает, как результат попыток урегулировать, то есть контролировать жертвенные механизмы общественного и экономического бытия. Зачем далеко ходить, вспомним все эти призыва государственных корпораций к самопожертвованию граждан, особенно во время кризисов и воен.
Война и революция обнажает иную фундаментальную основу общественного бытия – анархию. Так же как эксплуатация и прибыль укоренены в жертве, так же сама возможность угнетения и государственности имеет под собой почву обыденных либертарных общественных отношений.
Таким образом, для эмансипации труда нужно избавится от самих попыток контролировать жертвоприношение, будь то план или рынок, государство или корпорация. Катастрофа произошла в незапамятные времена ведических жертвоприношений, жертвоприношений древних евреев, жертвоприношений ацтеков и т.п., и не случайно эти символы катастрофы, символы бесчестия и позора так популярны сызнова, ибо современные механизмы эксплуатации и угнетения напрочь себя дискредитировали, вот реакционеры и цепляются за традицию, за некую историческую «вечность», что бы как то оправдать позор, позор узаконенных проституции и рабства, по сути, сексуального рабства, ибо труд это эрос, ибо высшее проявление заботы сексуальность.