• Авторизация
Дневник Озёрный_житель Лента друзей - Дневник - Полная версия


Всё о песне «Мурка» (Кто такая Мурка, как она стала цыганкой и Любкой и, наконец, за что ее убили) 10-10-2019 18:32 к комментариям - к полной версии - понравилось!

Это цитата сообщения Bo4kaMeda Оригинальное сообщение

Всё о песне «Мурка» (Кто такая Мурка, как она стала цыганкой и Любкой и, наконец, за что ее убили)

Bo4kaMeda






«„А чего ж сыграть-то?“ — „Мурку!“». В фильме «Место встречи изменить нельзя» такой диалог происходит между бандитом Промокашкой и милицио­нером Шараповым, выдающим себя за приблатненного пиани­ста, — и от того, пройдет ли герой проверку на владение блатным репертуаром, будет зависеть его жизнь. Выбор мелодии для этого эпизода не был случайным: из много­численных романсов и баллад, имевших хождение в криминальной среде, именно «Мурка» обрела общенациональную извест­ность и стала одним из самых узнаваемых символов российской блатной культуры.

Немногочисленные ранние записи и более многочисленные (но менее надежные) мемуарные упоминания «Мурки» свидетель­ствуют о том, что по крайней мере в сере­дине 1920-х годов песня уже имела хождение в блатной среде, с 1930-х ее с удовольствием пели молодые рабочие и хорошо знала интеллиген­ция, по меньшей мере с 1940-х по 1990-е она прочно входила в репертуар городских подростков, а некоторые записи фольклорных экспедиций показывают, что «Мурку» распевала и деревенская молодежь.

В том, что народная популярность блатной «Мурки» со временем не пошла на спад, а, наоборот, только укреплялась и распро­стра­нялась, не последнюю роль сыграло внимание к ней музыкантов, включавших в свой репертуар блатные песни. Во второй половине ХХ века «Мурку» охотно исполняли и, что особенно важно, записывали многие авторитетные и любимые публикой звезды эми­грант­ской и подпольной советской эстрады: Аркадий Северный (именно его вариант приобрел наибольшую известность в позднесоветское время), Алеша Димитриевич, братья Жемчужные, Борис Рубашкин, Михаил Гулько и другие.







С 1990-х годов, когда блатная песня вышла из подполья и уже без всяких огра­ничений выплеснулась на эстраду, начался небывалый взлет популярности песни о Мурке среди музыкантов, причем не только тех, кто работает в жанре русского шансона, но и весь­ма далеких от него — таких, как, например, Валерий Леонтьев или Псой Короленко. «Мурку» сыграли и спели в разных музыкаль­ных интерпрета­циях, среди которых были и джазовые инструмен­тальные композиции («Шансон блюз бэнд»), и рэп (Серёга), и акапельное многоголосное пение (Хор Турецкого). Один за другим появились переводы «Мурки» на немецкий, латышский, иврит, татарский и другие языки. Время от времени возникают скан­далы вокруг «неуместного» пения «Мурки»: то ее исполнил хор мальчиков в музы­кальной школе, то пропел священник в церковной трапез­ной — причем подобные казусы всегда вызывают общественный резонанс и суровую реакцию начальства неосторожных исполнителей. Помимо морально-этического смысла, «Мурку» периодически нагружают и полити­ческим, вкладывая ее в уста прежних или действую­щих государ­ственных лидеров.


Что мы знаем о «Мурке»?


Беспрецедентная популярность и культур­ный статус классической блатной песни предопределили повышенное внимание к «Мурке» со стороны исследо­вателей и любителей песенного фольклора ХХ века, главным образом прояв­ляв­ших интерес к вопросам происхожде­ния песни и отражен­ным в ней историческим реалиям. И, как это часто бывает с шедеврами, песня о Мурке обрела реноме произведения загадочного, ставящего перед исследова­телем вопросы и ускользаю­щего от ответов.

В «Мурке» действительно много нетривиаль­ного для блатных песен: и автори­тетная бандитка в качестве центрального персонажа (во всех остальных песнях женщины фигури­руют в роли любовницы блатного героя), и сюжет расправы уркаганов 

над бывшим товарищем. Дополни­тель­ную исследователь­скую интригу создает то обстоятельство, что текст «Мурки» известен в большом разнооб­ра­зии вариантов, которые отличаются друг от друга не только объемом (от шести до 16 куплетов) и отдельными деталями (имена персонажей, место действия и т. д.), но и редакциями сюжета. В нем появляются дополни­тель­ные мотивы, эпизоды и действующие лица: уркаган, которому банда поруча­ет убить Мурку; любовные отношения Мурки с одним из бандитов; раская­ние Мурки перед смертью; самоубий­ство убийцы; пышные похороны Мурки; месть легавых бандитам за смерть Мурки и т. п. При этом большинство известных фиксаций «Мурки» в ее фольклорной ипостаси (не говоря уже об эстрад­ной) относится ко второй половине ХХ века 
, в то время как о тек­стах и бытовании песни в довоенный период — то есть как раз о «самом инте­ресном» — надежных материалов значительно меньше, что создает поле для интерпре­таторских фантазий и плохо подтверждаемых гипотез.

Местом появления «Мурки» обычно считают упомянутую в первой же строке Одессу, а временем — начало 1920-х годов, когда существовала также упоми­наемая в песне Чрезвычайная комиссия (ЧК). Это вполне вероятно, однако исторические построения, основанные на словах песни, не могут не быть спекулятивными, поскольку для фольклора характерны и ретро­спекция, и анахронизмы, и напластования элементов текста разного времени появления, и, нако­нец, просто «художественный вымысел».

В качестве вероятных создателей легендар­ной песни чаще всего называют двух тоже легендарных сочинителей — это рижский композитор Оскар Строк (на рубеже 1920–30-х годов его сделали знаменитым мелодии танго, в том числе «Черные глаза») и одесский эстрадный поэт Яков Ядов (им написан, в частности, текст песни «Бублички» — одного из хитов эстрады того времени). Однако никаких надежных данных об этом пока нет. Не до конца понятен культурный генезис «Мурки»: появилась ли она изначально как авторский шлягер или, как положено блатной песне, родилась в недрах самой преступной среды (возможно, используя уже существующую танцевальную мелодию).

Ниже, опираясь на опубликованные и архив­ные материалы, мы попытаемся дать ответы лишь на некоторые вопросы о раннем периоде биографии «Мурки» — а в некото­рых случаях, наоборот, поставить под сомне­ние уже существующие ответы.


Неблатная «Мурка»


Тот факт, что «Мурка» — песня исконно блат­ная, появившаяся и процветшая в криминальной среде, является фактом общего знания, не вызывающим сомнения даже у тех, кто знаком с ней только по эстрад­ным исполнениям. Однако для тех, кто специально занимается историей городских песен ХХ века, это не очевидно. Дело в том, что существует параллельная неблатная версия песни, причем достаточно ранняя для культурной биографии «Мурки». В 1940 году в изданном в Риге популярном «Новом песеннике» под названием «Здрав­ствуй, моя Мурка!» был напечатан следующий текст:


Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая.
Помнишь ли ты, Мурка, наш роман?
Как с тобой любили, время проводили
И совсем не знали про обман…

А потом случилось, счастье закатилось,
Мурка, моя верная жена…
Стала ты чужая и совсем другая,
Стала ты мне, Мурка, неверна…

Как-то было <дело> 
, выпить захотелось,
Я зашел в шикарный ресторан,
Вижу в зале бара — там танцует пара,
Мурка и какой-то юный франт.

Тяжело мне стало, вышел я из зала
И один по улице бродил.
Для тебя я, Мурка, не ценней окурка,
А тебя я, Мурка, так любил.

У подъезда жду я, бешено ревнуя,
Вот она выходит не одна,
Весело смеется, к франту так и жмется
Мурка, моя верная жена.

Я к ней подбегаю, за руку хватаю:
<Мне с тобою надо говорить.>
Разве ты забыла, как меня любила, —
Что решила франта подцепить?

Мурка, в чем же дело, что ты не имела?
Разве я тебя не одевал?
Шляпки и жакетки, кольца и браслетки
Разве я тебе не покупал?

Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
Ты меня любила, а потом забыла
И за это пулю получай.





Пластинка фирмы Bellaccord Electro с песней «Мурка». 1930-е годы


Несколькими годами ранее, в середине или даже в начале 1930-х 
, фирма грамзаписи Bellaccord Electro — кстати, тоже рижская — выпустила граммо­фонную пластинку с этой же версией песни. В записи ее испол­няет популяр­ный эстрадный певец того времени Константин Сокольский в сопро­вожде­нии оркестра «Беллаккорд» под управлением Сергея Алдьянова (Левинсона). На этикетке пластинки песня названа «Мурка» (на русском и латышском языках), а ее текст отличается от опублико­ван­ного в «Новом песеннике» отсутствием второго, четвертого и пятого куплетов и несколькими неболь­шими текстуальными расхождениями, в частности его первая строка оформлена в виде неожиданного вопроса, обращенного к публике: «Знаете ль вы Мурку, Мурку дорогую?» Можно предпо­ложить, что песня была прежде написана для исполнения, а уже потом ее текст попал в более пространном варианте в сборник.

Несмотря на то что и пластинка, и книга вышли в буржуазной Латвии, в Советской России эта «Мурка» тоже была хорошо известна и бытовала на правах фольклорного текста как параллельно с блатной версией , так и в контаминациях с ней, отчетливо заметных в целом ряде текстов.


Текст в исполнении Константина Сокольского


Знаете ль вы Мурку, Мурку дорогую?
Помнишь ли ты, Мурка, наш роман?
Как с тобой любили, время проводили
И совсем не знали про обман.

Как-то было дело, выпить захотел я
И зашел в шикарный ресторан.
Вижу в зале бара — там танцует пара,
Мурка и какой-то юный франт.

Я к ней подбегаю, за руку хватаю:
«Мне с тобою надо говорить».
А она смеется, только к парню жмется:
«Нечего, — сказала, — говорить!»

Мурка, в чем же дело, что ты не имела?
Разве я тебя не одевал?
Шляпки и жакеты, кольца и браслеты
Разве я тебе не покупал?

Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
Ты меня любила, а потом забыла
И за это пулю получай.



«Мурка» по-латышски





Альфред Пориньш. «Мурка — цыганская девушка». 1937 год


А в 1937 году та же фирма, Bellaccord Electro, выпустила еще одну «Мурку», на этот раз — на латышском языке и с совсем другими словами. Песня, которую исполнил популярнейший латвийский эстрадный и оперный певец Альфред Пориньш, называется «Мурка — цыганская девушка» («Murka čigānu meiča») и повествует о прекрасной цыганке, «которая в каждом сердце зажигает любовь», но «любит только одного, ради которого согласна пройти сквозь все терновники жизни». При полной, казалось бы, оригиналь­ности текста латыш­ской «Мурки» она появилась именно как вариация на тему песни, исполняв­шейся Сокольским, и, вероятно, на волне ее популярности. Об этом сигнализи­рует первая строка песни: «Знаете ли вы Мурку? Мурку — цыганскую девицу?» («Vai jūs zināt Murku? Murku — čigānmeiču?»).

Почему два эстрадных воплощения «Мурки» в 1930-е годы одно за другим появляются именно в Латвии? Возможно, это связано с тем, что предпола­гаемый автор музыки знаменитого шлягера Оскар Строк жил в Риге и его музыка в те годы была в большой чести у слушающей, поющей и танцующей публики — а значит, привле­кательна как для артистов, так и для произ­води­телей граммофонных пластинок.


«Мурка» без Мурки





Леонид Утесов. «У окошка». 1934 год


В эти же годы еще менее криминальная вариация появляется и в Советской России — это песня «У окошка», исполнявшаяся и запи­санная на пластинку в 1934 году Леонидом Утесовым. Как и в случае с «Мур­кой — цыганской девушкой», это не баллада, а романс, но, в отличие от латышской интер­претации, в его словах от «Мурки» не оста­лось уже совсем ничего — даже имени.


Солнце догорает, наступает вечер,
А кругом — зеленая весна!
Вечер обещает радостную встречу,
Радостную встречу у окна.

Ласково и нежно запоет гармошка,
А за ней — тихонечко и я.
Дрогнет занавеска, глянет из окошка
Милая, хорошая моя.


Высказывалось мнение, что романс «У окош­ка» появился как своего рода суррогат «Мурки»: в условиях, когда исполнение и тем более граммофонная запись последней были невозможны, исполнение романса на ту же мелодию позволяло «протащить» на эстраду запрещенную песню. Более вероятно, что исполнитель или авторы «У окошка» хотели поэксплуатировать хорошую и популярную мелодию, не имея в виду обманывать цензу­ру и тешить публику аллюзией на любимую блатную балладу. Впрочем, цензурные органы, видимо, тоже склонны были видеть в быстро ставшем популярным утесовском романсе рефлекс блатной «Мурки»: так, в 1935 году Ленинградское управление по контро­лю над зрелищами и репертуаром запретило исполнение с эстрады и продажу в записях на грампластинках нескольких музыкальных произве­дений «упаднического характера», в списке которых фигурирует и «песня „У окна“ Л. Утесова».


Первая «Мурка» — блатная или эстрадная?


Как несложно заметить, текст, напечатанный в рижском песеннике, чрезвы­чайно близок блатной «Мурке». Их объединяет не только стихотворный размер, имя героини и общий сюжет убийства мужчиной женщины из мести, но и прямые текстуальные совпаде­ния (строфы третья, седьмая и восьмая, которые в кратком варианте, исполнявшемся Сокольским, составляют больше половины текста). Нет сомнений в том, что одна из этих песен была создана как «творческая переработка» другой. Вопрос только в том, какая — какой?

Интуитивно воспринимая блатную версию в качестве базовой, мы не можем уйти от впечатления, что это результат ее перера­ботки. Однако более распро­странен обратный вариант толкования очевидного близкого родства этих песен: блатная «Мурка» появилась в воровской среде как переделка ранее существовавшей эстрадной песни. Такой интерпретации, в частности, придер­жи­вался фольклорист Владимир Бахтин, первым обнаруживший неблатную «Мурку» в рижском сборнике — именно ее он считал первоисточ­ником: «По-види­мому, первоначальный ее вариант — просто городской или, как его еще называют, жестокий романс (у него всегда трагическая концовка)». К этой же версии генезиса песни осторожно склоняется исследователь Максим Кравчин­ский: «До сих пор нет ответа, что все-таки было вначале: жестокий романс или блатная трагедия. Опыт подсказывает, что обычно популярная народная или эстрадная песня трансформи­руется в криминальный шлягер».

Последнее суждение совершенно справед­ливо: блатные песни, как и вообще «корпора­тивный» песенный фольклор, во многих случаях возникали как перера­ботки существую­щих песен и романсов, в то же время выступая в качестве источника вдохновения и материала для сочинения пародийных и других корпоративных переделок или — реже — литературных интер­текстуальных опытов, но не эстрадных песен.

Тем не менее даты скорее говорят в пользу первого предположения. До начала 1930-х мы не имеем никаких следов существования шлягера, исполненного Сокольским и позже опубликованного в «Новом песеннике», в то время как самая ранняя из известных на данный момент записей блатной «Мурки» была сделана для московского Института по изучению преступника и преступ­но­сти в Курском исправдоме 12 декабря 1925 года, причем исполнивший ее заключенный указал, что услышал песню еще раньше — в 1919 году. По всей вероятности, неизвест­ный автор эстрадного варианта целенаправ­ленно вычи­стил из текста все детали блат­ного антуража, заменил причину расправы над героиней с предательства преступной банды на измену возлюблен­ному, ввел лирического героя — и таким образом «декриминализировал» воровскую балладу, превратив ее в песню, приемлемую для эстрадного исполнения и публикации в сборнике.


Существовала ли реальная Мурка?


Вопросом, который больше всего волнует любителей «Мурки», был и остается вопрос об историческом прототипе главной героини. Не будем входить в подроб­ности, кто какую версию на этот счет выдвигал или считал наиболее вероятной, а лишь пере­числим некоторые из них. Среди претенден­ток на роль прототипа песенной Мурки называют:

— Марию Никифорову, легендарную револю­ционерку, анархистку и терро­ристку, некото­рое время воевавшую вместе с Нестором Махно.

— Другую сподвижницу Махно Марусю Черную, командовавшую кавалерий­ским полком в его армии.

— Марию Соколовскую, в 1919 году возгла­вив­шую повстанческий отряд своего погибшего брата, сопротивлявшийся установлению советской власти в запад­ных областях Украины.

— Одесскую «проститутку-сексотку» Веру Гребенникову, выдававшую чекистам бывших белогвардейских офицеров.

— Агента милиции Марию Евдокимову, внедрившуюся в одну из ленинград­ских преступных группировок, благодаря чему милиция в 1926 году смогла подготовить и успешно провести масштабную облаву на «гнездо» этой группировки — трактир «Бристоль» (эта история вдохновила на собственную интерпретацию «Мурки» певца Александра Заборского, а также создателей сериала «Мурка», вышедшего в 2016 году).

И этот список далеко не полон.

Опираясь на здравый смысл и собственные исторические познания, каждый из нас может ранжировать изложенные гипотезы относительно Муркиного прототипа по шкале фантастичности/реалистичности. Но ни одну из них нельзя считать более или менее «близкой к истине» в силу их фаталь­ной неверифицируемости. Да и само представление о том, что фольклор непре­менно произрастает из действитель­ности и так или иначе отражает ее, не стоит абсолютизировать: фольклор очень часто воспроизводит не жизнен­ную, а уже существую­щую культурную реальность. Это не означает, что в основе образа Мурки не могло быть никакого реального лица, а в основе сюжета «Мурки» — никакой реальной истории. Если мы обратимся к наиболее ранним записям песни, то смо­жем разглядеть там, помимо обобщенных формул вроде «зашухе­рила всю нашу малину», и возможные отсылки к каким-то событиям, отноше­ниям и персонам. Например, в одном из них изменщице Шурке предъявляют смерть товарищей, убитых ее любовником-милиционером:

И еще в прошлом лете он майнул Клашу
И малину нашу всю застопорил.
А ты с ним связалась, думаешь спасешься,
А теперь маслина тебе предстоит!

Как это часто бывает с «корпоративным» фольклором, эта песня, возникшая в блатной среде, действительно могла появиться как творческое переживание конкретной истории с конкретными действующими лицами — но эта история, с наибольшей вероятностью, во-первых, была совсем не «исторического», а локального, «мелкого» масштаба и, во-вторых, не оставила по себе никаких документальных следов.


Шура, Маша, Любка и другие варианты имени


Имя главной героини является общеизвест­ным и единственным названием всей песни — по нему она безошибочно опозна­ется, под ним фигурирует и в записях, и на концертах, и в спонтанном фольклор­ном бытовании (то есть когда ее просто поют в компании). Женское имя Мура как один из уменьши­тельных, «домашних» вариантов имени Мария (ср. наиболее близкий Муся) было достаточно распространено в начале ХХ века, чему есть немало и фактических, и литературных свидетельств .

Однако это не единственное и, возможно, не первое имя наказанной ворами измен­щицы. По всей вероятности, имя Мурка прочно закрепилось за ней и за посвященной ей песней в 1930-х годах, когда блатная баллада обрела по-настоящему народную известность и ей потребовался сильный идентифи­ци­рующий элемент, каковым и стало колоритное имя героини. На это указы­вают упоминания песни под таким названием без дополнительных пояснений, встречающиеся в некоторых текстах середины 1930-х годов. Одним из наибо­лее красноречивых свидетельств как популяр­ности песни, так и уже устоявше­гося ее названия может служить замечание руководителя фольклор­ной экспедиции, задачей которой было изучение фольклор­ного репертуара рабочих в Смолен­ской области. Сравнивая результаты двух экспедиций, он с удовле­тво­ре­нием отмечает «снижение в репертуаре молодежи „блатных“ песен. Если в записях 1930 года их можно насчитать десятки, то записи 1934 года дают всего две-три песни, из кото­рых наибольшим распростране­нием пользу­ется „Мурка“ с огромным количе­ством куплетов. Один из исполните­лей уверял нас, что эта песня имеет их свыше двухсот». Собственно, и первые упоминания нынеш­него имени героини относятся к 1930-м годам.

Кем же была Мурка, помимо Мурки? Самая ранняя из известных нам атрибу­тированных записей песни (1925 год, услышана исполни­те­лем в 1919-м) начинается строкой, в которой нам привычно все, кроме имени:

Здравствуй, Шура, славная девчонка,
Здравствуй и прощай.

В варианте, записанном десятью годами позже студенткой Вечернего рабочего литературного университета, бывшей беспризорницей Екатериной Холиной для известного фольклориста профессора Юрия Соколова (услышан Холиной в 1934 году), песня с оглядкой на уже устоявшееся название обозначена как «Мурка», но в самом тексте героиня упоминается исключительно как Маша:

С Машей повстречался раз я на малине,
Девушка сияла красотой,
То была бандитка первого разряда
И звала на дело нас с собой.

В другом тексте из записей той же Екате­рины Холиной, услышанном ею в 1933 году в Москве от 18-летнего вора по прозвищу Ветерок, песня озаглав­лена «Любка» и героиня зовется Любкой (хотя далее в скобках все равно следует пояснение: «Вариант — „Мурки“ — блатной»):

Речь держала баба
Ее звали Любка…
Любка воровскую жизнь вела…

Или вариант: «Любка уркаганов продала…». И, наконец:

Здравствуй, моя Любка,
Ты моя голубка…

Еще один вариант с «Любкой» записал фоль­клорист Владимир Бирюков «со слов моло­дого рабочего из Губахи» в декабре 1934 года. Цитату из песни с тем же именем героини приводит Константин Паустовский в авто­биографи­ческой «Повести о жизни» , эпизод отсылает ко времени первых лет Граждан­ской войны: «Люсьена поправила волосы, села на нары и запела нарочито визгливым и разухабистым голосом:

Здравствуй, моя Любка, здравствуй, дорогая,
Здравствуй, дорогая, и прощай!
Ты зашухерила всю нашу малину —
Так теперь маслины получай.

Ксендзы дружно подхватили эту песню».

Остроумное наблюдение, дополнительно свиде­тельствующее о том, что вариант с Люб­кой имел распространение, сделал журналист, исследователь блатных песен Александр Сидоров, заметивший, что строки из этой песни фактически цитируются в сти­хотворении Ярослава Смелякова «Любка» (1934), которое и в целом построено как аллюзия на ту самую песню:

«Здравствуй, моя Любка»,
«До свиданья, Люба!» —
подпевал ночами
пасмурный сосед.

Знакомство с некоторыми из этих материа­лов провоцировало историков «Мур­ки» выстраивать последовательную череду сменяющихся имен героини (Люб­ка — Маша — Мурка). Например, Александр Сидоров утверждает: «Первоосно­вой „Мурки“ стала знаменитая одесская песня о „Любке-голубке“. <…> Уже вслед за „Люб­кой“ появилась и „Маша“».

Однако с точки зрения фольклористики такие построения неправомерны: во-первых, различные варианты имени персонажа (как и других деталей текста) могут появляться одновременно и бытовать параллельно; во-вторых, между временем записи и «возра­стом» варианта, представленного в этой записи, нет прямой корреляции — в репер­туар любого носителя фольклорной традиции может попасть вариант, появив­шийся в любое время до момента исполне­ния, в том числе и за много десятилетий. Поэтому нет смысла даже предполагать, что Мурка прежде была Машей, до этого звалась Любкой, а еще раньше Шурой. Но мы точно знаем, что до тех пор, пока песня не вышла за пределы фольклора криминальной среды и не вошла в национальный канон, ее геро­иня могла себе позволить появляться под различным именами. Возможно, решающую роль в том, что Мурка окончательно стала Муркой, сыграло распространение грамза­писи с эстрадной «Муркой», исполненной Константином Сокольским, и обратное влияние этой версии на блатную «Мурку».


За что убили Мурку?


Все, кто хоть раз слышал «Мурку», знают: «гордую и смелую» бандитку, кото­рая «вела всю банду за собой» и которую боялись «даже злые урки», убили те же урки, когда выяснилось, что она «зашухерила всю нашу малину», — убили, «чтобы за измену покарать». Действительно, мотив отмщения за преда­тельство присутствует во всех известных вариантах блатной баллады и являет­ся несущей конструкцией ее сюжета. Но если внимательнее присмотреться к текстам, то мы увидим, что в вопросе мотивов Муркиного преступления и ответ­ного наказания все далеко не так просто.

Прежде всего обратим внимание на те слу­чаи, когда в тексте появляется лири­ческий герой — редкий гость в «Мурке», как и вооб­ще в балладе. Именно в этих вариантах немедленно возникает речь о красоте и привлекательности Мурки:

Посмотри, Алеша, что это за девчонка?
Посмотри, Алеша, ведь это красота!

Или:

С Машей повстречался раз я на малине,
Девушка сияла красотой…

В последнем тексте лирический герой вскоре и прямо признается в своих чувствах:

Я в тебя влюбился, ты же все виляла,
А порой, бывало, к черту посылала.

Итак, Мурка здесь не авторитетный член банды или не только, но прежде всего возлюбленная героя. Далее и в этих, и в неко­торых других вариантах более или менее отчетливо как развитие сюжета появляется симметричный мотив: Мурка становится возлюбленной милиционера. Недоумевая о причинах ее преда­­тельства, бандиты подозревают любовь:

Разве не житуха была у нас на малине,
Разве не хватало форсу и брахла.
Что тебя заставило связаться с лягашами?
Или ты красавца там себе нашла?

В другом источнике:

Али ты упала
На того лягаша,
Что нам в прошлом лете
Дело разрушал?

И их подозрения, разумеется, оправданны: выясняется, что Мурка «отдалась красавцу своему», что «скурвилась, упала она на лягашонка».

В песне всячески подчеркивается, что, уйдя к милиционеру, красавица сильно проиграла в материальных благах. Живя с ворами, она имела достаточно «форсу, барахла», «носила фетровые боты» и многие другие замеча­тель­ные вещи:

А теперь ты носишь рваные галоши,
Потому что муж легавый твой.

Или:

А теперь ты носишь рваные спортивки,
Но зато гуляешь с лягашом.

Иначе говоря, Мурка предает своих това­рищей не за деньги, а за любовь, ради которой она приняла лишения бедности, а в конечном итоге и смерть. Однако все это нисколько не оправдывает ее поступка в глазах «злых урок», а скорее наоборот — представляет его еще и глупым.

Однако вернемся к страдающему от измены возлюбленной герою. В одном из уже цитировавшихся выше вариантов сюжетное повествование прерывается долгим лири­ческим монологом о потерянной любви — приведем фрагмент:

Дни сменяли ночи пьяными кошмарами,
Осыпались яблони в саду.
Ты меня забыла в темное то утро,
Отчего — и сам я не пойму.

Разве было мало вечеров и пьянок.
Страстных поцелуев и любви подарков
?
Под аккорд усталых радостных гулянок
И под пьянство наше до утренней зари.

Заметим, что при всем напряжении любовного переживания, выраженном в этих строках, лирического героя, по-видимому, совершенно не смущает, что Маша дарила свою любовь не ему одному, но всему «коллективному телу» воровского социума:

И в глухую полночь бегали до Маши,
Прикрывая трепетную дрожь.
Уходила Маша с пьяными ворами,
Приходила Маша пьяная домой.

Этот вариант, в котором героиня именуется исключительно Машей, — один из самых объемных и оригинальных: такого количе­ства строк, уделенных чувствам и воспоми­на­ниям повествователя, нет более ни в одном (чаще песня разрастается за счет приращения куплетов, в которых повествуется о том, что было после расправы над Муркой — ее похоронах и последовавших жестких репрессиях со стороны мстительной милиции в ответ за убийство своего агента). Да и сама фигура индивидуализированного лирического героя, как уже говорилось, встречается в считаных случаях. Но и этот нетривиальный вариант воспроизводит общую систему ценностных категорий и приоритетов крими­нального сообщества — в том виде, в котором она представлена в сюжете «Мурки». Когда Маша отвергает тебя или гуляет не только с тобой, но и с дру­­гими ворами — это не измена, а нормальный порядок личных отношений, поскольку они не выходят за пределы круга своих. Настоящая измена, пони­мае­мая как нарушение корпоративной морали, — это когда Маша уходит к лега­вому. Только в этом случае лирический герой вдруг начинает остро чувствовать боль обманутых личных чувств и надежд:

Скурвилась, упала она на лягашенка,
И навек пропала вся моя мечта!

А его изменница, в свою очередь, с неизбеж­ностью становится предательницей и врагом всего сообщества. Ибо с кем она делит любовь, с тем будет делить и профессию, и идеологию: если раньше Мурка «с нами воровала, с нами и гуляла», то теперь она по тому же принципу терроризирует бывших товари­щей вместе со своим новым любовником и его коллегами:

И с тех пор не стала больше Маша с нами,
Отдалась красавцу своему.
Позабыв малину, вместе с легашами
Брала нас на мушку и в Чеку.

Или:

Как-то темной ночью Мурка изменила,
Стала она тут уже форсить
И зашухерила всю малину нашу,
Стала с легашом она ходить.

Так любовные чувства и моральный порядок в «Мурке» сплетаются в сложный узел, крепко стянутый конвенциями воровского сообщества, и это сообщает особенный драматизм тем, очевидно более ранним, вариантам песни, где присутствует любовная подоплека истории.

В этом контексте уже не выглядит настолько выпадающим из традиции и вари­ант, испол­няв­шийся известным цыганским певцом Алешей Дими­триевичем, в котором убивший Мурку уркаган, ее бывший любовник, убивает и себя.





Алеша Димитриевич. «Мурка». 1984 год


Чтобы сообщить развязке баллады больше мелодраматизма, автор этой редак­ции вы­шел за рамки блатного взгляда на вещи, что позволило ему вывести на сюжетный уро­вень трагическую коллизию чувства и долга, спроецировав ее на героя.

Автор Михаил Лурье


arzamas.academy

.
вверх^ к полной версии понравилось! в evernote


Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник Всё о песне «Мурка» (Кто такая Мурка, как она стала цыганкой и Любкой и, наконец, за что ее убили) | Озёрный_житель - Дневник Озёрный_житель | Лента друзей Озёрный_житель / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»