Мои тётя и её муж были на войне.

Они нашли друг друга, когда после тяжёлых ранений вернулись в наш город – оба настрадавшиеся, хлебнувшие военных тягот по полной. Это фильмы снимают про прекрасных героев, а наши – очень простые, не очень красивые…
Тётя моя в семнадцать лет на фронт убежала. «Дурочка, куда ты», - говорили. Это со временем такие поступки приобретут романтический ореол. А родня не поняла сразу-то: мала была Зоя. Низкоросла, низколоба. Ну, не в родню вся просто. Вроде, как и умом особым не отличалась, а вот поди-ка, сообразила…Да на таких, как она, многое в те времена держалось. Умные-то броней запаслись или ещё что предприняли, если была возможность, конечно. А эта кроха-колобок на фронт укатила!.. Служила тётя Зоя санитаркой в санитарном поезде, что с ранеными прорывался на восток. Когда спрашивали: неужели бомбёжек не боялась?... Ещё как боялась! – так отвечала. Крестилась да землю руками рыла, чтоб в какую ямку забраться, там вообще ад сплошной был, месиво. Это только в фильмах прекрасные люди ходят под пулями да бомбами и всё им нипочём – киношное тело бестелесное. А человеческие раны болят страшно. Вот с огромными шрамами на груди да на спине и вернулась домой…

Любовь их свела? Ой, не знаю. Дядя Костя ведь особенный был. Такой же некрасивый, весь в веснушках. А волосами чёрен. А головы на четверть черепа нет. Тяжелейшее ранение.

- Девчонки, вы над отцом не смейтесь, - говорил мой папа своим племянницам. Трое дочерей родилось у тёти Зои (сестры моего отца) с дядей Костей. Хорошие здоровые девочки. На язык бойкие. – Ну и что, что мало по дому делает?! Он на работе устаёт. По его-то жизни не тележку на фабрике катать надо, а по санаториям лечиться, а вы…

Не думается молодым, каково это…Я тоже многого не понимала. Удивляло, как это дядя Костя часами мог просто сидеть на табуретке. Вот просто сидеть и куда-то смотреть. Накормит, помню нас нехитрым обедом, что тётя Зоя приготовила перед рабочей сменой, перемоет в мелком блюде посуду за нами-дурочками и сидит себе…Сидит…О чём мысли?... Неприхотливый был, терпеливый. Голова, знаю, болела очень у него. Пару раз подходила к нему, просила разрешения «потрогать шрамик». Пальчик в ямку скользил, чуть ли не к самой середине головы а там мягко, кожица совсем нежная, тонкая.

Я всё думаю. Господи, ведь палец порежешь, - болит как, а в годы войны – боль вселенская: душевная и физическая! Как люди терпели? Над фильмами плачем вот, а мне, уже взрослой, так больно бывает за тех, кто мучился от тех ран, что залечить невозможно, что забыть нельзя. И так выходит, что для меня сначала – память о чужой боли, а уже потом – гордость – за Победу.
Ольга Смирнова)