Волна эмигрантов из охваченной гражданской войной России вывозила с собой в Европу всё то, что можно было продать, в том числе и картины. В Париже оказались десятки «Рембрандтов» и «Рафаэлей». В прекрасном журнале «Жар-Птица», выходившем в 1921−26 годах в Берлине и Париже, была опубликована заметка об этом(фото страниц журнала — ниже). Автором материала был некий А. Т-въ, и за этой подписью легко угадывается историк искусства, искусствовед, журналист, литературный критик, один из создателей журнала Александр Александрович Трубников (1882−1966), часто писавший под псевдонимом Андрей Трофимов.

Вот что писал он в своём «Письме из Парижа», опубликованном в «Жар-Птице» (№ 2,1921 год):
«Если для «Жар-Птицы» я сейчас набрасываю эти строки, то лишь потому, что думается: быть может, они пригодятся будущим историкам русского искусства и исследователям художественных сокровищ России.
Много басен и тревожных слухов было распространено о разграблении многих русских хранилищ и музеев, о продаже их богатств по столицам Европы. В Париже сообщали о продаваемых в Америке эрмитажных рембрандтах, очевидно, что и в Америке фантазировали о сбываемых на парижском рынке рафаэлях.
Случались забавные эпизоды, — приходили, говорили: имеют редчайшую картину,вывезенную из Константинополя, из Крыма, с Кавказа, «уникум» из Эрмитажа. Доказательства тому неоспоримы, на обратной стороне — печать Эрмитажа. Идём смотреть. Уступал просьбам, чтобы не обидеть, хотя наперёд знал, что печать не иная,как та, что накладывалась на подрамник Канцелярией Эрмитажа, когда выдавалось разрешение снимать копию. А картина — заурядная копия, часто вовсе и не старая,с эрмитажного оригинала, большей частью с Ван-Дейка или Рембрандта.
Курьёзов таких, где перемешаны и горе, и слёзы, и издевательство, и детски-наивный обман — не оберёшься.

<…> С психологической точки зрения интересно, однако, разобраться, как и где рождаются легенды и апокрифы, превращающие всякую тёмную голову старика в Рембрандта, где и кем раздаются так щедро определения и оценки, окрыляющие сперва радужными надеждами, а затем дарящие горькое разочарование. «Помилуйте,я везла это из России! Это единственное, что у меня осталось. Мне ценили знатоки в сотни тысяч, а вдруг Вы!.. Французы при эвакуации давали миллионы франков. Это — Рембрандт!"
<…> Прежде чем попасть в Париж, виденные мною произведения проделали стажи: шедшие из Крыма — в Константинополе, шедшие через Финляндию — в Стокгольме. Тут-то, по словам владельцев, их и снабжали «точными» определениями и делали униками. «Почему вы там же их и не продали, раз Вы утверждаете, что Вам предлагали такие крупные деньги?» — спрашивал я неизменно несчастного обладателя полдюжины рембрандтов и пары рафаэлей. «Помилуйте, как можно! Мы везли в Париж на мировой рынок, нас уверяли, что здесь дадут вдвойне против Константинополя». И вот, вместо сотни тысяч, мировой рынок предлагает в лучшем случае — 600 франков. 
Несчастную русскую даму уверили в Константинополе, что у неё Рембрандт; уверял член «Болгарской Академии» с каким-то именитым «загребским художником,исследующим краски». По словам дамы, они наметили продажную цену её картины в миллион и уговорили ехать с ними в Париж. Здесь начинается мистификация,в которую, обычно, впутывают, конечно, ни в чём не повинных, бывших коллег моих по Луврскому музею. Ясно, что на Лувр и его хранителей так же клевещут, как клеветали на нас «эрмитажных». Я слыхал басни, когда лица для отзыва показывали всякий хлам, утверждая, что лет 25 тому назад Эрмитаж предлагал за него 50 тысяч рублей. Итак, «Рембрандт» моей дамы был, якобы, и Лувром окрещён — несомненным Рембрандтом. Музей не купил его (о чём очень сожалел) только потому, что не имел свободных, огромных денег, необходимых для приобретения такого выдающегося шедевра. Наконец этот шедевр показали и мне, бережно развернув из мягкого одеяла… Моей оценкой остались очень недовольны, ибо я осмелился сообщить, узнав в облупившейся и пострадавшей картине небольшого голландского мастера в стиле Босха (картина изображала довольно обычный сюжет «Посещение мастерской»), что на парижском рынке цена на подобные картины колеблется от тысячи до трёх тысяч франков.

Являлся ко мне и такой оригинал, — как говорят, известная и почтенная личность в Москве, — просит помочь продать картину. Спрашиваю: «Что за картина?» «Ни школы, ни автора я Вам не скажу. Меня научили, что показывать или говорить о своих картинах — значит обесценивать их. А, вот, если Вы обязуетесь купить,да сперва согласны выложить мне полтора миллиона, тогда картину я Вам покажу». Меня даже несколько испугало такое категорическое заявление почтенного москвича: в своём ли он уме? Не имея, случайно, в кармане полтора миллиона, мне пришлось отказаться от сей выгодной операции. На прощание владелец сокровища добавил,очевидно, желая меня соблазнить: «Могу Вам ещё сообщить, что картина фамильная,что 25 лет тому назад директор Эрмитажа Сомов предлагал за неё 250 тысяч золотом,а Лувр хотел построить для неё отдельный зал. Тогда, понятно, мы не продали,в деньгах не нуждались, жили богато».
Несколько времени спустя, картина, не нашедшая покупателя «в тёмную», сделалась менее секретной, и мне довелось видеть это сокровище, для которого Лувр собирался«построить отдельный зал». Признаюсь, мне стало даже непонятно, каким образом могут рождаться такие нелепые басни, которые повторить даже стыдно.

А дождь рембрандтов, посыпавшихся на Париж? В частных коллекциях юга России,в Нахичевани, в Одессе их народилось более полсотни. В последнем городе, в одном только собрании, объявилось четыре рембрандта. Для продажи этого собрания был составлен даже довольно курьёзный каталог-прейскурант, совсем как для базарной лавки. В нём читалось дословно: Рембрандту цена в Америке два с половиной миллиона (почему?), а у нас только девятьсот тысяч. Рубенсу цена в Америке два миллиона, а у нас пятьсот тысяч и т. д. Не хватало только приписки: «Поторопитесь пользоваться небывалой дешёвкой».

Итак, Париж наводнили «Российские рембрандты». Правда, один оказался каминным экраном сороковых годов, другой, при самом поверхностном осмотре, раскрашенной гравюрой, третий просто чёрным полотном и т. д. Ещё мне показывал рембрандта один русский художник… смотрю — совершенно новенькая копия с очень известного эрмитажного оригинала. Художник божится, что картина у них в семье была сто лет. Ещё мальчиком помнит её, «висела у дедушки». Очевидно, что в данном случае аберрация сливалась с чувством несколько менее красивого порядка. И думается мне,не написал ли эту копию сам показывающий мне её художник? А на вид такой почтенный, пожилой и известный даже! Видел я и прибывавших из частных русских собраний на продажу и удивление Парижа Брейгелей с фигурками маркиз XVIII века и коробки Луи XV с миниатюрами, на которых вдали усматриваются паровоз и мчащийся поезд. Видел я и пейзажи Рейсдаля и Мушерона, оживлённые людьми, одетыми по моде 40-х годов прошлого века. И всё это было фамильное, редкостное, спасённое,признанное шедеврами всеми музеями и знатоками и ценилось от ста тысяч и выше".

Как видим, некоторые тезисы из приведенного материала почти столетней давности не потеряли актуальности и сегодня. А когда я читал об одесских «Рембрандтах» и «Рубенсах», меня охватила тихая гордость за родной город и земляков, и сразу же вспомнился прекрасный фрагмент из воспоминаний художника Амшея Нюренберга, опубликованный в его автобиографической книге «Одесса — Париж — Москва». Окончивший в 1910 году Одесское художественное училище Нюренберг отправился продолжать образование в Париж, где в течение года делил с Марком Шагалом одну мастерскую в знаменитом «Улье». В 1913 году Амшей Нюренберг вернулся в Одессу,где стал одним из лидеров группы «Одесских независимых».

После революции 1917 года он был назначен первым народным комиссаром искусств в Одессе, руководил Комитетом по охране памятников искусства и старины. Там он и получил задание собрать произведения искусства, находящиеся в брошенных домах эмигрировавших одесситов, чтобы после создать на их основе музей. И столкнулся с неожиданным фактом: большинство картин были… фальшивками.

Вот что писал Нюренберг:
«После моего назначения председателем Комитета по охране памятников искусства и старины комиссар просвещения Щепкин вызвал меня к себе и предложил принять неотложные меры для защиты художественных ценностей в квартирах, брошенных бежавшей буржуазией. — Поступили сведения, — сказал он озабоченно, — что известный Мишка- Япончик со своей шайкой уже обворовывают брошенные особняки. Необходимо принять срочные меры. Я быстро организовал три бригады из рабочих и художников, которые должны были обойти особняки и квартиры, отобрать наиболее ценные вещи и перевезти их в дом графа Толс