БЕСЕДА С МИКАЭЛОМ ТАРИВЕРДИЕВЫМ

В ноябре 2014 года во время чтения книги М. Таривердиева «Я ПРОСТО ЖИВУ» (М., Вагриус, 1997) я поместил в дневник три сообщения, название одного из которых повторяет название книги

http://www.liveinternet.ru/users/5128683/post355201132/

Ныне, просматривая старые газеты, нашёл его интервью в Московских новостях (№ 43, 27 октября 1991 года) под тем же названием — «Я ПРОСТО ЖИВУ», в котором он с чувством своего огорчения показывает, что такие качества, как ЧЕСТЬ и ДОСТОИНСТВО, значительно утрачены современной интеллигенцией (к счастью, не всеми её представителями).

Решил поделиться с читателями найденным.  Итак, привожу текст с небольшими сокращениями.

Эльдар РЯЗАНОВ сказал о нём: «Мы с ним совершенно разные люди. Он человек красивый, спортивный, даже в чём-то супермен, не то, что я. Как-то мы отдыхали в Пицунде, он уплывал в море часа на два, а потом таскал меня в воду, учил кататься на лыжах.  И, надо признаться, совершенно безуспешно. Я всё время тонул, только хохотал, торча из воды… »

Он производит впечатление благополучного человека. Раскован, светски галантен. Увлекается многим — водными лыжами, виндсерфингом, фотографией (его фотографии печатались на обложке журнала «Лайф»). И всё-таки он замкнут и даже не вполне уверен в себе. Чуть-чуть играет эту роль — роль благополучного человека. В его судьбе — своя драма.

                — Скажите, а вам, ученику Арама Хачатуряна, автору музыки к ста фильмам, в том числе и ко всем фильмам Михаила Калика, рязановской «Иронии судьбы», не обидно оставаться для публики автором телесериала «Семнадцать мгновений весны»?

                — Я иногда начинаю ненавидеть этот фильм. Хотя всё же считаю его творческой удачей. Я знаю, что мой имидж, прежде всего, связан с кинематографом. Но я живу в двух мирах.  Один мир — это музыка кино, другой — музыка, которую я пишу для себя.

                — Так что же, музыка к ста фильмам для вас своего рода повинность?

                — Ничего подобного. Я люблю кино. Я, например, уверен, что жил бы Моцарт в ХХ веке, он непременно работал бы в кинематографе, как блестяще работали в кинематографе Прокофьев, Шостакович или Свиридов. Ну  а потом кинематограф давал мне независимость.

                — Материальную?

                — И материальную и творческую. Я не слышал годами многой своей музыки в оркестре, а кинематограф давл возможность услышать партитуру  буквально на следующий день в «живом» звучании. <…>

                — За независимость тоже надо платить…

                — Во всяком случае гонениям я не подвергался. К сожалению.

                — ?

                — Да, гораздо удобнее быть подвергнутым открытому гонению. Большей популярности, которую дало великой тройке — Прокофьев, Шостакович, Хачатурян — известное постановление 1948  года, не может быть. Даже те люди, которые не знали их имён,  их узнали. Но есть совершенно другой способ изживания, гораздо более тонкий, иезуитский. Я называю его «удушение через подушку». Этот способ применялся в Союзе композиторов много лет и с большим успехом: нет такого человека, и всё тут. Не ругают, не устраивают скандал. Что же касается меня, то, что я делал в кино, — это пожалуйста, ради Бога. Но параллельно с этим я писал ведь и другую музыку, а вот её как бы не существовало.

— Но ведь ваши три оперы поставил Борис  Покровский, а две из них по сей день в репертуаре Московского камерного театра, органную музыку исполняет  Гарри Гродберг. У многих на памяти успех органной симфонии «Чернобыль». Кстати, вы же сами были героем скандальной истории, когда вас обвинили в том, что вы «стащили» что-то из «Истории любви» Френсиса Лея в «семнадцати мгновениях весны». Правда, никто не мог понять, что именно.

— Я думаю, что я стал популярным как раз после этого фильма. И не столько благодаря музыке, сколько благодаря этому вот скандалу. И хотя позже было доказано, что и моя музыка была написана раньше (фильм-то снимался около трёх лет!), и не похожа она на музыку Лея, если не считать интонации первой сексты, да и то в обратном  направлении.

— А кто же устроил эту историю?

— Вообще история вроде бы смешная. После успеха фильма, примерно через неделю, в Союзе композиторов мне показали телеграмму от Френсиса Лея. Буквально: «Поздравляю успехом моей музыки в вашем фильме». Я рассмеялся и оставил её на столе у референта Хренникова, где её и нашли.

А потом произошла ещё одна странная история. Некто позвонил на радио, назвавшись представителем  французского посольства, с возмущением по поводу того, что Таривердиев украл музыку у Френсиса Лея. Через день — аналогичный звонок на студию Горького… Я опять посмеялся. Но потом на радио на всякий случай перестали передавать музыку к этому фильму. На студии пошли разговоры, что советское правительство должно якобы заплатить 50 тысяч долларов  штрафа за то. Что я украл музыку. Ну и так далее. Мне было уже не до смеха. Тогда я позвонил атташе французского посольства, и тут–то выяснилось, что никогда звонка отсюда не было. Более того, Френсис Лей прислал по этому поводу возмущённую телеграмму, заявил, что это провокация. Кстати, потом выяснилось, что телеграмма-то была напечатана на обычной машинке с латинским шрифтом и полоски бумаги  были просто приклеены к бланку международной телеграммы, купленной в обычно почтовом отделении Москвы. Никто её не получал, её просто кто-то принёс и оставил на столе. В общем, это сделал кто-то из коллег. Я теперь даже знаю, кто именно, но не хочу его называть.

<…>

А потом ещё одна вещь. Наша страна, не знаю почему, невероятно любит тех, кто умер. У нас желательно умереть молодым. Если ты умер, скажем, в сорок лет — это хорошо. В тридцать — просто замечательно. Но почему же именно мёртвые сразу становятся любимцами публики? Неужели не лучше было бы их больше любить при жизни? Наверное, нужно вовремя умереть. Желательно — молодым. Или в крайнем случае — уехать.

— А у вас не было этой мысли?

— Я не буду говорить  никаких красивых слов — что здесь моя родина, моя страна. Когда-то я думал и говорил именно так. Почему не уехал? Не знаю. Сам не знаю. У меня была эта возможность, когда я получил премию Американской академии музыки. Когда мне заказали музыку для Голливуда. Это, помимо творческого интереса, были очень большие суммы, которых вполне хватило бы, чтобы обосноваться в Штатах (кстати, когда я вернулся после получения премии, деньги у меня отобрали, а на три недели в Голливуд так и не выпустили). Я и тогда не уехал.И сейчас не уеду тем более. Почему?  Не знаю. Но знаю, что этого не сделаю.

— Может быть, вы считаете это предательством?

— Нет, что вы. Никогда так не считал. Многие мои друзья оказались в эмиграции — Калик, Максим Щостакович, Аксёнов, да мало ли…

— Что же тогда вы подразумевали под предательством интеллигенции , написав книгу под таким названием?

— Эта книга о том, как семьдесят лет назад советская власть предала интеллигенцию и как потом новая интеллигенция  научилась предавать сама. Конечно, я имею в виду не всех. Но кто устроил травлю Солженицына, Пастернака, Аксёнова?  Вы скажете, ЦК КПСС? А разве не руками писательской интеллигенции? Кто подписывал обращение по поводу музыки Шнитке и Губайдулиной? Опять ЦК КПСС? Но разве там были подписи не коллег музыкантов?  А совсем недавно , всего лишь несколько месяце назад, Горбачёв собирал интеллигенцию — деятелей культуры. Я видел эту встречу по телевидению и слышал, как кто-то из присутствовавших там заявил, что у народа полны холодильники и пора навести порядок. Что это за сытая интеллигенция, которая требует прижать свой народ , готова подписывать  любые обращения против своих же коллег? Интеллигенция  во многом сама предал это высокое понятие.

— А вы сами что-нибудь подписывали?

— За всю мою жизнь я никогда не подписал ни одного коллективного письма, впрочем, и не коллективного тоже, против кого бы то ни было. Единственный раз я подписал коллективное письмо — обращение к президенту Горбачёву с протестом по поводу январской трагедии в Литве. Другое дело, что я слыву человеком с плохим характером. Наверно, это так. Я часто ссорился, делал глупости, ошибки. Что же касается компромиссов, то мне никогда не предлагали никаких сделок — сделай, мол, то-то и получите вот это. Меня не искушали. Например, я никогда не был членом партии, мне это в голову  не приходило, да меня и не звали. Я счастлив, что умудрился прожить, не вступив ни в один компромисс. Однажды Андрей Вознесенский сказал мне: «Ты хочешь прожить свою жизнь, как целка в бардаке». Ну что ж, может быть, он и прав. Но я просто живу.

Елена ЗАЙЦЕВА