...На протяжении долгих 34 лет, если говорили: «Муслим Магомаев», непременно добавляли: «...и Тамара Синявская», и наоборот — в сознании меломанов эта блистательная пара была неразлучна и неразрывна, их семейный дуэт вызывал восторги и зависть на сцене и в жизни...

[468x318]

Описание их знакомства могло бы украсить завязку любого любовного романа. В Бакинской филармонии, которая носит имя деда Муслима Магомаева, певца подозвал поэт Роберт Рождественский, чтобы представить своей молодой спутнице. «Муслим!» — отрекомендовался мужчина, по которому сохли тогда все женщины страны. Красавица рассмеялась: «И вы еще себя называете? Вас весь Советский Союз знает!».

Впрочем, Тамара Синявская, а это была именно она, к тому времени и сама была широко известна в — чего уж греха таить — довольно узких кругах отечественных ценителей оперного искусства. Достаточно сказать, что ее, 20-летнюю девчонку, приняли в стажерскую группу Большого театра даже без высшего консерваторского образования (редчайший случай!), а ведь когда в первом туре объявили ее фамилию и возраст, по залу прокатился смешок: «О, скоро из детского сада будут в Большой приходить». Тем не менее всего через год Тамару перевели в основной состав.

Ее бархатистое, глубокое меццо-сопрано с возможностями контральто ввергало в экстаз публику Монреаля, Парижа, Осаки, многих других городов и стран, за три года она собрала три золота на международных конкурсах вокалистов. Кстати, на самом престижном — имени Чайковского — заранее было известно, что победа предназначена восходящей тогда звезде Елене Образцовой — за ее кандидатуру дружно проголосовали все советские члены жюри, но зарубежные так же категорично высказались за... Тамару Синявскую, и под их напором первую премию разделили.

[250x186]

После этого конкурса видный импресарио Зарович настойчиво приглашал молодую певицу в полугодичное турне по Америке, засыпал театр и Госконцерт телеграммами, а в ответ получал стандартные отписки: «Занята в репертуаре», хотя Синявская в это время пела только Ольгу в «Евгении Онегине» и мелочь типа «кушать подано». Видно, советские искусствоведы в штатском опасались, что красавица Тамара там, за океаном, в кого-нибудь влюбится и останется — дело-то молодое, но судьба предназначила ее Муслиму и вела их навстречу.

...Они долго обращались друг к другу на вы: может, поэтому Тамара Ильинична (наверстывая упущенное?) даже на людях называла мужа игриво Мусиком, Митей, Кутей и Тяпой (хотя свое царственное имя предпочитала слышать целиком). Бывало, что они ссорились, и Муслим Магометович, хлопнув дверью, уезжал в Баку, но потом с восточной пышностью делал первый шаг к примирению: дарил цветы и представления в ее честь...

[640x453]

Из интервью Тамары Синявской Дмитрию Гордону, 25 июня 2011 для украинского телевидения (первое интервью после смерти Муслима Магомаева)

— Сегодня три года, как ушел Муслим.
— Мы обязательно еще этой песни ("Прощай, любимый...")  коснемся, а сейчас я хочу спросить: как, при каких обстоятельствах вы встретились со звездой Советского Союза номер один Муслимом Магомаевым?
— По-настоящему, в третий раз, как я говорила, мы познакомились в Баку на Декаде русской литературы и искусства — это было 2 октября 72-го года.
— Вы даже запомнили день?

[200x276]
Тамара Синявская и Муслим Магомаев в гостях у балтийских моряков, 1984 год

— Ну, пока еще с памятью у меня тьфу-тьфу!
— Что значит «по-настоящему в третий раз» — а первый, второй?
— Дело в том, что ни первый, ни второй он не запомнил (смеется).
— Тогда это не считается...
— Для вас, может, и не считается, для него не считалось, а о себе этого сказать не могу.
— При первой встрече Муслим Магометович вам понравился?
— Ну что значит «понравился»? — я просто по достоинству его оценила. Сразу все поняла, потому что было это в ВТО 2 января 65-го — я тогда прослужила в Большом всего полгода. Он, по его словам, прилетел в Москву и с самолета сразу на сцену отправился, а я стояла в кулисах, потом тоже выступала. Муслим спросил: «Неужели вы в Большом театре работаете?». — «Да, — я ответила, — а что, не похоже?». — «Нет — для Большого вы слишком скромная».
— Вас тогда голос его очаровал?
— Голос понравился еще до того, как я с ним самим познакомилась.
— Вы уже его слышали?
— Конечно, просто не знала, кому он принадлежит.

— Что в его вокале было особенного?
— Очень красивый тембр, который вот из этого места (кладет руку на сердце) шел.
— Главное...
— Причем он не просто пел. Муслим не звучкодуй, как говорят вокалисты, он не звуковедением занимался, а музыку пел и текст — это я запомнила хорошо.
— Плюс в отличие от многих солистов оперы умел исполнять какие-то вещи тихо, правда?
— Ну, это когда уже стал, так сказать, интересоваться эстрадой. В первые годы Муслим пел (у меня же записи есть), как настоящий оперный певец, — с нюансами, но не с такими, которые появились потом. Я спрашивала: «Не трудно было к другой манере исполнения перейти?». Он пояснял: «Это называется субтон», то есть все остается, но исполняется как бы под сурдиночку. Такой вокал требует большого мастерства и для оперного артиста чреват потерей голоса — это называется «снять с дыхания», и вопрос в том, как потом вернуться? Очень сложно, а как Муслим этим управлял, я потом только поняла — просто ему дано было то, чего не было у других.
— Вы помните свои ощущения от третьей встречи, когда познакомились по-настоящему?
— Конечно — она нас на 34 года связала. С тех пор — все!
— Пропали?
— Не то что пропала, но все стало ясно. Там не надо было ничего расшифровывать: ходили-ходили по этой земле, и пришли.

[400x251]
Тамара Синявская, Тамара Миансарова, Клавдия Шульженко, Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон и другие на фестивале «Крымские зори», Ялта, 1972 год

— По слухам, после официального знакомства Муслим Магометович написал вам в ресторане игривую записку: «Вы очень хорошая девочка и очень мне нравитесь, я хочу с вами дружить»...
— В каких анналах вы это нашли?
— Неважно, но да или нет?
— Да, но это было с улыбкой — «дружить». Мне почти 30 лет, а он: «Вы очень харошая девачка» (смеется).
— Девачка?
— Да, нарочно так написал на салфетке, которую я до сих пор храню.
— Как Муслим Магометович ухаживал?
— Красиво. Русские мужчины так не умеют...
— Вы уверены?
— Да, к сожалению. Они это очень шумно делают — понимаете?
— И временно...
— Не знаю, но Муслим ухаживал всю жизнь.

— Все, кто его знали, отмечали, что это был удивительно щедрый и благородный человек...
— И щедрый, и интеллигентный, и элегантный, поэтому и ухаживал соответственно. Благородство — оно же в крови, ему научиться нельзя.
— Ухаживания его воплотились в какие-то сюрпризы, подарки, трогательные слова или серенады, может быть, под балконом?
— Нет-нет, последнее для меня чересчур. Если бы я не была певицей и такой человек запел бы мне под балконом, конечно, была бы уже в горизонтальном положении вследствие обморока, а так для меня это пошлость немножко...
— Что из каких-то трогательных моментов запомнилось вам особенно?
— То, как он прилетел ко второму действию «Царской невесты» в Казань (к началу не успел) и мне вынесли на сцену 153 гвоздики. Охапка была такая, что я удержать не могла. Сразу же посмотрела в «царскую ложу»: он там стоял в глубине и тихонько хлопал — на авансцену, так сказать, не выходил, но все в зале сразу проследили за моим взглядом, да еще и осветители догадались направить туда луч. На этом представление остановилось.
— Порой, таким образом, он «срывал» вам спектакли?

[270x195]
Магомаев и Синявская преподносят в подарок первому секретарю ЦК Компартии Азербайджана Гейдару Алиеву его портрет, написанный Муслимом Магометовичем.

— Да, и в Большом театре тоже, причем неоднократно.
— Он никогда не хотел петь в Большом?
— Его приглашали дважды — отказывался.
— Почему?
— Потому что умный. Вот мы и пришли (смеется) к тому, с чего начали.
— Хорошо быть умным?
— Ну, как сказать... Умным по-любому быть хорошо, но бывают, сами понимаете, ситуации... Нет, Муслим через себя никогда бы не переступил — он не хотел стоять в очереди, а у нас в театре в очередь пели.
— Как вы считаете, оперой ваш супруг тяготился?
— Нет, он ее очень любил — даже когда увлекся эстрадой. Собственно, интересовала его только опера.
— Все-таки... Несмотря на такой оглушительный эстрадный успех...
— Да, а тут еще я с утра до вечера (распевается): «А-а-а-а, о-о-о-о».
— Ему нравилось, как вы поете?

[300x192]
Москва, 2007 год

— Не знаю.
— Неужели никогда об этом даже не говорил?
— Ну, иногда. Изредка...
— Я видел записи ваших совместных выступлений — у вас очень красиво сочетались голоса...
— Угу. Тембры сливались...
— Почему же никто из режиссеров не предложил снять специально под вас какой-нибудь фильм?
— Извините за выражение, дураки.
— Так все-таки хорошо быть умным и плохо — дураком...
— Дураки! Они потеряли самые золотые, продуктивные наши годы, когда мы могли если не все, то многое. Сколько сюжетов можно было бы написать... Все недосуг было: мол, ничего, они еще есть.
— В бывшей нашей стране так ко всем относились...
— Да-да-да!
— Когда с Муслимом Магометовичем познакомились, вы были замужем...
— Когда в третий раз познакомились? Да.

[200x282]

Домашний любимец — трогательный пудель Чарлик почти сразу ушел вслед за хозяином

— Для вас это была, похоже, трагедия, драма? Вас эта раздвоенность мучила или предыдущий брак был обречен уже изначально?
— Ну что значит обречен? Я человек порядочный и не могла бы, чувствуя обреченность, выходить замуж. Мой супруг очень хорошим был, замечательным...
— Вы любили его?
— Ну, если подвести итоги, то, наверное, нет — просто он окружил меня заботой, теплом и любовью, когда (так уж сложилось) умирала моя мама... Когда умерла... Просто оказался рядом, подставил плечо.
— Вы испытывали к нему благодарность?
— Она до сих пор присутствует, между прочим, — мало того, и Муслим знал об этом и признавал, что так и должно быть.
— Ваш первый муж жив?
— Да.
— А сейчас вы общаетесь?
— Нет, ни разу с тех пор не виделись, но когда случилась беда — не стало Муслима, он прислал мне на мобильный sms и потом подруге моей, с которой общается, передал: «Готов прийти, знаю, что смогу Тамаре помочь», потому что у него был опыт. Она ответила: «Ты ее лучше сейчас не трогай» — вот и все.
— Кто он по профессии?
— Был артистом балета, а потом, по моему настоянию...

[300x144]
«Прощай, любимый, мой неповторимый, мой незаменимый, невозвратный, прощай!»

— ...стал певцом?
— Нет, ну что вы! — никогда такой глупости бы не сделала. Когда уезжала учиться в Италию, сказала ему: «Ты, пожалуйста, на юридический факультет поступай», и он стал юристом.
— Насколько я знаю, хотя все у вас с Муслимом Магометовичем начиналось вроде бы хорошо, вы на два года расстались...
— Да нет, как расстались? Познакомились мы в 72-м, а в 73-м я благополучно уехала на год в Италию.
— Но что-то вроде разладилось?
— Как? По телефонной линии? Нет, хотя во мне шла большая борьба, потому что к первому супругу я очень хорошо относилась — и Муслим, кстати, тоже. Он вхож был в наш дом, мы дружили втроем, а потом...

[270x258]
Муслим Магомаев погребен на Аллее почетного захоронения в Баку рядом с дедом

— Когда еще до свадьбы, на пике отношений, вы с Муслимом Магометовичем решили расстаться, Пахмутова и Добронравов написали две песни, которые, я считаю, стали у них едва ли не лучшими. Это гениальная, на мой взгляд, «Мелодия» («Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей...») и «Прощай, любимый!», которую я слушаю, как уже вам признался, три года...
— Мне эта песня была подарена как раз в момент ссоры...
— ...вот об этом и говорю! «Весь мир наполнен песней лебединой»...
— ...и я в нее вложила все, что чувствовала, а потом уже она фактически стала прощальной...
— Сегодня вы иногда эти песни слушаете?
— Ни его, ни себя. У меня ассоциативная память, ассоциативный слух, поэтому (горько) пока нет...
— У вас была пышная свадьба?
— Ну, по сравнению с теперешними — студенческая (смеется), но по тем временам для Москвы 100 человек — это было много.
— Где торжество проходило?
— В ресторане «Баку», который был не на Горького, не на Тверской теперешней (там в это время капитальный ремонт шел), а на Профсоюзной.
— Это правда, что под его стенами в огромном количестве поклонницы Муслима Магометовича собрались?
- (Смеется). Подготовились, вижу, вы, Дима.
— Ну, вы же меня обвинили в том, что нет...
— Обвинила...
— ...я шучу...
— ...и поражаюсь: вы еще партию мою не вспомнили?
— Вспоминаю. Мучительно...
— Ой, друзья мои, те, кто это интервью читает: вы-то уж, наверное, давно поняли? Была ведь подсказка...
— Ну, до этого мы еще дойдем, а много дам у ресторана «Баку» собралось?
— Больше, чем на свадьбе гостей (смеется).
— Это правда, что Муслим Магометович 40 минут пел им из раскрытого настежь окна?
— Было дело.
— И что исполнял?
— Весь свой репертуар, который, естественно, о любви.
— Как к этому отнеслись гости?
— Ну, его так любили, что, даже если бы он, скажем, в папуаса нарядился и пел так в окне, все равно всем бы понравилось, но Муслим все делал с достоинством — понимаете? Это не значит, что он задвинул гостей куда-то на задний план, просто попросил — в декабре! — открыть окна, потому что поклонницы там умирали.
— Неистовствовали...
— Ну, наверное, а мороз стоял такой, что он потом три месяца с бронхитом ходил.
— Муслима Магометовича обожали миллионы женщин, и я хорошо помню, хотя тогда еще был ребенком, какой женский крик стоял в телевизоре, когда он выступал. Так и на рок-концертах-то не кричали...
— Это потому, что сам на сцене он не кричал, а — слово такое красивое есть! — пел, а между пением и криком, согласитесь, все-таки небольшая разница есть.
— Чего многие, увы, не понимают...
— ...и не поймут.
— Певица Ирина Масленникова, супруга патриарха оперной режиссуры Бориса Покровского, предупреждала вас: «Тамарочка, вас ждет тяжелая жизнь — серная кислота в лицо и все такое...». Как в воду глядела?
— Трудно сказать... Жизнь у меня прошла, была разнообразная, а тяжелая ли? Я так не думаю, во всяком случае, серной кислоты, слава тебе Господи, не было. Только девушки, которые дежурили, спали под дверью — они до сих пор приходят.
— Вы, значит, все это прошли?
— Прошла, но убедилась, что с поклонницами надо в нормальных быть отношениях: не заискивать перед ними, а принимать как должное. Я их не гоняла, и они это, видимо, оценили. Муслим принимать цветы не любил...
— ...не царское это дело!..
— ...да, на такие случаи у царя была я. Выходила, принимала, извинялась, что он не может это сделать лично. Они говорили: «Вот передайте, пожалуйста». Сначала со стеклянными глазами, потом с более мягкими, и, в конце концов, когда я в очередной раз сказала: «Сейчас передам», услышала: «А это вам». Я их таким образом воспитала.
— Муслим Магометович вас ревновал?
— Не знаю.
— Никогда-никогда?
— А что, я повод давала?
— Ну, когда жена — такая красивая, яркая женщина, и повода, по-моему, не надо...
— Он ко мне по-другому, наверное, относился, во всяком случае, в ярости Отелло из него — из какого-то закоулка души — ни разу не вылез.
— Ну а вас не терзала моментами ревность? Все-таки такая сумасшедшая популярность у женщин...
— Муслим тоже повода не давал, а что касается поклонниц, они артисту необходимы.
— Работа такая...
— Да, хотя... Когда мне приносили букеты, он меня не ревновал, но... напрягался. Все-таки Муслим — кавказский человек, и я это понимала, поэтому своих поклонников тихо-тихо спроваживала: «Спокойнее, ребята!», то есть около театра — пожалуйста, но чтобы не на его глазах. Я же сама артистка, все понимала и просто щадила нервы Муслима...
— ...потому что его любили...
— А что, были сомнения?
— То, что Муслим Магометович — уроженец Кавказа, в быту как-то проявлялось?
— Иногда.
— Он был вспыльчивым?
— Очень вспыльчивым, но безумно отходчивым — вот улыбнется детской улыбкой, и все. Я в такие моменты себе говорила: «Ты-то чего закипела? Чайник, что ли?».
— Вообще, удивительно, что вы так ладили: обычно два актера в одной семье не уживаются...
— ...трудно, трудно...
— ...а когда две суперзвезды, два равновеликих таланта... Как же вы прожили столько лет вместе? Нужен особый дар, наверное, чтобы так притереться друг к другу?
— Это второе — все-таки первое и главное слово...
— ...любовь. И точка...
— Все правильно.
— Иосиф Кобзон не раз говорил мне, что никогда в истории Советского Союза артиста популярнее Муслима Магомаева не было...
— ...и не будет!
-Tой же Алле Пугачевой, утверждал он, до Муслима Магометовича далеко, как до неба...

— Не надо сравнивать: она женщина, у нее другой, что называется, электорат.
— В чем же был секрет Магомаева? Голос, харизма — понятно, но их наличие такой сумасшедшей народной любви не объясняет...
— Дима, он был сюда послан. На Землю...
— Как хорошо вы сказали, а вот Муслим Магометович это, по-вашему, ощущал — свое предназначение, свою, если хотите, миссию?
— Я не думаю, чтобы он до конца это осознавал...
— ...поскольку был удивительно скромным...
— Вот за это, собственно, можно было, как говорится, и жизнь отдать. Не за скромность, а за достоинство, деликатность, щедрость, заботу, огромное чувство ответственности, умение дружить. К людям он относился с открытым сердцем, но, как показала жизнь, в одностороннем порядке.
— Не все это поняли?
— Нет, они прекрасно все понимают и отлично себя чувствуют... (С горечью). В одностороннем порядке!
— Муслим Магометович был удивительно щедрым...
— ...это правда...
— ...дарил бесконечные подарки, накрывал столы на сумасшедшее количество персон. В его номерах люкс распахивались обычно двери, вокруг всегда толпились друзья. Не сомневаюсь: супруг впечатляющие подарки делал вам — какие?
— Вы знаете, самый большой подарок — то, что он появился в моей жизни.
— Интересно, а какие на вашей памяти были самые яркие по отношению к Муслиму Магометовичу проявления народной любви?
— Ну, диаграмму всплесков я не выстраивала, но всегда, даже в последнее время, вниманием он обделен не был.
— Ну хорошо: конная милиция на его концертах дежурила...
— ...это само собой...
— ...машину с ним поклонники как-то подняли и несли — он сам мне рассказывал, на руках...
— (Смеется). Я при этом присутствовала, но Муслим очень забавно, с юмором к этому относился.
— А иначе-то как?
— Не скажите. Сейчас некоторые прихвастнуть любят: у меня, дескать, то-то и то-то, — а на самом деле об этом даже смешно говорить. Ну так вот его любили!
— Приходилось убегать через черный ход, прыгать из окон?
— Да-да-да, где бы ни появлялся, даже когда на сцену уже в серьезном возрасте выходил... В последнее время Муслим не мог уже даже гулять, но однажды я все-таки вывела его за ворота — пройтись вокруг нашего дома. Люди его увидели (восторженно): «Это вы? Ах, как мы рады! Дай Бог вам здоровья!». Он удивился: «Что, меня еще помнят?». — «Котенька, — я воскликнула, — а как тебя можно забыть?!».
— Насколько я знаю, особую роль в том, что вы таки стали парой, сыграл первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Гейдар Алиевич Алиев, который Магомаева очень любил. Он действительно образумил его немножко, действительно сказал свое веское слово, когда у Муслима Магометовича были какие-то метания, сомнения, переживания?
— Если так было, спасибо Гейдару Алиевичу (царствие ему небесное!), но конкретно такого разговора не помню. Просто Муслим как-то привык жить свободно, а его возраст уже к 30 годам подходил, и Гейдар Алиевич сказал: «Тебе жениться пора». Ну а уж когда я появилась, сразу отреагировал...
— Есть и кандидатура!
— Нет, он меня не как кандидатуру принял, а, по его словам, как сестру. Я, правда, обиделась, потому что Муслим для него был, как сын. «Значит, — спросила, — я старше его?» (смеется).
— Алиев добрым словом, мудрым советом помогал вам?
— Только своим присутствием в нашей жизни — мы никогда к нему особенно не обращались. Из-за этого он ценил, очень любил Муслима, который хлопотал перед ним только...
— ...за других...
— Всегда! «Гейдар Алиевич, мне нужно с вами поговорить!»... Тот сначала не понимал, в чем, собственно, дело, думал, когда эта фраза звучала, что у его названного сына проблемы, а потом оказывалось, что кому-то звание нужно пробить, кому-то квартиру, кому-то помочь с больницей. Вот по этим вопросам Муслим его, можно сказать, напрягал, а для себя никогда ни у кого не просил: «А ну, давайте!». Он просто делал так головой (опускает ее) — и все.
— Муслим Магометович рассказывал мне, что песню итальянских партизан «Белла, чао!» особенно любил Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев, который в такт ей притопывал и прихлопывал, а вам приходилось когда-нибудь лично с Леонидом Ильичом общаться?
— Нет, но он всегда обо мне спрашивал: «Это кто?».
— Серьезно?
— На всех концертах! Муслима любил, он для него был «Белла, чао!», а кто я такая, не помнил. Это мне Демичев, в то время министр культуры СССР, рассказывал (царствие ему небесное!), что Брежнев всегда один и тот же вопрос задавал: «Это кто?». Тот: «Молодая певица Большого». — «А сколько ей лет?». Потом уже Петру Ниловичу надоело каждый год, каждый концерт отвечать одно и то же, и он пояснил: «Это супруга Магомаева». Все, запомнил навсегда!
— Муслим Магометович пел перед ним, в том числе и на последнем, насколько я знаю, дне рождения, а вы?
— Да-да, и я была приглашена, и мы пели — и дуэтом, и сольно.
— Не жалеете, что с Леонидом Ильичом даже словом не перекинулись?
— Нет, но мне, в общем-то, и не надо было, я не по этой части. Жила как-то без этого — спасибо, Боженька подарил голос...
Среди власть предержащих есть, безусловно, и приятные люди, поэтому почему бы и не пообщаться, но только если они инициативу проявят — сама не подойду никогда.
— О вас с Муслимом Магометовичем регулярно сочиняли разные байки — однажды даже слух пустили, будто вы в автокатастрофе разбились...
— Было такое.
— И что, из приемной Косыгина звонили, чтобы узнать, когда похороны?
— Нет, уточняли, правда ли это и на каком кладбище все состоится.
...Что касается баек, я никогда ими не интересовалась. Мы вели очень закрытый образ жизни — это сейчас, если кто-то поцарапал руку, сразу бегут в газеты, а там уже пишут, что у имярек не царапина, а паралич (потом, правда, оказывается, что это шутка, — не знаю, как такие вещи теперь называются). Мы же поступали наоборот и свои проблемы на люди старались не выносить: кому, мол, наши подробности интересны?
— Муслим Магометович был всесторонне талантлив: и рисовал прекрасно, и музыку писал, и интернетом так здорово овладел. О таких говорят: Господь поцеловал в темечко...
— Я вам уже сказала: его прислали, прислали таким, почти идеальным. Утверждать, что он был совершенством, не стану, но Муслим понимал, в чем оно состоит, чувствовал его и к нему стремился.
— Он знал себе цену?
— Знал, поэтому с большим достоинством вел себя абсолютно везде. Он тоже креслам не очень-то кланялся.
— До сих пор для меня — и не только! — остается загадкой: почему он все-таки перестал выходить в сборных концертах — я уж не говорю о сольниках?
— Устал. Муслим пел с 14 лет, причем по-настоящему, и к этому возрасту уже напелся.
— Но голос же звучал?
— Звучал отлично — последнюю песню «Прощай, Баку!» он написал уже совсем больным и записывал себя сам.
— Своя же студия была, правильно?
— Ну а куда без нее? Я ему: «Котенька, а голос-то у тебя звучит». Просто уже сил не было петь, а голос, тембр прежними оставались.
— Я вам задам вопрос очень ранящий, и если не захотите отвечать, не надо: как Муслим Магометович умер?
— Нет, только не это!
— У вас был домашний любимец — прекрасный пудель Чарлик...
— Его тоже нет — они ушли один за другим (смахивает слезы)...
— Другую собаку взять не хотите?
— У меня уже сил нет, и потом, с ней некому оставаться.
— Чарлик же был фактически членом вашей семьи...
— Ну вы же помните: с рук не сходил. Даже на гастроли с нами ездил, а если Муслим был занят, я его в театр брала, и он сидел там с гримершами.
— Я помню ваши постоянные заботы: Чарлик покушал? Чарлик пописал?
— Смотря еще что покушал. (Оживляется). У него были чувствительные, нежные лапки, и Муслим всегда переживал: «Ты его пускаешь, не посмотрев, что на земле, а может, там, во дворе, стекла» (смеется).
— Он же с вами и спал, правда?
— Ну а где же еще? Конечно! Сказка такая маленькая...
— Я, с вашего позволения, от грустных вопросов уйду...
— Да, Дима, не надо...

Сказки о таких парах обычно заканчиваются словами: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день», однако на самом деле так не бывает. Овдовев, Синявская долго была безутешна, но собрала волю в кулак, чтобы никто не увидел на ее лице следы пролитых слез. У нее еще много дел: провести второй вокальный конкурс имени Магомаева, написать книгу... Все это необходимо, чтобы в памяти людской их любовь осталась не просто надолго — навсегда.

источники: здесь, здесь и здесь