Названия, имена и фамилии вымышлены, и все совпадения случайны. 

Был ещё 1988-й год, последние спокойные месяцы жизни в Москве при СССР. Цветущие дамочки, от 35-ти до 45-ти лет, трудившиеся в маленьком, уютном цеху киностудии, обсуждали то, когда и как состоится празднование очередного дня рождения. На сей раз обсуждали грядущий день рождения у новенькой, недавно пришедшей сотрудницы - невысокой, субтильной Майи, которая не хотела его справлять, так как не любила всё то, что напоминало ей о возрасте. Она усиленно молодилась, со своей комплекцией смотрелась девочкой, говорила, что ей 19-ть лет, и давно дни рождения не справляла. Однако, на новой работе, как говорится, «что-то пошло не так». Неформальный лидер коллектива - рыженькая, конопатая Настя, выросшая в детском доме и жившая по тамошним понятиям, возмутилась:

- Ты что, зажать хочешь свой день рождения, что ли?! Не хорошо ты себя ведёшь. Когда пришла, то не проставилась, что значит, не прописалась, но тебе никто слова не сказал, дескать, не знает девочка. Ты, между прочим, в коллективе живёшь, а это - твоя вторая семья, и празднуем мы, не то, что ты стала старше на год, а тот факт, что ты появилась на свет! Твоё рождение, а не старение!

- А если мне неприятно это праздновать?! Ты должна меня понять, Настя! Неужели тебе и всем здесь приятна тема возраста?! Я совершенно не выношу никаких напоминаний о возрасте, крайне болезненно отношусь к этому и не хочу считать года! Я что, обязана делать то, что для меня - нож вострый?.. Ну почему?! Эх, лучше бы я на этот период отпуск за свой счёт взяла или больничный! Не догадалась, блин! – плачущим голосом проговорила Майя. Но вдруг кто-то положил ей руку на плечо. Это была Римма, спортивная, рослая девушка с немного лошадиным лицом. Она сделала Насте знак глазами, жестом остановив её, а Майю приобняла отвела с сторону и сказала ей:

- Успокойся. Мы все тебя понимаем. И Настя, и я, и все, кто здесь работает. Но все итак давно уже знают твой возраст. Ты примерно наша ровесница, а в старости мы все полными ровесниками станем…

- Что?!!! Откуда вы знаете?! – вдруг истерически заорала Майя, - Кадровичка что ли разболтала? Вот же сволочь! Чтоб у неё язык отсох!

- Майя, не греши на бедную женщину. Никто нам ничего не говорил. Ты сама от рассеянности проговорилась. Причём, несколько раз. Например, ты брякнула про очень сильные пожары и смог, когда горели торфяные болота, и сказала, что тебе тогда было пятнадцать лет. Этим ты себя и выдала, так как все помнят год, когда эти пожары были. Это же, где-то, в 1972-м году, вроде как, было. Мужики тогда массово выезжали на их тушение. И Настин муж, например, тоже ездил тушить пожары эти... А Настя постарше тебя, она тогда за Санька и вышла, а он её сюда устроил после декрета. И про Третьяковскую галерею ты тоже проговорилась. Она ж с 1986-го года закрыта, а ты в ней успела с мужем побывать! Сама подумай! А Леонид Енгибаров? Он умер в семьдесят втором, а ты на его представлении с классом побывала! Видишь, какая невнимательность…

- О чёрт! – горестно воскликнула Майя и схватилась за голову. Теперь Настя по всей киностудии об этом раструбит! Или уже раструбила…

- Ну раструбила! И что? – с вызовом ответила Настя, - Да, когда ты стала проговариваться, я так удивилась, что ты почти моя ровесница, что захотела это преподнести как сенсацию! Я и не знала, что ты возраст скрываешь! Да мне, всё равно, никто не поверил! Сказали, что я это для прикола придумала. Ты ж, как девчонка, с дурацким смехом мимо них прошмыгиваешь, и они тебя и рассмотреть-то не успевают. Но если присмотреться, что я и сделала, то заметила у тебя поры, «гусиные лапки» и носогубные. Тебе пора заняться лицом, выпиши журнал «Работница», там всё это есть. Одним ирокезом и клоунскими штанами не обойтись! Ты на нас не обижайся. Подумаешь, возраст! Лично я на такие вещи не заморачиваюсь и даже не знаю, сколько мне лет! Меня, маленькую, вытащили из мусорного бака, отощавшую, грязную, уже еле дышавшую. Ещё немного, и я бы умерла от холода и жажды. Так я оказалась в доме малютки безо всяких документов. Записали меня на ту дату, когда меня нашли. Понятное дело, что я старше года на два, а то и на три. Ну и что?!!

Бедная Майя чуть не плакала, так как чувствовала себя маленькой девочкой, у которой отобрали любимую куклу, но, послушав Настю, которую она не любила, как своего антипода (Майя была интровертом), внутри себя мстительно усмехнулась: «Тебя, стало быть, на помойке нашли! Я, в общем-то, так и думала…».

- Ну Майя, ну прости нас и успокойся, пожалуйста! Мы не хотели тебя обидеть. Мы просто желаем тебе добра и не хотим, чтобы над тобой смеялись из-за твоих волос дыбом, дурацких хвостиков, как у актрисы-травести, детского комбинезона или ярких полосатых носков, как у Карлсона! – говорили «девочки», как они друг друга называли.

- У нас же такие жестокие люди! – отвечала Майя, - Я возраст этот чёртов скрываю, чтоб комментариев по этому поводу не слышать! Я просто не в состоянии это слышать! Мне уже лет с 26-ти стали говорить про то, что мой поезд ушёл, а рельсы разобрали, про то, что часики тикают, про то, что мне замуж пора, а то выйду в тираж, и не возьмёт никто. Только ленивый не сказал мне подобную гадость! Замуж я вскоре вышла, чтоб не гавкали, за кого попало, так как мужиков-то мало! Хорошо, мужик не плохой! Однако, имидж я решила, всё-таки изменить. Потому что невыносимо это слышать! Итак, жизнь такая, что тебя постоянно и везде унижают! В поликлиниках орут, хамят, в магазинах тоже орут и хамят, в очередях, транспорте, везде это хамство проклятое и оскорбления сплошные! Это уже невыносимо! И это психотравмирующее обращение «женщина» повсюду! Я поэтому и ряжусь в подростка, чтобы эту «женщину» ужасную не огребать! И я не понимаю, зачем нужен этот сраный день рождения!!! Что бы людям лишний раз настроение испортить, наверно!..

Вошла начальница, Нина Фёдоровна, серьёзная дама в толстых очках, и сказала:

- Майя, брось! Живи спокойно. Это надо пережить, а главное - пересмотреть. Прятать возраст – это… ну, это какая-то несвобода, что ли. Постоянно следить за тем, чтоб не проговориться, увлёкшись беседой, - это утомительно и, кстати, довольно-таки унизительно. Нет ничего постыдного в том, что человек прожил жизнь, тем более, если он прожил её достойно! Вот я седину не закрашиваю и одеваюсь соответственно возрасту. Я не молодо смотрюсь, зато красиво и элегантно. А тебе разве не хочется выглядеть красивой? Можно подумать, что старше становишься только ты! А другие-то что, по-твоему, – всю жизнь будут молодыми? Кто-то, может быть, и всерьёз думает, что ему всю жизнь будет 20-ть, но это не от большого ума. Все мы взрослеем, становимся старше, и ничего с этим не поделаешь! А слово «женщина», особенно в качестве обращения - это, конечно, неприлично, отвратительно, и когда ещё наши бестактные, не чуткие люди до этого допрут! К сожалению, большинство людей – невоспитанные, и каждый третий у нас - хам! Они не понимают того, что могут этим смертельно обидеть человека. Сказать человеку «женщина» - это всё равно, что толстому сказать, что он толстый, а еврею - что он еврей!.. (я не к тому, что евреи этого, якобы, стесняются, а к тому, что устали от бытового антисемитизма, ведущего за собой массу небылиц в связи с их нацией). Я понимаю то, что человеку без кожи это трудно пережить, но не надо показывать обидчику свою реакцию. Ты делаешь вывод о том, что этот человек невоспитанный, и всё, а отвечаешь ему корректно. Не нужно давать бесплатные уроки вежливости. Зачем ты будешь помогать человеку, который тебя обидел? Пусть и дальше так себя ведёт, и получит, в конце концов, по носу. Его невоспитанность - это только его проблема, а никак не твоя.

- Бывает, кстати, когда специально «женщинают», - произнесла Зоя, красивая брюнетка с шикарными кудрями и вишнёвой помадой на губах, - Когда просят помощи, например, если заблудились или сумка тяжёлая, то говорят «девушка, не поможете?», а если ты что-то обронила, то: «Жэньщна! У Вас упало!» или, когда место им уступи, деньги передай или билет оторви, то сразу: «девочка», а когда нет, то: «Жэньщна! Уберите сумку!»

Майя, хоть и расстроилась из-за того, что её тайна больше не тайна, а выглядит она просто смешно, но вняла всем доводам и, вытерев щёки от ярких румян, теперь печально снимала с рюкзака мягкие игрушки, всякие значки и брелоки, так же она, всхлипывая, освободила от каких-то значков свою красную курточку, затем пригладила и убрала назад волосы, сначала вынув из них детские заколки в виде клубничек, цыплят, котят да мишек.

На следующее утро её никто не узнал в скромной, но стильной девушке. Вместо пёстрого рюкзака на её плече висела изящная дамская сумочка из тёмно-коричневой замши, сама она была в элегантном кардигане, узкой юбке и сапожках на высоких каблуках, сделавших её выше. Голову её венчала тёмная стрижка каре вместо дурацких детских заколок, жёлтых хвостиков или ярко-рыжего ирокеза. Никаких нарумяненных щёк, а вместо этого лицо её украшала выразительная подводка глаз. В своём новом имидже Майя, как это ни странно, оказалась на вид гораздо моложе, чем в нелепом детско-подростковом образе, а главное – намного красивее. Но она, всё равно, была бледна и грустна, так как накануне утратила иллюзии, а жизнь её, можно сказать, рухнула - ей раскрыли глаза на то, что она несколько лет выглядела нелепо. Это «раскрывание глаз» всегда делает счастливого человека несчастным.

Ради корпоративной этики и коммуникабельности Майя решила более не конфликтовать с коллективом, любящим на халяву выпить, закусить и покушать тортики, тем более, она действительно устала притворяться совсем юной, да и понимала то, что девочки были, в общем-то, правы. И вот, пришлось ей приносить на день своего рождения много всего вкусного – салат, апельсины, нежную ветчину и сервелат, а главное – большой торт и бутылочку, которую дамочки, собравшись вокруг стола, в обеденный перерыв, с удовольствием распили, чокаясь и желая Майе исполнения желаний, крепкого здоровья, а также, быть как можно дольше такой молодой и красивой. Теперь, после того, как Майя получила в подарок большой букет роз и стильный клетчатый зонт, идеально подошедший к её наряду, они, весёлые и благодушные, по своему обыкновению, много разговаривали. Особенно любила развлекать публику остроумная, весёлая Настя. Она была очень хорошей рассказчицей.

- Мы осенью-то, когда мне отпуск дали, в поход ходили! – говорила она, - Мне предложили, и я пошла с подругой из Эстонии, Сельмой, здоровенной этой, ну той, что с Таллиннской киностудии, если кто помнит её... Ой, если б вы знали, что это был за кошмар! Как же мы в этом походе-то измучились! Активный отдых, активный отдых! Активный-то, активный, да только никакой это не отдых, а самое настоящее издевательство над людьми! Тащиться пешком сорок километров, да ещё и с рюкзаком чуть ли не в 40-к кило! Потом эта готовка на костре, что, надо сказать, крайне неудобно. Сами понимаете, что «регулировать» костёр гораздо сложнее, чем, например, газ или электричество. Хорошо, что не каждый день приходилось готовить. Мы по очереди дежурили. По трое разделились. Так вот, дежурим с Сельмой и одной девочкой, которую Галей звали. Молоденькая совсем, с психикой неокрепшей. И вот, не помню уже, кому из нас троих пришла в голову эта «гениальная» идея угостить всех блинчиками, но не учли того, что это долгая история, и люди слюной истекали, пока мы эти блинчики делали. Растянулась эта готовка надолго, кто-то уже ест, остальные ждут и ропщут. На свежем-то воздухе жрать ух, как охота! Вот они и начали нас шпынять: «Ну скоро? Когда же, наконец лопать будем?! С вами слюной изойдёшь!» Мы с Сельмой знай себе, быстро-быстро блины переворачиваем и всех оделяем, а Галя эта вдруг разревелась да куда-то в лес убежала, а я ору: «Стой! Галя! Так никто не делает! Нам без тебя не справиться!» Куда там! Ускакала, как бешеный кабан, а мы с Сельмой, бедные, отдуваемся вдвоём. На нас рычат, а я говорю: «Найдите Галю, а то нам помочь некому!» Один парень пошёл её разыскивать, а с ним - мой Сашка, а он же глухой! Они разделились, каждый в свою сторону потопал. Этот парнишка Галку нашёл, привёл, сопли ей вытерли, а Сашка-то в лесу! Ходит и орёт, а наших «Ау-ау!» не слышит. Кто-то шибко «умный» начал Галочку отчитывать: «Вот видишь, что ты наделала? Саша пошёл тебя искать, а он глуховат и нас не слышит! И что теперь делать? Значит, кто-то из нас вместо еды пойдёт ещё и за ним!» И тут Галка снова сорвалась, ручонками взмахнула, заревела и снова галопом пустилась бежать в лес! Я в ужасе ору: «Стой, сволочь! Держите же её скорее!» Сельма чуть ли не через костёр прыгает и гонится за ней, хватает, приводит её, мы сопли ей вытерли, а я злюсь: «Я тебе убегу! Совсем, что ли обалдела? Помогай, давай!» С горем пополам мы страждущий народ накормили, Сашку нашли, привели. Короче, всё кончилось хорошо. Но это ещё не всё! После готовок этих экстремальных каждый раз же – мытьё посуды! Котелок и сковороды приходилось скрести песком! Вода-то уже по-осеннему, холоднющая - жуткий дубняк! – продолжала Настя, - А ещё же полоскание белья в реке да мытьё самой себя! Мыться в походе очень трудно – приходится на костре воду греть и в кустах, за палаткой мыться, если вдруг месячные у кого! Но больше-то негде… – рассказывала Настя, - И я бы не сказала, что всё это приятно. Никаких условий! Летом комарьё да мошка такие злые! Изведут так, что жить не захочется! Пытка натуральная! Обмажешься репеллентом, так они норовят в глаза впиться! Глаз не откроешь нормально – только моргаешь да ручонками от них отмахиваешься! Всю ночь покоя от них нет! Только уснёшь, как это противное: «П-и-и-и!» и чей-то громкий хлопок в ладоши или по морде своей! Утром еле просыпаешься и вся в укусах! Да и в этот раз, несмотря на осень, они тоже, почему-то были… Похоже, они в тех краях до зимы не унимаются!

Хмурая Майя, ещё не привыкшая к новому имиджу, расстроенная из-за того, что юность в прошлом, а день рождения приходится отмечать, была не в очень хорошем настроении и её раздражало «постоянное Настюхино враньё», чтобы развлечь публику. Она не верила ни одному её слову и думала: «Ага! Заливай! Осенью насекомые у неё жалят! Это, разве что, вши, да только те, вроде как, не пищат!.. или я чего-то не знаю… Наверняка, она их где-то и подцепила. Конечно, если давать всем подряд! Экстраверт, хренов!..»

- Когда мы позапрошлым летом ходили, одну девушку мошка закусала до такой аллергии, что та чуть, было, не умерла! – продолжала, между тем, не подозревающая о мыслях Майи, добродушная Настя, - У неё распухло всё! Страшно было смотреть! Лицо и кисти рук у неё были, как подушки! Хорошо, в аптечке были спасительные лекарства! Иначе, всё! Она уже задыхалась. Дышит с хрипом, рот раскрыла, как будто рыба на суше! До больницы бы не довезли! Благо, успели её откачать! И кому такое может понравиться?! Пытка натуральная. А мужикам, вот, нравится. Каждое лето, с мая и аж до ноября, каждые отпуска и выходные они ходят в эти свои походы! Костёр, бухло, гитара… Лафа! А женщины-то, бедные!.. Сначала они жён с собой берут, любовниц, невест, подруг всяких, но редко, кто из этих женщин продолжает с ними ходить в походы эти! Пару-тройку раз сходят, а потом – баста. Сами посудите. Утром я проснулась, всё болит, спину я отлежала, и при этом ещё и чувствую, что слишком уж холодно. Нос ледяной! Ну, я из палатки вылезаю, смотрю, а всё кругом бело! Снег выпал! Он, правда, потом растаял, но стало холоднее! А на следующее утро ещё один сюрприз! Смешанное стадо нагрянуло, да все на разные голоса: «Му-у-у!, Бе-е-е! Ме-е-е-е!», пастух матерится… И вдруг - БЫК!

Слово «бык» Настя произнесла так, как будто бы раздался выстрел (бух!).

- А бык этот не мычит, он как-то взрёвывает: «Блы-ы-ы!» - на высокой ноте, так же как наш Серёга говорит: «Бли-и-ин!», особенно, когда он чему-то возмущается. Именно такая же интонация и также по тембру. Ну, один в один!

Все дамы дружно расхохотались, и даже Майя улыбнулась и пару раз хихикнула. Очень уж образное получилось сравнение. Между тем, Настя продолжала:

- Ну, сначала этот молодой бычок играл с полотенцем, которое сушилось, а потом стал рогами пинать палатку. Я говорю Сашке: «Сейчас он палатку повалит!» - а тот равнодушно и нараспев: «Не повалит!» и снова дрыхнуть.

Дамочки снова захихикали, так как муж Насти, Санёк, пожилой, глуховатый и флегматичный мужик, художник, гораздо старше супруги, работал здесь же, и все они эту его интонацию знали, а у Насти получилось до комизма похоже.

- Ну так во-о-от. Я его расталкиваю: «Саш, а вдруг он нас покалечит?» - «Не покалечит, отстань!» - «Возьми его за кольцо в носу и уведи» - толкаю его в бок. А он мне: «Ага, так с ним и пойду, да так и буду ходить и его за собой водить! Как потом его отпустишь-то?!», я ору: «Пастух, уберите быка!» - «Да он не тронет!» - ответил тот и так обматерил скотинку, что я думала, у того инфаркт будет, но обошлось. Он только обосрался.

Дамочки опять заржали. И даже Майя хохотала, держась за свой впалый живот. Почему-то тема говна очень наших людей веселит.

- Короче, бык этот вприпрыжку за стадом побежал, лепёхи свои разбрасывая. Всю поляну они нам загадили! Да, кстати, рассказать-то самое главное я забыла!

- Как, ещё что-то у вас случилось? – ехидно спросила Майя, как всегда сомневающаяся в правдивости Настиных рассказов.

- Как же! Чего там только не было! Сельма же, эстонка эта до того ни разу в походе-то не была. Ну, достали мы ей кроссовки мужские! У неё лапищи-то какие огромные… - рассказывала Настя.

Эстония в те годы была ещё в составе Союза, «сидела тихо и не рыпалась». Поэтому киностудия, где работали Настя и её подружки, плотно сотрудничала с эстонской киностудией, и все они то и дело катались друг к другу в командировки. «Весёлое было времечко!» - вспоминали они потом.

- Ну так вот, - продолжала Настя, - я сказала мужу своему, что мы хотим Сельму с собой взять, ребята надоумили её пригласить, а Санька тогда её ещё не видел, и говорит: «Эстонку - бери! Они все хорошенькие, блондиночки такие курносенькие…» Знал бы он, какого приведу с собой динозавра! Он так и сел при виде неё. Она же страшная, как моя жизнь! Физиономия, хоть и курносая, да только на бульдога она похожа, рожа красная, ресницы и брови – белёсые. А сиськи-то какие огромные! С мою голову! Однажды она в бассейне собиралась прыгнуть с вышки, но боялась. Стоит, руками размахивает, а спрыгнуть не решается. И вдруг лифчик у неё расстегнулся и в воду улетел. Сиськи её гигантские наружу, все ржут, а Сельма вслед за лифчиком полетела!.. А что делать-то?!. – хихикая, рассказывала Настя, а дамочки снова захохотали, - И вот, девчонки, вы не поверите! Она шла с нами весь путь, и ни звука! Молчала до самого привала. Причём, для нас этот привал был настоящим «привалом». Мы так и повалились на землю, как будто бы из нас вытащили костяк! И я смотрю, а у Сельмы кроссовки продрались, пальцы наружу, а ноги все стёрты до крови. То, что у нас у всех ноги были сбиты – это понятно, усталость, но идти-то можно, а, вот, когда натрёшь ногу, идти совершенно невозможно – боль же адская! Тем более, с её-то весом! А Сельма столько прошла на истёртых в кровь, ногах! И ни слова не сказала!.. А другие, бывает, ноют по любому поводу, дескать, то камень в кроссовке, то писать хочется, то жарко, то пить, потом опять писать, а что не так – визгу-то, визгу!.. Мы, конечно же, её ноги привели в порядок, мазью синтомициновой смазали, вату приложили, пластырем сверху, ну, как полагается, кеды нашлись у кого-то из парней лишние (повезло), а они же мягонькие, не то, что кроссовки эти. Сельма стоически всё это перенесла, улыбалась только и удивлялась всему, что происходило вокруг. Для неё всё это было полнейшей экзотикой. Надо же! Костёр! Умываться в реке, где вода холодная… И при этом ни разу мы от неё не услышали ни жалобы, ни стона! Она вообще, очень терпеливая оказалась. И добрая она баба. Совершенно безобидная. Правда, об этом никто не знал. Её же все боялись. Она же на вид - совершенное чудовище!

- Да, бабы вообще, такое терпят! – сказала Римма, недавно залечившая травму, полученную при неудачном падении на пробежке в парке, - Не приведи, Господь!

- Это точно! Бабы – народ терпеливый! Да! Это верно… - подтвердили остальные дамы, - баба с температурой под сорок квартиру убирает, готовит, стирает, по магазинам бегает, с детьми занимается, а мужик с температурой 36 и 7-мь ложится аж без сил, хоть реанимацию им вызывай!.. Стонет, охает, как будто, прям, помирает…

- Ну конечно! – недовольно встряла Майя, которой не хотелось с этим соглашаться, - Не правда. Мужчина – потенциальный охотник или воин. Они должны мужественно переносить ранения, а не скулить! Это всё про женскую многозадачность мужики хитрожопые придумали, а дуры-бабы этот бред и подхватили! Вот, мой папа с аппендицитом терпел, терпел до тех пор, пока от боли сознание не потерял. Ещё немного и перитонит бы случился! И мой муж так же. Недавно это было. До последнего не разрешал скорую вызывать – терпел. А когда уже совсем его скрючило, и он начал терять сознание, то я скорую вызвала, его отвезли в больницу и там желчный пузырь ему удалили!

- Бывает такое, но редко, - сказала Женя, скуластая, ширококостная, одетая в джинсы и тельняшку, с непокрашенными, немного седоватыми, волосами, собранными в небрежный конский хвост, - В наших реалиях мужики ведут себя по-свински потому, что их количественно меньше, чем женщин. Было бы женщин меньше, чем их, сволочей, они бы себя по-другому вели и выглядели бы совсем по-другому! Без пивных брюшков, загорелые, в спортзале бы зависали, в салонах, ходили бы чистые, нарядные, с ботоксом… А мы-то, бабы, все без макияжа, с морщинами, бородавками на роже размером с вишни, толстые, с отвислой грудью и целлюлитом, лохматые или стриженные очень коротко, почти наголо, с сединой не закрашенной, обжирались бы сладким, мучным, а дома ничего бы не делали, на диванах бы валялись с пивом, сериалы бы смотрели по ящику да на мужей покрикивали: «Не шуми здесь пылесосом своим, уроки лучше проверь у сына! Как там, утка дожарилась? Тогда тащи, жрать охота!» В тельняшках, трикотажных штанах, кедах бы всюду расхаживали, но, всё равно были бы нарасхват лет до семидесяти пяти! Ей сорок пять, ему – двадцать – типичная была бы тогда пара! Вот была бы лафа! Мучиться на каблуках бы не пришлось, маникюр делать, причёски…

- Но мы-то хотим хорошо выглядеть не для них, а для себя, любимых! – сказала эффектная Зоя, покачивая большими серьгами, - Я б никогда настолько не опустилась! Мне приятно смотреть в зеркало, и видеть себя такой, как будто бы я с картинки.

- Посмотрим… - съязвила Женя, а Майя сказала:

- Нет, Жень, я тоже с тем, что мы для себя стараемся, пожалуй, соглашусь. Самой неприятно в зеркало на себя смотреть, когда что-то не так. Настроение портится, а когда ты хороша, то это совсем другое дело…

- Если бы мужчин стало больше, чем женщин, то началась бы война, поубивали б на ней кучу народу или б искалечили, и снова бы их, здоровых мужиков, гораздо меньше, чем нас, станет! – авторитетно заметила Нина Фёдоровна, - Это своеобразный закон природы. И не раз это было проверено. Кто-нибудь из вас статистику изучал?..

А, между тем, Настя, обожавшая травить байки, продолжала:

- Не знаю, не знаю, у меня именно так дела и обстоят. Я-то лично с температурой сразу ложусь, а моя дочь на хозяйстве и лечит меня. Муж тоже помогает. А если простудится, то, всё равно, на работу прётся. И с гастритом, и с артритом… Хотя, бабы, конечно, бывают очень терпеливыми! Вот, у меня в Грузии знакомая, Софико Пирадзе, отправила в Москву, к нам, свою старшую дочь по лимиту. Мы с Санькой и дочкой втроём живём в двушке, а тут ещё эта Кето! Ну, положили мы её к дочке, бедной, в комнату. Еле втиснули раскладушку. Она рослая такая деваха, плотная, кровь с молоком. Волосы длинные у неё, почти до колен. Смотрит она телевизор, а выражение лица у неё не меняется! Прямо, как какой-то сфинкс. Она вообще какая-то без эмоциональная. А мамаша звонит и говорит: «Скажи Кето, чтоб взяла мне сапоги!», то есть, она отправила дочь в вожделенную Москву и всё. Для них поселиться в Москве – это вершина карьеры. Только что её из дома не выпускали – там строго с моралью. Теперь же её отправили за тридевять земель, и всё! Она теперь здесь, у нас, навсегда, и всей родне будет посылать всё нужное – лекарства, продукты, одежду… а нам что делать? Стала я искать для неё работу с проживанием. Нашла. Но она, всё равно, частенько у нас перекантовывалась. То в душ, то постираться… Мы не возражали. Жалели её. Ведь какая жизнь в общаге! А работа у неё тяжёлая – в горячем цеху у станка работать приходилось. И хорошо, что она у нас тогда кантовалась! Иначе бы эта Кето просто бы померла! Потому что с ней случилось такое!.. Сейчас я вам расскажу:

Легла я рано. Очень устала и отрубилась. Утром встаю, Машка и Санька уже убежали, а я на работу собираюсь, зубы чищу, волосы себе начёсываю. Телефон звонит – спросили Кето. Она в комнате лежит. Я её позвала, а та всё никак не идёт. Наконец, появляется. Физиономия бледная, как простыня! С зеленоватым отливом. Вокруг глаз – чернота. И еле идёт! Вот-вот упадёт! Подходит к телефону и мямлит: «Хорошо, я не буду обращаться. Я не пойду в больницу, само заживёт, я никуда не пойду, никому ничего говорить не буду. До свидания…» Смотрю, а у неё на боку халат весь промок от крови. Я ей говорю: «Что это с тобой?!», а она мне: «Ничего, тёть Надь, всё нормально…» и еле двигается, за стену держится, чтоб не упасть. Но я-то вижу, что ничего нормального. «А ну-ка стой!» - говорю, халат и рубашку её задрала, а у неё там такое! Ужас! Это надо было только видеть! Здоровенная рана – как будто бы из неё вырезали кусок! Хорошо, Кето толстовата в боках! Иначе бы не жить ей! В основном, жировая ткань пострадала и немного мышечной. А кровищи-то! Весь матрас да весь пол мне уделала! В станок она, каким-то образом, попала! А те, на работе, уговорили её как-то это дело замять, а та, дурочка, и согласилась. Терпеть это собиралась! Авось, само пройдёт.

Я вызываю скорую, её увозят в больницу, рану-то надо зашить! Чтобы не объяснять медикам причину травмы, я ушла в несознанку, дескать, не знаю ничего, а эту дуру я научила притвориться, что по-русски не говорит, и она это мастерски сыграла, так как по-русски она действительно говорила неважно, её акцент был настолько сильный, что понять то, что она говорит удавалось лишь с третьего раза. Так что, медики от нас ничего не добились. И вот, зашили они её, она там лежала, пока не оклемалась, а я по вечерам, сразу после работы, носила ей апельсины, печенья всякие...

- Ну, Настя, ты и влипла! - посочувствовала Нина Фёдоровна, - Очень уж ты общительная, поэтому-то у тебя всё время кто-нибудь живёт! И со всех концов Союза! То Эстония, теперь, вот, Грузия…

- Да нет! Грузия-то уже в прошлом. Кето повезло, она вскоре замуж вышла. Теперь у нас… Азербайджан! – ответила Настя, - армянка-то наша, Гаянэ Айвазян, скрипачка. Беженка. Вот, сейчас, она только что к нам заселилась. Они сначала в Баку жили. А тут азерботы пошли их резать. Так вот, они с любовником еле оттуда сбежали. Пока по улицам Баку они шли, Гаянэ догадалась по-мусульмански одеться, хиджаб повязала, чтоб не грохнули. Каким-то чудом им удалось удрать. У её Саркисика деньги-то были! Он снял квартиру, работу нашёл через диаспору, и Гаянэ у него жила, пока тот её не бросил. Но, вот, любовница-то ему прискучила своим нытьём бесконечным. И так херово, а та всё ноет да ноет, то ей не так, это… вот, он её, в конце концов, и бортанул. А кто ж такое вытерпит?! И так стресс – чужая страна, по сути (ну, а как? Климат другой, обычаи другие, а, точнее, нет никаких, язык сложный, а он на нём плохо говорит, работу найти проблема) то у неё истерика, то сцена ревности, то скандал… Вот, она к нам и перебралась. Опять у Машки бедной в комнате её поселили. Та уже на потолке из-за её художеств! А тут - новый год. Охота праздновать, веселиться, а эта сидит да слёзы льёт. Весь праздник нам обосрала. Так что, теперь эта несносная Гаянэ живёт у нас, и сколько это продлится, неизвестно.

Какое-то время все молчали, пили чай и ели торт.

- А что теперь поделывает эта Гаянэ? – спросила любопытная Зоя.

- Ой, не спрашивай! Как мы с ней мучимся! Это вам уже не Сельма или Кето! Эта с характером! Да ещё и с таким говнистым!.. Мы столько для неё сделали, нас из-за неё оштрафовали, так как нельзя держать беженку нелегально, работу ей нашли, а она даже спасибо не сказала. Ведёт себя просто отвратительно! К стоматологу её устроили, так как моя приятельница в регистратуре там сидит, ну, вы знаете – сами там лечились. Так эта дура вздумала опоздать туда и даже не извинилась. «Не смогла!» - говорит. Марина мне говорит потом: «Откуда вы такую выкопали?! Фу! Ломака такая! Выпендрёжница сраная!» Натурщицей на портрет её пристроили в качестве приработка к основной работе, к художнику одному, так как у него занимаются ученики. Тоже спасибо не сказала. Художник этот ей не понравился. Говорит: «Он какой-то липкий!» На скрипке своей всё репетирует и репетирует. Все мозги нам пропилила. Играет-то она прескверно! В общем, не знаем, что теперь делать. Машка, бедная, буквально, стонет от неё! Так она всех достала!

- Да ты ещё про Манюню не рассказала! – встряла Женя, - Ну та старуха, которую Надюха на вокзале подобрала и в квартиру притащила! Так та у них два года прожила, пока не скопытилась! Святая ты, Настька! Я бы так не смогла. Ни за что не подошла бы. Ещё пошлёт… Мало ли…

- Да ты, Женька, не понимаешь! – отвечала Настя, - Она же в такую беду попала! Не приведи, Господь! Её без квартиры оставили, обманули да поселили в бараке, а бандюганы каждый день её высаживали на вокзале да милостыню просить заставляли, как и прочих стариков, живших с ней в бараке. Я смотрю, а она совсем больная, еле сидит на своей картонке, уже на бок стала заваливаться. Ну, я её подняла да скорую вызвала. Её и забрали, а эти бандиты не успели это предотвратить, на меня, было, бросились. Так я в машину эту заскочила да с ней и поехала. А старушка-то ещё и без документов оказалась. Пришлось паспорт, украденный, восстанавливать. Ну, у нас её и поселили, к Машке в комнату, тёзке её. Она очень старой оказалась, лет под сто ей было, её все звали: Манюня. Она была, как выяснилось, не просто знахаркой, а и немного колдуньей. Вылечила от экземы ребёнка соседей, дав ему подержать печень свиньи в ладонях, а потом она эту печень где-то в лесу зарыла. На той дороге, где часто случались аварии она насыпала пшена, и после этого аварии прекратились. У неё были необычные глаза - ярко-салатного цвета. И когда мы с ней на кухне чай пили, я не могла оторваться от этих глаз, так и притягивающих взгляд.

Я-то, вообще, стариков очень люблю. И я всегда завидовала тем, у кого они были бабушки, дедушки. И вот, я читала на кухне книгу про стариков, чьи деревни затопили из-за постройки то ли канала, то ли плотины гидроэлектростанции, и они были вынуждены покинуть деревню, а кое-кто из них решил остаться в своём доме, хоть и под водой. И я так рыдала, что даже хрюкала! Поэтому я так и прониклась к этой нашей Манюне.

Однажды, жарким летом, мы поехали в Мисхор отдыхать все, и старуха тоже с нами поехала. Манюня купила яйца на рынке. Из одного яйца вдруг нежданно-негаданно вылупился у неё цыплёнок. Цыплёнок этот вырос в большого, яркого петуха с малиновым гребнем, иссиня-чёрным хвостом и золотистыми перьями на туловище, петух этот потом прожил у нас довольно долго и дружил с котом. Очень умная была птица.

Потом моя Машенька пошла в местный дом культуры, но её остановила Манюня. Велела ей надеть какую-то старинную, проеденную молью накидку из кружева, сказала, что это очень важно. Та, нехотя, надела и пошла. На этой тусовке она встретила очень хорошего друга, но дело не только в этом - они решили оттуда уйти и побродить по городу. Подошёл, как раз, троллейбус к ближайшей от клуба, остановке, они в него сели, и едва этот троллейбус отъехал с остановки, в этом клубе произошёл взрыв такой силы, что здание разлетелось на осколки да обломки! То ли газ взорвался, то ли ещё что… И начался страшнейший пожар, отчего произошло много жертв, почти никто не спасся, а несколько выживших были страшно искалечены. Вот такая была эта Манюня!.. А ты говоришь: «Я б не стала связываться!» Да если б не эта старушка, то моей дочери единственной, которую я так тяжело рожала, сейчас не было бы на свете! Как подумаю о том, что бы могло случиться, так мурашки по коже бегут! Мы даже терпели её странности, начавшие происходить уже перед самым её концом. Она пшено на ковровую дорожку каждый день, зачем-то, сыпала, хотя петух-то клевал его из миски. Приходилось всё время подметать. Но мы терпели.

Ну, а потом эта бедная Манюня преставилась. Не проснулась утром. Машка прибежала, плачет: «Мамочка, Манюня вся бледная и не дышит!» Пришла я, а она уже твёрдая да холодная. Вызвали скорую, ментов… Похоронили мы её. Плакали все абсолютно искренне. В храме её сначала отпели, потом на кладбище повезли, потом справляли поминки по ней. Жалко нам было её.

Поэтому-то, Маша и не возражает против того, чтобы в её комнате кто-нибудь ночевал. Разве что, эта Гаянэ противная… Не знаю, как бы побыстрее от неё избавиться!.. – закончила Настя свои рассказы, налила себе ещё чаю и старательно принялась поглащать свой «заслуженный» кусок бисквитного торта с грецкими орехами и шоколадными фигурками. Кооператив, находившийся неподалёку, такие торты выпекал. Дорого, но зато очень вкусно!..

Майя скептически усмехалась, снова думая, что в Насте умер талантливый писатель. Она была уверена в том, что та фантазирует и сама себе верит. Эта миниатюрная женщина всё подвергала сомнению. Зоя, следившая за собой, пила только не сладкий чай с лимоном и заедала его ломтиком яблока, так как берегла фигуру. Ради фигуры этой она почти ничего не ела и занималась аэробикой, ритмической гимнастикой под музыку. Женя задумчиво пила чай с тортом и молчала. Римма и Нина Фёдоровна тоже молчания не прерывали.

Пройдёт два года, закончатся спокойные 80-е, и жизнь этих шестерых женщин круто изменится. Киностудия начнёт дышать на ладан, и сотрудников отправят в вынужденные неоплаченные отпуска, так как не из чего будет выплачивать им жалование. Какое-то время на киностудии будет царить «мерзость запустения», разве что, её будут навещать и осматривать, так называемые, «купцы», и шаги их по опустевшим коридорам заброшенного здания будут гулко отзываться эхом. Возродится киностудия, разве что, в конце девяностых – начале нулевых. Но станет там всё по-другому. Компьютеры заменят труд многих людей, и штат заметно сократят.

Сильно располневшая Настя будет водить экскурсии по музею киностудии, которым она станет заведовать в ХХI веке. Но это будет потом, а сначала бедняга устроится няней в дом к каким-то мусульманам, и будет потом рассказывать: «Когда к главе семейства придёт гость, мужчина, то все женщины не могут выйти из своих комнат. Хочешь в туалет? Проглоти. Выйти нельзя, пока гости не разойдутся…».

Маленькая Майя уволится с киностудии и уедет с мужем в деревню, где заведёт животных, будет продавать у дороги сметану и сало, тыквы, огурцы да картошку, питаться с огорода, и спать по очереди с мужем и сыном прямо на этом огороде, чтобы урожай не украли, что в те голодные годы будет распространённым явлением.

Красотка Зоя попытается заняться бизнесом, но прогорит, предпримет вторую, более удачную попытку – откроет магазин, но вскоре будет убита вместе с ребёнком какими-то отморозками, решившими её ограбить, а когда она станет защищать своё добро, не рассуждая, её «завалят». Ребёнка, как свидетеля, эти бандиты тоже застрелят, а потом, забрав деньги и ценности, подожгут магазин.

Широкоплечая, как парень, Женя через новоявленное агенство выйдет замуж за иностранца и с ним навсегда уедет из страны. О дальнейшей её судьбе неизвестно.

Рослая, жилистая Римма станет, так называемой, «челночницей». Будет возить тяжеленные баулы с тряпками из Китая и Турции, а потом торговать ими на вещевом рынке то ли в Черкизово, то ли в Лужниках. Из одной поездки за товаром она не вернётся, и её так никогда, нигде и не найдут.

Нина Фёдоровна с киностудии не уволится, но станет по вечерам зарабатывать репетиторством, и к ней домой будут приходить ученики изучать английский язык. Тогда это будет весьма актуально, так как многие будут уезжать попытать счастье заграницу. Нина Фёдоровна достаточно спокойно переживёт 1990-е, двое её сыновей женятся, и скинут на неё внуков. Она станет ещё хуже видеть, чем ранее, и, как только это станет возможно, то сразу уйдёт на пенсию, почему-то быстро состарится и будет сидеть с неизменной книгой во дворе дома на лавке, положив на трость распухшую подагрическую ногу, пока внуки будут играть на детской площадке.

Киностудия переедет из бывшей церкви в новое помещение, изменившись до неузнаваемости, на другой конец Москвы, а здание вернут православному храму.