Михаил Осоргин. Письма о Франции 1940-копии Украины в 2022м
Дневник
Понедельник, 13 Июня 2022 г. 08:03 + в цитатник
Франция в 1940м году поразительно напоминает киевскую Украину 2022г. Это Вторжение тяжелой убийственной войны в беззащитную страну, это предательство в Интернете, на телевидении, в России и Москве, это разрывы бомб и снарядов, это кровавая российская каша на просторах зеленой страны, это надежда на бегство от войны в Европу
Но повестование Осоргина касается и нынешней войны, и нынешней Москвы, которую интернет и телевидение превратили в грязный лживый вертеп, в котором уже нет места разуму, чести и совести, в которой нет писателей и литературы, Москве, которая наполнена угрозами и обманом, которая беззастенчиво убивает свою и украинскую молодежь в этой гнусной войне по прихоти кремлевских воевод.
напечатанная-во-франции-марка-изображает-марианну-национальным-218023268 (342x229, 64Kb)

Страшное время предательства, беззакония и злобы.
Эту книгу невозможно вместить в короткое эссе, а потому остается напомнить читателю о впечателениях пожилого умного писателя о Франции периода фашистской оккупации 1940-1944 годов, так сильно похожих на впечатлениях нынешнего времени

Осоргин? В 1921 году работал в Комиссии помощи голодающим при ВЦИК (Всероссийский комитет помощи голодающим «Помгол»), был редактором издаваемого ею бюллетеня «Помощь». В августе 1921 года Осоргин был арестован вместе с некоторыми членами комиссии, но благодаря вмешательству Фритьофа Нансена их освободили, однако писатель был выслан в Казань. Там он провел зиму 1921—1922 годов, редактируя «Литературную газету», затем вернулся в Москву.
Осоргин продолжал публиковать сказки для детей и рассказы. По просьбе Е. Б. Вахтангова перевёл с итальянского языка пьесу К. Гоцци «Турандот» (изд. 1923); опубликовал переводы пьес К. Гольдони.
Осенью 1922 года он с группой оппозиционно настроенных представителей отечественной интеллигенции (таких как Н. Бердяев, Н. Лосский и другие) был на так называемом Философском пароходе выслан из СССР. Троцкий в интервью иностранному корреспонденту выразился так: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно»

https://imwerden.de/pdf/osorgin_v_tikhom_mestechke...o_neznachitelnom_2005_text.pdf

"Эта книга не роман, не хроника, не дневник и не только воспоминания. Ее отдельные страницы были написаны на клочках бумаги без малейшего намерения когда-нибудь соединить их в одну тетрадь. Часть их осталась в папке, часть застряла в почтовых конторах разных городов Франции, без надежды дойти по назначению, может быть, погибла при разрушениях и пожарах, часть перелетела по воздуху океан и сохранилась в дружественных руках.

Я никогда не хотел писать подобной книги. Я был бы безмерно счастлив, если бы, однажды проснувшись, могузнать, что мне только приснился дурной сон, что мы продолжаем жить в старом мире старой жизнью мирных обывателей, не обогащая историков никаким материалом.

Как было прекрасно время, когда для создания книги требовался искусный художественный вымысел, благородная и благодарная работа мозга и игра воображения! Но то,что случилось, убило надолго деятельность писателя. Всякий опыт художественной выдумки убит действительностью и стал кощунством. Мы можем быть только летописцами и подготовлять материал для будущих писательских поколений. Они, отделенные от наших дней умиротворяющим временем, найдут красивое и героическое в том, что нам представляется только кровавой кашей и ликованьем лжи.
Они обретут необходимое для работы спокойствие и даже беспристрастие, к которому мы решительно неспособны, которое сейчас кажется беспринципностью и преступлением. И они, не обремененные хроникой дня, ощутят потребность в вымысле, украшающем искусство, в сладкой небыли и многоцветной неправде. Мы, свидетели истории, этого творческого счастья лишены.

Автор этих строк, переживший слишком много мировых событий и, в связи с ними, личных жизненных катастроф, попытался спрятаться от парадной истории в быт тихого местечка, полугорода-полудеревни, в самом сердце старой Франции, сначала — чтобы здесь переждать грозу, затем — чтобы здесь же собрать разбитые страницы своих записей и своих впечатлений в эту книгу.
Ему не приходится думать о стройности книги, создавшейся так случайно,и он оставляет в нетронутом виде то, что было написано
спешно, огрызком карандаша, в сумбуре дней, в бессоннице ночи, в дороге, иногда в нереальности жизни, иногда в ожидании смерти и даже в страстной о ней мечте. Он не выбрасывает и личного, которое было показательным для общего бедствия и могло служить стрелкой барометра его собственных и чужих настроений. И тольков периоды относительного покоя он позволяет своим
мыслям подводить итоги и отыскивать прочное и вековое в беге времени и в обстановке, его приютившей.
Книга не кончена — у таких книг не может быть ни конца, ни начала.

Из календаря вырваны и прошиты ниткой отдельные листки. Сегодняшний день, которого автор предугадать не может, вероятно, уже уничтожает значение и интерес многих записей. Такова судьба всего подлинного, такова же, впрочем, — и художественного вымысла, также имеющего свои сроки. И никакое ухищрение этой судьбы не предотвратит. Habent sua fata libelli*.

В тихом местечке Франции, где эти строки пишутся, мир и покой устойчивого быта. Зимний холод сковал отдыхающую
землю, которой весной предстоит новая работа. Происходящее в мире доносится сюда только отдаленным отзвуком.
В печке потрескивают сосновые дрова.
Будущее неведомо. Настоящее просто и обычно.
Недавнему прошлому посвящены мои немудреные страницы.
447f77a14855d079c484373781b4dc27 - копия (423x407, 114Kb)
Шабри , конец 1940 год

Ночью я вышел на крыльцо, увидал перед собой Полярную звезду и впервые точно определил, в какой стороне от нас Париж. Раньше направления путались, так как пальба орудий слышалась как бы отовсюду. Когда же военная гроза перекатилась
через наше местечко, Париж на время вообще перестал существовать, стал историческим прошлым.
Сейчас мы снова нашли его на карте тысячелетних воспоминаний.
Мы прожили тысячу лет на окраине крошечного городка на реке Шэр, в основе треугольника, образуемого течением Луары, в средней Франции. Тысячелетие началось не здесь, а в двухстах километрах к северу, под самым Парижем, но нас унесло оттуда потоком людей, вагонов, автомобилей и животного страха.
Это случилось, кажется, 11 июня и длится, по прежнему человеческому счету, две недели, вплоть до сегодня. В поспешном внезапном бегстве с ручными чемоданчиками и провизией на два дня, мы не захватили календаря. Сегодня я записал числа месяца и названия дней на листке голубой бумаги, так как в новой эре существования это может понадобиться; буду вычеркивать день за днем, пока не вычеркнется весь остаток жизни. Однако никакая наглядность чисел не убедит меня в том, что в течении судеб не произошло тысячелетнего скачка. Века вперед или века назад — безразлично; тысячелетие прожито.

Оно так бедно духовными переживаниями, вернее, эти переживания так ничтожны, что о них совестно рассказывать. Маленькая история душ, сжатых в комочек. Точно так же ничтожны и события, доведшие эти души до унизительного состояния. Это не может
быть сюжетом не только книги, но даже сносной повести. Я пишу только потому, что прожил всю жизнь с пером в руке, дополняя вымыслами действительность. Людей, никогда не существовавших, заставлял мыслить и действовать, удивляясь их послушанию и не ставя себе вопроса, зачем я это делаю. Сейчас, в мире опрокинувшемся, мне уже не придумать иного занятия, хотя знаю, что оно утратило всякий смысл, если когда-нибудь его имело.
Слышу голоса детей и взрослых, но возможно, что это тоже вымысел. Все грани реального стерты чувством неизбывной, огромной тоски. У итальянцев есть выражение stanchi di vivere*, но так говорят о мертвых, вежливо и интимно. Мы, по-видимому,
живы, лишь став старше на тысячу лет
........
Не веря больше в жизнь, мы продолжали, по инерции, верить в почту. Теперь я знаю, что эти отрывочные записи остались где-нибудь на складах почтовых отделений и что дошло по назначению только немногое. «Конечно, почта восстановится», — сказала
девица, которой люди вверяют свои секреты и свои ценности. Эта девица, голова которой обычно обрамлена почтовым окошком, внезапно потеряла свой облик портрета и стала появляться на улицах городка: ей было нечего делать.

Но веру в законы человеческого общения она сохранила. Возможно, что она продолжает верить в существование Европы и ее отдельных стран, расположенных в алфавитном порядке; реальна для нее даже Америка в трех буквах U.S.A. Но для меня доверенные ей записки разорвались в воздухе и разлетелись по полю, как та шрапнель, которая подгоняла нас в бегстве в небольшой лесок близ полотна железной дороги. Поэтому мне нелегко восстановить порядок часов и дней, — да вряд ли это и важно. В том же, что осталось, только одна краткая запись показалась мне ценной; это — фраза, написанная неясным почерком, может быть ночью, на ощупь, в полной темноте: «Нет, это только хлопнула дверь» .

В вечном прислушивании, в вечном ожидании стук резко хлопнувшей двери схож с далеким разрывом бомбы."......
Рубрики: Обаяние Франции/Личности
Искусство/Книги,и-нет
Воспоминания/Записки из дневников
Художники слова
Хозяева и Гулаги

Метки: .....и писателей не стало война с Украиной - маразм и предательство в России
Комментарии (0)
Нравится Поделиться
Первый электрический родстер Venturi-Fetish. 2005г, мировой