Моя бабушка готовится к восьмидесятилетию. Она покрасилась, сделала ремонт дома, помыла все люстры и занавески. Наморозила фаршированный перец.

Бабушка плачет, когда мы приезжаем и когда уезжаем, когда провожает нас на поезд - бабушка стоит, закутанная в пахучем коровой пуховом платке, а из отцветших когда-то пронзительно голубых глаз течет вода. Бабушка плачет всегда, когда вспоминает, как в войну у мамы отнялись ноги, а брата посадили в тюрьму из-за украденного полмешка зерна. Когда вспоминает дедушкины проделки в молодости, все его поездки в санатории, а потом найденные переписки с женщинами. Когда вспоминает, как несправедливы к ней ее сыновья и злы невестки, как невнимательны внуки. Как старший сын ушел из семьи, и на ее шею посадил двоих детей своих. Как они приезжали к ней каждое лето в деревню в замызганных курточках. Как она плакала, когда отстирывала их  в бане, покупала им новую одежду. Собирала в дорогу сметану, масло, варенье, мед, соленых уток, которым не страшна ночь в поезде, в пластиковое ведерко складывала яйца, чтобы не побились, пекла в дорогу беляши, чебуреки, пирожки, которых хватало на неделю. И они уезжали в страшный, огромный, отравленный наркотиками Екaтеринбург девяностых.

Бабушкин быт налажен от минуты до минуты. В нем нет бестолковых занятий, типа чтения газет и просмотра телевизора. Бабушка включает телевизор, только когда вяжет. В бабушкином доме все подчинено ежедневному круговороту событий: и стиральная машинка и крылышко утки, используемое как веник, всему здесь свое место.

Ночью бабушка почти не спит-иногда начинает беспокойно ходить по дому, иногда ворчит на деда, что он храпит.