Великий поэт, замолчанный заживо. О нерукопожатной Мориц, написавшей песни рукопожатного Никитина

Дмитрий Лекух

Не знаю, как у вас, а у меня лично переполнивший в последние пару дней «блогосферу» заголовок «музыкант Сергей Никитин осудил Юрия Башмета за поддержку Путина» (с) вызывает ощущение какой-то немного стыдной неловкости. Потому что не всем, честно говоря, по масти осуждать музыканта Башмета.

Хотя бы потому что, как справедливо заметил один мой умный ехидный коллега, «Никитин – музыкант. Шевчук – музыкант. И вообще, каждый суслик – агроном» (с). Люди, пишущие заголовки про то, как музыкант Никитин осуждает музыканта Башмета, вообще потеряли края стакана, сопоставляя несопоставимое…
--------------------------------------------

Но я о другой, ещё более забавной, так сказать, жизненной коллизии: мне просто безумно любопытно, как сейчас «известный музыкант» (и, действительно, не худший в своё время бард) Сергей Никитин относится к человеку, без песен на стихи которого они с женой так бы и остались «известными» в рамках исключительно какого-нибудь КСП города Мухосранска.

Если конкретно, к последнему из оставшихся в живых великих русских поэтов уходящей советской эпохи — Юнне Петровне Мориц.

Угу.

Потому как она, с одной стороны, с точки зрения той нынешней «либеральной интеллигенции», мировоззрение которой разделяют барды Никитины, куда более «нерукопожатна» даже по сравнению с несчастным Юрием Башметом, а с другой…

…А с другой – «Когда мы были молодые», «Апрель над кровлями витал, накрапывало сверху», «На этом береге туманном». Да даже «Пони бегают по кругу» и «Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании» — это, ребят, всё не Никитины.

Это – она.

Великий поэт, замолчанный заживо. О нерукопожатной Мориц, написавшей песни рукопожатного Никитина

Маленькая, седая, совершенно железная и, слава Богу, до сих пор живая женщина, имеющая наглость писать гениальные стихи, на фоне которых всеразличные включаемые чиновниками от министерства просвещения в школьную программу «современные литературные классики» выглядят, извините меня, совершенными литературными пигмеями. И иметь при этом совершенно не подобающее «либеральной интеллигенции» мировоззрение, которое было невозможно сломать и в годы Советской власти, и, тем более, сейчас.

Впрочем, с точки зрения «либерально-интеллигентского сознания», проблема существования Юнны Петровны вполне легко разрешима: если какое-то явление, не устраивающее «описателя», невозможно по каким-либо причинам облить подходящего качества помоями, то об этом явлении лучше просто «молчать». Приём известный и не раз отработанный: именно так, ещё в советские годы, был старательно «ликвидирован» из истории русской литературы тот же Илья Эренбург. В Сорбонне «классика европейского модернизма» изучают, у нас – только в лучшем случае на журфаке, в программе «теория журналистики», там его просто – уже никак не обойдешь.

А как иначе?

Он ведь как человек, обладавший гигантским литературным авторитетом не только в Союзе, но и в Европе, и Солженицына «сырым прозаиком» именовал, и своего друга Пастернака корил, что не стоит великому русскому поэту писать такую конъюнктурную и местами откровенно слабую прозу, даже если за неё потом и дают Нобелевскую премию (как позже выяснилось — прав был: за что её только не дают).

Да и вообще – Сталина уважал.

Так что, раз уж доплюнуть не получается, тогда – лучше замолчим. И после смерти Ильи Лохматого его книги, если мне склероз не изменяет, просто тихо перестали издавать, о них перестали писать: ну – не было такого Эренбурга.

Война – была.

На ней был Солженицын и т.д.

А Эренбурга – не было.

И кто там писал «Убей немца» — не знаем и слыхом не слыхивали, не мешайте, давайте лучше о поэтах-шестидесятниках поговорим…

То же самое и с Мориц. Уже похоронили. Наверное, оделять друг друга государственными и прочими премиями, включать «социально-близких» авторов в школьную программу и сознавать, что при этом где-то рядом живёт и все видит стихотворец такого масштаба, всё-таки неуютно даже и для этих самоназначенных в 90-е «современными классиками» персонажей. Издержки советского гуманитарного образования: учили тогда все-таки достаточно хорошо.

Но они справятся.

Когда отхлынет кровь и выпрямится рот
И с птицей укреплю пронзительное
сходство,
Тогда моя душа, не сколок, а народ,
Забывший ради песен скотоводство,
Торговлю, земледелие, литье
И бортничество, пахнущее воском,
Пойдет к себе, возьмется за свое —
Щегленком петь по зимним
перекресткам.

И пой, как хочешь. Выбирай мотив.
Судьба—она останется судьбою.
Поэты, очи долу опустив,
Свободно видят вдаль перед собою
Всем существом, как делает слепой.
Не озирайся! Не ищи огласки.
Минуйте нас и барский гнев и ласки,
Судьба — она останется судьбой…

…И дальше – самое главное и самое страшное:

Ни у кого не спрашивай: «Когда!»
Никто не знает, как длинна дорога
От первого двустишья до второго,
Тем более до страшного суда.

Ни у кого не спрашивай: «Куда!»
Куда лететь, чтоб вовремя и к месту!
Природа крылья вычеркнет в отместку
За признаки отсутствия стыда.

Все хорошо. Так будь самим собой!
Все хорошо. И нас не убывает.
Судьба — она останется судьбой.
Все хорошо. И лучше не бывает.

(Ю.П. Мориц. «Скрижаль»)

…Хрен вам, извините, какой Быков так скажет.

И не потому что не умеет складывать слова и рифмовать строки.

Умеет.

Вполне.

Просто – другой масштаб.

Приблизительно как в сравнении «музыканта Никитина» — при всём, что называется, уважении — с «музыкантом Башметом», после которого человека хотя бы относительно культурного охватывает та самая мучительная неловкость, о которой я и писал в самом начале данного материала.

Юнна Мориц — единственный русский поэт, который сегодня пишет слово Читатель с большой буквы и которому — платит "люблями" этот Читатель, очень недетский и очень детский, от 5-ти до 500 лет.

В ее книгах "Лицо", "Таким образом", "По закону — привет почтальону", "Рассказы о чудесном" — еще и сотни авторских рисунков, которые — "такая поэзия и такая проза на таком языке". Эти рисунки читать — отдельная песня: называется "Уходя, не выключайте свет совести".

Автор "Ежика резинового" и "Большого секрета для маленькой компании" при всех режимах в "черных списках". Не совпадает ни с какой "генеральной линией". Очень художественно раздражает их своим "лица необщим выраженьем". Книги не издают лет по десять, а Читатель ее не исчезает, а множится и молодеет, — такая вот прекрасная тайна "ужасного" поэта, который себя называет Поэткой (её словцо!):
"Поэтов делю на хорошеньких,
Хороших и очень хороших.
Хорошенькие — в цветочек,
В полосочку и в горошек.

(…) А я — совсем не хорошенькая
И, вообще, Поэтка.
Поэтка — и больше некому
Носить это имя, детка!.."

Юнна Петровна, этим летом болельщикам хватало поводов для огорчений и радостей: футбольный чемпионат Европы, потом Олимпиада. Следили вы за ними — хоть краем глаза?

Юнна Мориц: Олимпиада и все яркие спортивные зрелища — это часть культуры, у которой своя философия, живопись, драма, трагедия, первобытный восторг, интрига, пластика, подлость, обманка, политика, и плюс к тому в древнегреческой мифологии Гармония — сводная сестра Страха и Ужаса. Естественно, я ныряю в такие события.

Вас не зацепило: едва ли не все спортсмены, снявшиеся в клипах к этим Играм, пролетели мимо "золота", — начиная с нашей надежды, прыгуньи Исинбаевой. А еще телезрителей изводили певцом Шнуром с рекламой верного средства от импотенции. Это главная болезнь болельщиков? Или знак времени — эпидемия импотенции?

Юнна Мориц: Спортсмены пусть в рекламе снимаются, им деньги нужны — травмы лечить, у них бесконечные операции, многие живут с постоянной болью.

Исинбаева гениальна в любой ситуации, даже в отчаянно жалкой для постороннего взгляда. Но мой взгляд — не посторонний. И дело тут не только в её великолепных рекордах, никем не побитых, а в её уникальной личности, в той Гармонии, которая — сестра Страха и Ужаса.

Знак времени — не эпидемия импотенции, а зверская реклама средств от этой "эпидемии". Такая зверская реклама способна превратить в импотентов кучу народа.

От Олимпиад и прочих крупных событий — по всему миру идут патриотические вибрации. Даже у нас крики "пора валить из этой страны" затихают. Но ненадолго. Долго без них "продвинутой общественности" никак. Вот откуда (вашими словами) это "презрение к Москве, которое сегодня стало модой"? Отчего у нас неловко говорить о любви к своей стране, зато прилично — "сдать на убой любой говнюшке иностранной отечественный ум, достоинство и честь"?

Юнна Мориц: Вся продукция Голливуда насыщена патриотизмом. И самокритика этого патриотизма ещё сильней фонтанирует патриотизмом. Я другой такой страны не знаю, где так злокачественно возненавидели патриотизм, как в России.

Я никогда не продвигаюсь туда, куда продвигается "продвинутая общественность". У меня совсем другие цели и средства, совсем другие "правила приличия": "В приличном обществе, где неприлично быть Россией?.. В этом обществе отличном?.. Нет, лучше в обществе я буду неприличном".

"Пора валить отсюда" — вульгарный шантаж в упаковке агитпропского лозунга. Достойные люди уезжают без лозунгов. Уехало много моих друзей, здесь они не могли издаваться, попадали под запрет, учёные не могли найти достойную работу, но при этом они не вопили, что "пора отсюда валить".

Сейчас признак хорошего тона — сладострастно топтать все советское. Вы ведь тоже могли бы записаться в "жертвы режима" — отчего же не записываетесь? Отчего вас больше волнуют "новые люди без прошлого, куклы большого полёта", для которых главное — "детям о прошлом — ни звука, чтобы росла потребля"?

Юнна Мориц: "Всё советское" истязают сладострастно, потому что за это платят со всех сторон и втыкают России грандиозные иски за "оккупацию", обтирая о Россию подмётки сапог, с которых густо капает кровь "демократических операций" стран ГОВНАТО (да, я — автор этого словца!).

Быть "жертвой режима" — это не мой жанр, ни при каких обстоятельствах.

Не досадно наблюдать, как наши кинематографисты под модный канон о проклятом прошлом штампуют "историческую" халтуру, в которой люди советских времен — лишь роботы и идиоты. Рассчитывают лишь на зрителей с двумя извилинами и лозунгами вместо мозгов?

Юнна Мориц: Нынешнее кино о "проклятом прошлом" никогда не смотрю, это — вульгарная агитпропская заказуха, точно такая же, как демонизация "всего советского". Занятие это — ядовитое, боевое отравляющее вещество, точно такое же, как агитпропское воспевание "всего советского". Не равен человек режиму, искусство не равно режиму, культура не равна режиму, наука не равна режиму — нигде и никогда.

А "идиоты и роботы" — их во всех странах полным-полно. Однако, только из них лепят сегодня идиотское лицо "всего советского народа", пожирая плоды его труда, таланта и ума.

Вы замечательно пишете о нашем перелете "с Гулага каторги — на роскоши Гулаг" (где "в полном шоколаде ходят потребляди", а "олигархов нельзя отличить от моральных олигонов"). А все же: естественней для нас мечта о "справедливости" — или закон "кто урвал, тот и прав"? Гоголь, сами сказали, трубку не берет — вот и спрашиваю у вас.

Юнна Мориц: У меня в цикле "Не для печати" есть стихотворение с рефреном: "Зона уголовная стала политической, Зона политическая стала уголовной".

У каждой зоны — своё "понятие" справедливости. Бандит, который ограбил, изнасиловал, убил и смылся, справедливо считает, что "жизнь удалась!" Слово "справедливость" стало посмешищем, а "совесть "- это последняя стадия маразма, таков наш "общественный договор".

А Гоголь трубку не берёт, когда его просят выйти в знак протеста и совершить переворот. Переворот — уголовное преступление. Гоголь — не уголовник.

Но на Болотную же созывают — вроде бы ради высшей справедливости? Что меня смущает: те, кто "созывает", ни в чем не сомневаются, все знают наперед и не терпят инакомыслия. А за что вы не жалуете "либералов"?

Юнна Мориц: Об этом есть у меня в цикле "Не для печати" стихотворение "Вид сверху", вот из него цитата:

"Диктатура либералов, тирания либералов,
Озверели комиссары либеральных идеалов,
Что-то в зверстве либералов есть от беломор-каналов,
Что-то в зверстве либералов есть от пыточных подвалов.

Диктатура либералов, тирания либералов,
Либеральное гестапо: кто не с ними — тот нигде!..
Что-то в зверстве либералов есть от лагерных амбалов,
Крокодилов креативных, эффективных в той среде.

Диктатура либералов, тирания либералов,
Их кричалки, обещалки растерзательных расправ,
Что-то в зверстве либералов есть от пыточных подвалов,
Где с Россией разберутся, шкуру заживо содрав".

90-е для вас — время "буржуйского жуйского бура, бандитских апостолов", "библии бабла". Для записных манифестантов — это время либеральных свобод. Приоритеты не совпадают — не оттого же, что вы 10 лет, как раз в 90-е, не издавались?

Юнна Мориц: 10 лет не издавалась не только в 90-е, я всегда была в чёрных списках разной свежести. Но моя краткая автобиография называется "И в чёрных списках было мне светло", — что и есть чистейшая правда. "Я десять лет не издавала книг,/ но не рыдала, что "сижу в опале"./ В какой опале, если ни на миг/ ни я, ни мой читатель не пропали?!."

На меня абсолютно не действуют репрессивные методы, издают — не издают — дают — не дают, это все дождь — ветер — снег — погода. При любой погоде работаю очень много и с превеликой благодарностью за такую благодать.

Наши приоритеты не совпадают, потому что мне никак нельзя навязать никакую респектабельную какашку.

За эту нелюбовь к "либералам" вас рвутся записать в свои ряды оголтелые почвенники, державники. А вы и не с ними. С кем вы, мастер культуры? А вы "поэт в чистом виде, парите в облаках". Почему — ни с теми, ни с этими?

Юнна Мориц: Вы говорите "оголтелые почвенники, державники", а разве "либералы" не такие же "оголтелые"? Никогда никто, ни те, ни эти, не запишут меня в свои ряды. Мои ряды — это мой Читатель, и только! Я никогда не выберу ни Болотную, ни Поклонную, а выберу своего Читателя, который всегда мне верен, при всех режимах, и которому я верна в безграничном пространстве времён, такая у нас взаимность.

Как сегодня решают литераторы вековой вопрос о "художнике и власти"? Вы написали как-то: "А на кой мне такой писсоюз?". Может, нужен писсоюз поавторитетней?

Юнна Мориц: Лет 20 ни в каких мероприятиях писсоюза не участвую, лет 50 плачу писсоюзу членские взносы, никогда никакие "вековые вопросы" там не обсуждаю, эти вопросы я обсуждаю с Пушкиным, Лермонтовым, Львом Толстым, Андреем Платоновым, Данте, Шекспиром, Овидием, — полный список здесь не поместится. К этой компании власть всегда относилась плохо или плоховато, могла бы и лучше, но это в конечном итоге не имеет никакого значения.

Помните шутливое видео на открытии Олимпиады — "королева Елизавета" с парашютом прыгает из вертолета над стадионом. Королева не так проста, без ритуалов не подойдешь, не поглумишься безнаказанно. Но вот же — позволяет и улыбнуться над собой. А у нас даже мельчайший чиновник — одни надутые щеки. Может, и в этом наша беда — чиновники иронии боятся (про самоиронию и вовсе молчу)?

Юнна Мориц: С иронией и самоиронией в русской культуре, литературе всегда было всё преотлично, у нас в этом смысле вся русская классика — просто гениальная.

Зачем же Английскую королеву, которую к олимпиадному "выходу" готовили стилисты экстракласса, сравнивать с нашими чиновниками, которые хуже выглядят? Одна из российских бед — не страх перед иронией-самоиронией, а страх, что вся Россия и всё российское человечество выглядит хуже Английской королевы.

А сливки общества, от которых вас тошнит, — это кто? Помню, банкир Авен вступил с писателем Прилепиным в открытую переписку, объяснив: писатель оттого смотрит кисло на богатых, что сам неудачник, зарабатывать не умеет. Я не про Прилепина, а про эту логику: умен лишь тот, кто деньги гребет. А вы зарабатывать умеете? Или тоже "богатым завидуете"?

Юнна Мориц: "Меня от сливок общества тошнит, В особенности от культурных сливок, От сливок, взбитых сливками культуры Для сливок общества…" — с предельной точностью о том, от каких именно "сливок общества" меня тошнит… А представления знаменитого банкира Авена о неудачниках — тема увлекательная, однако ещё более увлекательная тема всей мировой литературы — биография богатства, его происхождение. Конечно, Ван-Гог, Модильяни — жуткие "неудачники", но я не уверена, что они завидуют тем, кто способен покупать их картины по заоблачным ценам.

Умею ли я зарабатывать? Да, я умею зарабатывать уважение, любовь и благодарность читателей. Такая работа — чистая благодать и великое богатство смыслов, среди которых нет никаких причин для зависти к богатым. Очень многие думают, что все умирают от зависти к их бешеным успехам, но такое думанье — "омут, где черти водятся".

Руководители, чьи дети столкнулись со школьным ЕГЭ, вдруг усомнились: нет, что-то с этим ЕГЭ не то. У вас-то сомнений нет — когда вы пишете, "что не зальёт печатня денег рус. лит-ру в детские мозги". Что вы думаете о наших школьных реформах?

Юнна Мориц: У нас было прекрасное школьное образование. Но его колонизировали по принципу "нам так много этого не надо". Теперь доступ к достойному образованию для малоимущих закрыт, посторонним вход запрещён.

С чего, по-вашему, начинается "колонизация российского сознания"? Вы против бомбежек Сербии, вы за осужденного американцами Бута, вам жаль, что страна не так сильна, чтоб защитить своего гражданина и помешать демократическим бомбежкам. За такие взгляды "продвинутые и креативные" любого спишут в ретрограды. Почему?

Юнна Мориц: Колонизация российского сознания начинается с нечеловеческой ненависти к нашей истории, культуре, литературе, искусству, к российскому человечеству, к русскому языку. Многие "продвинутые и креативные" уверены, что угробив "такие мелочи", они войдут в золотой миллиард, их примет в свои объятья Европа, Америка, далее — везде.

Я — "чистая лирика Сопротивления", и мне "фиолетово", в какие ряды каких "ретроградов" меня запишут те самые типы деятелей, которые при советской власти меня записали в ряды "чужих и чуждых". Те же самые типы при советской власти вопили, что я — "антирусская", теперь вопят, что я — "антиамериканская".

Пока мы тут разговаривали, все "приличные люди" подались в "пусьриоты". По случаю известного скандала многие цитируют вашего "Узника совести". Написан он еще в марте, не по этому поводу, но очень уж созвучен. "Свободы мода — гадить в храм, На труп мочиться, уповая, Что это — никакой не срам, А роскошь, слава мировая! И если вдруг посмеет тварь Тебя судить, так нет сомнений: Ты — узник совести, бунтарь, Герой войны, искусства гений"... Что для вас — эта "пусьриотическая" история?

Юнна Мориц: Кощунство в Храме? Это — террор в упаковке "ненасильственных действий", но для меня очевидно, что это — насилие. Так терроризируют в историческом быту не только отдельных людей, но и целые страны, порой доводя до самоубийства. Как относиться к этому? Без ужаса и страха. Создать движение Сопротивления психологическому террору. В России найдутся умы и таланты не слабее Шарпа, который сотворил учебник этого "ненасильственного протеста", а по сути — этого террора, цель которого — государственные перевороты путём раскола гражданского общества и гражданской войны. Однако, я бы этих "деятелей кощунства" немедленно выпустила из тюрьмы, — тюрьмой такое не лечится.

Как вы отнеслись к популярности и коммерческому успеху проекта "Гражданин поэт" Дмитрия Быкова и Михаила Ефремова? Отчего было не "раскрутить" так же вашу "Звезду сербости" — аудитория немного другая, но явно — широчайшая. Может, просто продюсера не нашлось?

Юнна Мориц: Коммерческий успех Быкова и Ефремова — мероприятие для "Жиртреста", тут без продюсера, спонсора и спецэффектов никак нельзя. Таким путём ходят в "Жиртрест", это такой жанр — ожирение.

Моя поэма "Звезда сербости" написана бесплатно, за так, за любовь к русской литературе, которая всё ещё способна на такой поэтский поступок. Могла ли я извлечь из этой поэмы какую-то выгоду? Такая чудовищная идея несовместима с моей природой. Кстати, Быков под видом "диспута" примчался в Интернет и много дней подряд обзывал эту поэму "антиамериканской" (такой вот был у него на меня пламенный донос "прогрессивной общественности"!). А его единоверцы дружно объявили меня "выжившей из ума, больной на голову", ссылаясь на мой почтенный возраст (у них там такая "культурная, креативная среда!"), особенно "образованные" из этой среды объявили меня "ужасным, кошмарным, бездарным" поэтом, который всё ещё жив, к их глубокому сожалению. Одной из учениц Быкова из МГИМО я даже дала интервью для "Новой газеты", где она всё время хотела узнать, не может ли талант умереть раньше, чем сам человек. Я, конечно, ей открыла страшную тайну: человек умирает, а талант его остаётся и долго, иногда очень долго живёт.

И всё это вместе взятое — огромный успех и огромное богатство для тех читателей, которые знают, о чём я здесь говорю.

Интернет для вас — территория "свободы слова"? "Яд исцеляет только при свете разума" — но в Сети как раз "светом разума" ощущают себя орды хамовитых (и чаще анонимных) невежд. А дальше их крики-вопли слагаются в рейтинги и превращаются в "общественное мнение". Я, может, утрирую, и все же — не страшно?

Юнна Мориц: Я видела в том и в этом тысячелетии столько сфабрикованных "общественных мнений", что мне безразлично, сколько ещё фабрик их сфабрикуют. Моему Читателю эти "мнения" не запудрят мозги.

Ваш читатель, между прочим, не только в облаках, — по магазинам ходит, прозой озабочен. А вы — не хотели бы обзавестить какой-нибудь сумочкой "Биркин" (круто же)? Вас не волнуют — модные штучки, бренды из бутиков?

Юнна Мориц: Я умею носить самые обыкновенные вещи лет по 300, и это — всегда свежо, как ветка сирени.

- Свеж, сочен и язык ваших стихов. Внезапные мглупости, любли, гдетство, гдерево, гденьги, кастрюлька-ядоварка. И язык интернетский аукнулся — "жуткая боль, Леонардо, выпей йаду!". Но встречаются и словечки ненормативные. "Очень Моника любила…" (это про Монику Левински). От избытка чувств "материтесь"?

Юнна Мориц: Я вообще никогда не "матерюсь", — как поэты, чья слава нынче держится только на мате. В моей поэзии крайне мало "ненормативной лексики", её должно быть намного больше, но мне больше не надо.

Скажите, а как вас занесло когда-то в Арктику? Чем так сильно (вы писали) повлияли на вас те времена, те люди?

Юнна Мориц: В Арктике я плавала летом 1956 года на ледокольном пароходе "Седов", было мне 19 лет. Я никогда не забываю людей той Арктики, где я видела совсем другой образ жизни, не материковый, без никаких магазинов, улиц, кинотеатров, там жизнь зависела от радистов, от радиации, навигации, авиации, ледовой разведки, там космос — внутри человека. В зеркале Арктики видно, кто ты есть и какова цена твоей личности, твоих поступков, твоего ума и таланта быть человеком. Чувство Арктики — это подарок судьбы, особенно в 19 лет, это — божественное богатство и морозоустойчивость к "общественным мнениям".

Свобода Чарли Чаплина
В мою свободу вкраплена!.. rg.ru/2012/09/03/morits-sit...