[464x600]
Ее Сиятельства давинчивский портрет,
Ее Величества очей раскосых свет.
Гром восхищения у королевских ног,
Великодушия отточенный клинок.
У окружающих извечный пиетет…
И одиночество, поскольку равных - нет.
[404x30]
СОФЬЯ Станиславовна ПИЛЯВСКАЯ всю жизнь — с 1928 по 2000 год — прослужила в МХАТе им. Чехова. Хотя сама никогда не разделяла театры на «ефремовский» и «доронинский». Наверное, потому, что для нее Художественный театр мог быть, да и был, только один. Тот, который создали ее великие учителя — Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко.

Первая встреча с «Ка. Эс.»

ПЕРВАЯ встреча с Константином Сергеевичем состоялась, когда будущей актрисе было всего 9 лет. Пилявская вместе с матерью и старшим братом (отец, женившись на другой женщине, жил и работал в Кремле) делили квартиру с артистами Большого театра Александром Богдановичем и Марией Гуковой.

И вот однажды маленькую Соню удивило странное оживление, творившееся в их коммуналке. «Сегодня к нам придет очень важный дядя, — объяснила ей причину суматохи дочь Богдановича Таня. — Он самый главный в Художественном театре. Такой же, как Шаляпин в Большом».

На самом деле родители Тани переживали из-за того, что им нечем было угостить важного гостя. «И вот звонок, — много лет спустя напишет Софья Станиславовна в своих мемуарах. — Александр Владимирович (Богданович. — Ред.) открывает входную дверь, жена рядом, и из-за их спин возникает фигура гиганта в шубе, шапка в левой руке, и где-то очень высоко надо мной — серебряная голова и сияющее улыбкой прекрасное лицо. С гостя снимают шубу… и уводят в столовую. Мы выползаем из нашего укрытия (из большого шкафа, где Зося — так звали Пилявскую друзья — вместе с Таней любили прятаться от взрослых. — Ред.) и начинаем детально изучать шубу, шапку и огромные фетровые боты с отворотами. И тут я ставлю свою ногу в тряпочной самодельной туфле поперек этого бота… Так я впервые «соприкоснулась» с великим Станиславским».

Как оказалось, Константин Сергеевич приходил приглашать соседку Пилявских преподавать в своей оперной студии. Та согласилась, благодаря чему Зося вместе с подругой получила возможность бывать в знаменитом особняке Станиславского в Леонтьевском переулке, где Ка. Эс. — так между собой называли великого режиссера актеры и студенты — проводил репетиции.

Через несколько лет, в 1937 г., Станиславский сыграет решающую роль в судьбе молодой артистки Пилявской. Попросту говоря, он спасет ей жизнь. Но все это произойдет позже.

А пока…

…ЗОСЯ решает посвятить себя театру. По окончании школы (учеба в которой, надо заметить, далась ей с большим трудом) она отправляется на прослушивание к Зинаиде Сергеевне Соколовой, родной сестре К. С. И слышит от нее страшные слова: «Милая барышня. Должна вас огорчить. На русской сцене вам вряд ли удастся быть».

Виной всему был сильный польский акцент, с которым говорила Пилявская. Ее, кстати, и крестили в Польше, дав, как и положено в католических семьях, три имени — София Аделаида Антуанетта. По-русски девочка общалась только с друзьями, дома же — только по-польски. Ее мать до конца своих дней думала на этом языке и каждый раз, узнав о неприятностях дочери, восклицала: «Децко мое, Матка Боска!» Поэтому саму девушку акцент совершенно не смущал. Объявив сестре Станиславского, что читать будет басню Крылова «Ворона и Лисица», она вышла на середину комнаты и начала: «Ворроне где-то Бок посуау…»
[452x600]
«Приговор» актрисы, разумеется, расстроил Соню. Но надо было знать ее характер, чтобы предположить, что она откажется от мечты о сцене. Решимость и своеволие начали проявляться у нее с самого детства. В три года, когда мать, накрутив волосы дочери на папильотки, вышла из комнаты, Зося взяла со стола ножницы и срезала ненавистные бумажки вместе с волосами. А в тринадцать, узнав о решении матери перевести ее из обычной гимназии в польскую, девочка «впала в спячку» и разыгрывала летаргический сон, пока та не оставила свою идею…

Вволю наплакавшись после неудачного экзамена, Соня обратилась за помощью к князю Волконскому, известному логопеду. И уже через год, вновь представ перед Зинаидой Сергеевной, была зачислена в Студию Художественного театра. Театра, который…

…И стал ее судьбой

ЗДЕСЬ она познакомилась со своим будущим мужем, актером Николаем Дорохиным. Будучи только-только представленным Соне, Дорохин останавливал каждого, кто проходил мимо, и, указывая на нее, говорил: «Знакомься, моя жена».

Вскоре они действительно поженились. Какое-то время о браке знала лишь мать Зоси. От отца замужество дочери скрывали.

Он так и не успел познакомиться с зятем. Узнав о том, что Соня вышла замуж, Станислав Станиславович в один из выходных с женой и дочерью пришел в гости в новую отдельную квартиру, которую молодожены только-только получили. К сожалению, Дорохин в ту субботу находился на съемках, и знакомство перенесли на понедельник.

Однако в понедельник отец не позвонил. Приехав на следующий день в его квартиру — после Кремля Станислав Станиславович с новой семьей жил в четырехкомнатной квартире в Доме на набережной, — Пилявская увидела лишь опечатанную дверь кабинета. «Десять лет без права переписки» — таков был официальный ответ властей, истинный смысл которого стал понятен лишь в наши дни.

О судьбе отца Софья Станиславовна узнала только полвека спустя: несколько дней его с другими арестантами в закрытом товарном вагоне возили вокруг Москвы, создавая видимость отправки на Север. А потом, доставив на Лубянку и не добившись нужных показаний, расстреляли.

Дочь врага народа

В ТЕАТРЕ Пилявской приказали написать заявление об уходе по собственному желанию. «Это все, что мы можем для вас сделать», — сказал ей директор. Однако Станиславский отказался завизировать заявление актрисы, тем самым оградив ее от неизбежных репрессий. В честь очередного юбилея МХАТа она даже получила звание заслуженной артистки, что было почти невозможным для «дочери врага народа».

«И это после того, как я фактически предала Станиславского, — рассказывала в конце жизни Пилявская корреспонденту «Театральной жизни». — Это, поверьте, печальная история. Больного Константина Сергеевича фактически изолировали его приближенные. К нему не допускали даже «стариков». А он, феноменальный выдумщик, убедил себя, что его покинули лучшие друзья и ученики. «Меня предали, — говорил он мне. — Но вы? Почему вы не используете мой опыт? Я же могу помочь вам. Почему вы не приходите ко мне учиться? Дайте мне слово, что вы придете ко мне». Я дала слово и, конечно, не сдержала обещания».

Пилявская до конца дней переживала из-за своего, как ей казалось, предательства. Вообще жизнь Софьи Станиславовны, несмотря на видимость благополучия — высокие награды, звания, роли, счастливой никак не назовешь. Потеряв мужа (он умер, едва переступив порог квартиры Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, за несколько минут до наступления 1954 г., ему было 48 лет), а через несколько лет и мать, она жила лишь театром и Школой-студией, в которой начала преподавать сразу после смерти мужа.

Друзей с каждым годом оставалось все меньше и меньше. Ушли Иван Москвин, Василий Качалов, Ольга Леонардовна, дружбой с которой актриса очень гордилась (вдова Чехова незадолго до смерти именно ей поручила постирать смертную рубаху Антона Павловича).


В конце жизни Пилявская осталась совсем одна. Наверное, только тогда ей стала понятна излюбленная фраза Книппер-Чеховой, часто повторяемая ею в последние годы: «Мне стыдно жить. Все ушли, одна я для чего-то живу…»



Игорь ИЗГАРШЕВ
[200x307]
Век мой - враг мой

Издательство "Вагриус" выпустило в свет воспоминания Софьи Пилявской "Грустная книга" (М., 2001, предисловие Юрия Белявского). Несколько лет назад, когда МХАТ находился в предъюбилейной поре, они уже публиковались под названием "По долгу памяти". Но нынешняя книга - не просто формальное переиздание. Та, прежняя, в мягкой обложке, на желтоватой бумаге, с некачественными иллюстрациями, казалась слишком дешевой, чтобы представлять ум, талант и красоту Пилявской. Да и в изменении названия есть особый смысл - щемящая интонация высокой печали пронизывает эту книгу с первой до последней страницы. Потому что вся она - об уходах и ушедших, прощаниях и проводах, о невозвратном, что было когда-то так дорого и без чего нынешняя жизнь теряет свою ценность.

Наверное, вслед за Мариной Цветаевой Софья Пилявская могла бы сказать: "Век мой - враг мой, век мой - ад". И дело даже не столько в том, что ее напрямую коснулись страшные перипетии времени - еще дореволюционная ссылка отца-большевика в Сибирь, арест его и близких в 30-е, война, голод, неустроенность быта. Она теряет близких одного за другим - мужа Н.И.Дорохина, мать, великих "стариков" МХАТа, которые были для нее не менее родными. Но были у Пилявской утраты и лишения другого свойства. Потрясающая красавица, актриса недюжинного таланта, игравшая в труппе лучшего театра страны, работавшая со Станиславским, Немировичем-Данченко, Качаловым, Москвиным, она так и не смогла реализовать себя в полной мере. Время "великих строек", первых пятилеток и трудовых будней так и не востребовало ее утонченную аристократичность, достоинство - то, что раньше называлось "породой". "Сколько их было, несостоявшихся у меня работ!" - с горечью восклицает Пилявская. И все же она прошла весь свой творческий путь вместе с одним-единственным театром, не изменяя ему никогда, порой уходя в тень, но чаще бывая на виду. То, что недополучала от творчества, Пилявская "добирала" из общения - с великими основателями театра, его ведущими актерами и драматургами. Сколько тепла, нежности, сдержанного восторга в строках, посвященных именитым друзьям-современникам. В "Грустной книге" великие мхатовцы предстают перед читателем не только на сцене, в костюме и гриме, но и в обыденной жизни. И эти подробности дают почувствовать атмосферу эпохи "великих перемен".

События своей жизни Пилявская выверяет по датам мхатовских юбилеев - и мы видим, как меняется театр, как пульсирует жизнь вокруг него. Актриса не смакует столь модные нынче закулисные интриги, без которых, кажется, не обходится ни одно издание о театре. Она этого словно бы не замечает - не позволяет достоинство актрисы и человека.

И еще. Пилявская почти никогда не жалуется, не сетует на горечь театральной и жизненной судьбы. Она всегда умела высоко держать голову и вовремя переключаться - то на работу в кино, то на преподавательскую деятельность. Помнится, с каким юмором, хотя и не без сарказма, она рассказывала в одной из телепередач о том, что вынуждена обучать студентов Школы-студии МХАТа "хорошим манерам", о которых будущие актеры, увлеченные другими ценностями, имели самое смутное представление.

В последние годы жизни она продолжала выходить на сцену, оставаясь едва ли не единственной из "великих стариков" МХАТа. Пережила и отпраздновала его столетие. И оставила нам замечательную, добрую и сострадательную "Грустную книгу", настоящий раритет по своей интонации.

Ирина ЛЕОНИДОВА