Церковь Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселения Краснопахорского. Интервью с художником Анной Ягужинской, работавшей при этом храме художником с 1992-го по 2000-й годы.
Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота 1917-го года, и об этом рассказано во многих источниках. В интернете они есть, а также, вышли книги и появились статьи об этом храме. Но о том, что происходило там в трудные 1990-е годы, когда этот храм вновь открылся после долгого перерыва (в нём ранее был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), там сознательно умолчали по инициативе г-на Никандрова, бывшего второго настоятеля этого храма с 2000-го года, которого запретили к служению. Поэтому об этом нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там восемь лет, с 1992-го по 2000-й год при самом первом настоятеле, М. Д. Таране.
- Здравствуй, Анна, расскажи, пожалуйста, о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселение Краснопахорское, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.
- Здравствуй, Ари. Рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже – Москвы, поселения Краснопахорское. Это началось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В МПСТГУ были знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.
- А почему ты выбрала именно этот вуз?
- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, например, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.
- Анна, а как ты нашла эту церковь?- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, украинцем по национальности, отсюда и его фамилия, и произношение, который стал моим работодателем и непосредственным начальством.
Храм в процессе восстановления с 1991 по
- Ничего, всё нормально, мне нравится, как ты рассказываешь. Давай дальше.
- Тогда мы задумали грандиозный проект. Было запланировано строительство женского монастыря, художественной гимназии, где будут учить ещё и церковному искусству, иконописной, керамической и свечной мастерских, кузницы и др. И всё это будет по моему проекту и оформлено мной. Думала, что распишу храм, напишу туда иконы, оформлю весь интерьер, ограду и территорию вокруг, крестильный храм построим, и его тоже распишу. Часовню строить начали... Мне были обещаны и стабильность, и работа до самой пенсии. Поэтому я и училась спокойно, а все каникулы там жила, как отшельник. Или мы куда-нибудь ездили, например, в Дивеево, где купались в Святом источнике, ходили по Канавке с молитвой, прикладывалась к мощам св. Серафима. В Псково-Печерский монастырь к архимандриту Зенону в мастерские ездили, потрудилась в Толгском женском монастыре и в иконописной мастерской на Соловках, что было очень хорошей практикой в профессии. На Соловецком подворье в Кеми моё имя записали в вечное поминание. Потом, на преддипломную практику в 1997-м году, я поехала на Волгу, в Ярославскую область. Село называлось Богослово. Приехали в лагерь из нескольких рубленых изб, где жили члены общины, рожая там детей. Меня поселили в избу. Церковь восстанавливалась медленно. Внутри было очень холодно, сыро, отовсюду дуло, а железная печь «Булерьян», сделанная на оборонном заводе, почти не грела. Закончив, измерения, чертежи и рисунки, я выдохнула с облегчением. Мы там купались в Волге, я рисовала на пленэре карандашные пейзажи. В одну из ночей изба церковного старосты, сгорела в один момент, ещё до приезда пожарной команды. Повезло, что дом был на отшибе. Староста остался голый и без вставных челюстей. Приехали его сыновья, собрались, было, везти отца в город, но тот ехать отказался, решив остаться и начать всё с начала, поэтому мне повезло - в машине было место. К полуночи я была уже дома. По возвращении - вновь студия, пленэры, песни под гитару... а надо было быть внимательнее, так как снова стала накаляться обстановка на работе. Я не могла этого не почувствовать, но предпочитала ничего не замечать. Закрыв глаза на всё, спрятала голову в песок, и это - моя любимая поза. Ещё никто сзади не пристроился. Я надеялась на то, что пронесёт, всё уладится, и всё будет хорошо. Мне была просто необходима эта замечательная творческая работа на свежем воздухе, и я не в состоянии была рассматривать такой вариант, что её у меня не станет. Боялась и помыслить о таком развитии событий.
Прочитала о Сезанне, Ван Гоге, Тулуз-Лотреке и дневник Марии Башкирцевой. Сравнение с нею было не в мою пользу. Увидела то, насколько я не развита по сравнению с ней. Она знала языки, играла на фортепиано, много читала, причём, в 13 лет(!) серьёзные книги, как и Зинаида Гиппиус, чьи воспоминания прочту позже. А книги, которые они читали в отрочестве, мне не осилить и теперь! Потом ничего не поняла в книгах Кандинского «О духовном в искусстве» и Павла Филонова «Проповедь о поросли мировой». С большим трудом осилила фолиант Фаворского и совсем не осилила труд г-на Волкова о композиции. И если бы это не была чужая книжка, то я бы вышвырнула этот «кирпич» в окно или в костёр. После этого по совету Наставника еле-еле одолела «Проблема формы в изобразительном искусстве» Адольфа Гильдебрандта и с большим трудом поняла смысл текста, но дало мне
Названия, имена и фамилии вымышлены, и все совпадения случайны.
Был ещё 1988-й год, последние спокойные месяцы жизни в Москве при СССР. Цветущие дамочки, от 35-ти до 45-ти лет, трудившиеся в маленьком, уютном цеху киностудии, обсуждали то, когда и как состоится празднование очередного дня рождения. На сей раз обсуждали грядущий день рождения у новенькой, недавно пришедшей сотрудницы - невысокой, субтильной Майи, которая не хотела его справлять, так как не любила всё то, что напоминало ей о возрасте. Она усиленно молодилась, со своей комплекцией смотрелась девочкой, говорила, что ей 19-ть лет, и давно дни рождения не справляла. Однако, на новой работе, как говорится, «что-то пошло не так». Читать далее
Названия, имена и фамилии вымышлены, и все совпадения случайны.
Был ещё 1988-й год, последние спокойные месяцы жизни в Москве при СССР. Цветущие дамочки, от 35-ти до 45-ти лет, трудившиеся в маленьком, уютном цеху киностудии, обсуждали то, когда и как состоится празднование очередного дня рождения. На сей раз обсуждали грядущий день рождения у новенькой, недавно пришедшей сотрудницы - невысокой, субтильной Майи, которая не хотела его справлять, так как не любила всё то, что напоминало ей о возрасте. Она усиленно молодилась, со своей комплекцией смотрелась девочкой, говорила, что ей 19-ть лет, и давно дни рождения не справляла. Однако, на новой работе, как говорится, «что-то пошло не так». Неформальный лидер коллектива - рыженькая, конопатая Настя, выросшая в детском доме и жившая по тамошним понятиям, возмутилась:
- Ты что, зажать хочешь свой день рождения, что ли?! Не хорошо ты себя ведёшь. Когда пришла, то не проставилась, что значит, не прописалась, но тебе никто слова не сказал, дескать, не знает девочка. Ты, между прочим, в коллективе живёшь, а это - твоя вторая семья, и празднуем мы, не то, что ты стала старше на год, а тот факт, что ты появилась на свет! Твоё рождение, а не старение! Читать далее
Это цитата сообщения Аутсайдер_Шер Оригинальное сообщение
Церковь Иоанна Богослова в селе Красное. Интервью с художником Анной Ягужинской, проработавшей в этом храме с 1992-го по 2000 г.
Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота, и об этом рассказано во многих источниках, но о том, что происходило там в 1990-е годы, когда тот храм вновь открылся (в нём был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там 8 лет при самом первом настоятеле.
- Здравствуй, Анна, не терпится услышать твой рассказ о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Расскажи нам, пожалуйста, о том, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.
- Здравствуй, Ари. Очень рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже - Москвы, хоть и "новой". Это случилось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В ПСТГУ были знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.
- А почему ты выбрала именно этот вуз?
- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.
- Анна, а как ты попала на работу в эту церковь?
- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, который и стал потом моим работодателем и непосредственным начальством. Оказалось, что он ещё и учился со мной в одном вузе. Прежде, чем брать меня, слишком юную, на работу, этот священник советовался со знающими людьми, а те сказали, что мои работы, которые они видели, достойные, и рекомендовали ему взять меня на работу, и тот принял меня на должность художника в свой храм. Так я стала работать в церкви Святаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Читать далее
Шальное это было время, лихие 90-е… Время моей, как я это называю, «первой юности». Я был беззаботным мальчишкой, в 1990-м году мне только исполнилось одиннадцать, потом я стал неуправляемым подростком - прогуливал школу, хулиганил, несмотря на то, что был из интеллигентной семьи, и друзья мои были такими же. Время было такое. Мы – так называемое, «потерянное поколение». Дети были предоставлены сами себе, пока их родители спасали семью от голода, работая, где придётся.
Когда я стал юношей, то продолжал балбесничать и лоботрясничать, не думая о том, что будет со мной дальше, а трудная жизнь «лихих 90-х» досталась моим родителям (хорошо, что они были тогда ещё относительно молодыми и здоровыми), родителям моих родителей, тоже не старым дедам с бабками, прабабушкам с прадедушкой и двоим старшим сёстрам-студенткам. Все они, не ропща, тянули лямку. Отец, например, работал на кладбище, а мать разносила почту, газеты, всякую рекламу и говорила нам: «Я готова голодать, недосыпать, но быть свободной!» Читать далее
Перечитав рассказ ещё раз, понимаю то, что многое там не заметили. Я так же некоторые фильмы пересматриваю, и только через какое-то время понимаю суть. Например, фильм Сауры "Кармен" это не просто психология, то-сё. Нет. Персонажи заигрались, и реальность в этом фильме перемешалась с произведением, которое они исполняют. Только зритель подумал, что: "Кранты! Ой, мама! Они ножи достали! Сейчас кровищи и трупов будет немерено!", а оказывается, это - очередной танец, фрагмент балета, который они там все репетируют. Я понимаю то, что в мой рассказ никто не собирается вчитываться - спасибо, что хоть глазами пробежали. Поэтому поясню. Главное здесь не то, что все вокруг плохие, а бедная страдалица вынуждена это терпеть. Да, безусловно, она христианка и верует в Бога, но она очень грешна. А грех - это болезнь. Несовершенство души. Вокруг неё враги? Нет. И не отморозки. Люди как люди. На работе, правда, не все хороши, но это не важно. Здесь важна жизнь героини, которая не любит никого, кроме себя и своего ребёнка. Она не любит даже своего добрейшего папу. Маму она стала любить только после её смерти. Духовник, этот милый старик, для неё вообще не человек. Это унитаз или мусорный бак для всей той дряни, которая в ней сидела, пока она не решает её выкинуть. Она не любит людей вообще. Она ненавидит и глубоко презирает тех, с кем работает, мужа, его мать, ей чужды и неприятны их гости, она снисходительно терпит своих друзей. Она эмоционально-холодный и замкнутый человек. Она стареет, и ей невозможно с этим смириться. У неё депрессия. Она больна. И ей не нужно взбрыкивать. Она уже давно взбрыкнула, и теперь разочарована в жизни, и ей вообще не до людей, она не реагирует на этих людей, они для неё - говно. Она изгой изначально, так как еврейка, а быть евреем в обществе бытового антисемитизма не сладко, мягко говоря. Её травили с детства только потому, что на родилась "не с той" национальностью...
Я благодарю всех, кто это прочёл и оставил комментарий. Но, после прочтения отзывов, мне стало ясно то, что образ героини, от лица которой ведётся повествование, мною раскрыт отвратительно. В моих комментариях есть попытка объяснить мотивы моей героини, но они должны быть не в комментариях, а в тексте. Значит, не удался рассказ.))) Буду его, наверно, шлифовать. А может быть и не буду... Пусть "терпилой" остаётся))) В конце концов, терпилы тоже люди.)))
Мне приснилось, что пришла на работу в пижаме, со спутанными волосами, слипшимися веками и заспанным, помятым лицом. Чижевская и Мамедов (вредные сотрудники) лают по-собачьи, и я забираюсь в шкаф. Вошедшая начальница, Инесса Петровна, отгоняет их от шкафа и, как обычно, строго велит мне вылезать. В её руках большая кастрюля, до отказа забитая рыбами. И наделяет она нас этими рыбами. У всех на тарелках много рыбы, и все едят. Я тоже ем этих рыб, но вдруг замечаю то, что лежу на столе среди высоченных чашек и сушек размером с колесо. Голова моя плоская и вогнутая, глаз, носа, рта, рук и ног нет. Тело плоское и узкое, заканчивается небольшим расширением. Вся я из какого-то серебристого металла. И вообще, я - это не я, а мельхиоровая чайная ложка… И проснулась я, вялая, но надо было спешить. Ещё только четверг. А завтра - пятница. Последний рывок перед выходными. Да ещё и у мужа будет день рождения… я положу подарок к его изголовью ночью или рано утром, когда буду вставать в туалет. Фантазии хватило только на новую рубашку… Читать далее
Моя мамочка, роскошная красавица с полотен Кустодиева, вышла замуж за моего отца в 1966-м году, учась на первом курсе художественного института. Отец, вопреки стереотипам и прогнозам, любил её всю жизнь. От этого замужества родные мою маму поначалу отговаривали: «Не торопись, институт закончи, на работу устройся, вступи в союз художников, тогда выходи, хоть за чёрта лысого!», «Артисты друг с другом не уживаются. Один из пары должен крепко стоять на земле обеими ногами!» Был ещё жив мой строгий дедушка, и он ворчал: «Зачем тебе этот лохматый нужен?! Тоже мне, художник Ляпин!», но брак состоялся, и никто потом об этом ни разу не пожалел. Читать далее
Галя не получила профессионального образования и была мало, к чему способна. Поэтому, после школы она никак не могла устроиться на работу, а становиться санитаркой в больнице, куда её направила сердитая дама из центра занятости в МФЦ, ей категорически не хотелось. Родители Гали не сидели праздно, а обратились за помощью ко всем знакомым, что, в конце концов, возымело-таки успех. За девушку похлопотали добрые люди, с большим трудом уговорив директрису и хозяйку небольшой фирмы, скорее, артели, принять Галю на работу, прямо-таки, навязав совершенно ненужную им, работницу в рамках «услуга за услугу».
Эта строгая и очень умная женщина организовала фирму, которая, по сути, была большой, разноплановой мастерской, где чего только не производилось! На фирме этой проводились реставрационные, декоративные живописно-скульптурные работы, выполнялись заказы от театров и киностудий на декорации, бутафорию и прочий реквизит, велись малярные и отделочные работы, когда не было заказов на украшение зданий, делались глиняные изделия, например, плитка, всякие вазы и сувениры на продажу, а также, витражи, басма, оклады к иконам, сами иконы и прочие работы по оформлению церковных и современных светских интерьеров. Инна Сергеевна, как звали эту гениальную предпринимательницу, бригадир, руководительница и одновременно глава этой небольшой фирмы, будучи сама уникальным, разноплановым специалистом, собрала вокруг себя таких же умелых мастеров на все руки, которые, если раньше и не умели, так легко научились сразу нескольким навыкам, а таких косоруких и ленивых людей, как Галя, Инна Сергеевна презирала и брать на работу «эту сомнамбулу» категорически отказывалась, до тех пор, пока ей не напомнили об оказанном ей одолжении.
Дело было в конце 1980-х - начале 1990-х годов, когда уже зашевелилось да забурлило бывшее тихое болото, и люди почувствовали свободу, забегали и заорали дурниной, как мартовские коты, как будто бы все они повсеместно сходили с ума. То, что началось в поведении наших граждан было похоже на помешательство.
Появилось большое количество всяких религиозных и не только организаций. Среди всего этого заработало несколько опасных тоталитарных сект, в которых сгинуло довольно-таки много людей, особенно молодых. Я всю жизнь был совершенно глух ко всяким религиозным верованиям, философским учениям и духовным практикам. Все эти течения, например, религиозные секты – хлыстовство, скопцы, толстовство, экуменизм, а также, гороскопы, восточные календари, дзен-буддизм, кабалистика, эзотерика, спиритизм, магия, колдовство, гадания, сатанизм и прочие мракобесия меня совершенно не интересовали. Я всегда считал и считаю всё это чушью собачей.
К православию же, у меня, хоть и двойственное, но особое отношение. Об этом хотелось бы поговорить подробнее. Конечно же, в те годы особенно активизировалась и православная церковь. Ещё в конце 70-х – начале 80-х туда стала потихоньку ездить интеллигенция и молодёжь, так как это было модно, но позволить себе это могли не многие, а только самые смелые или те, кто не нашёл работу по специальности или те, кто не смог поступить в нужный ему, вуз, ну, или те, кто трудился на заводе, допустим, или убирали в подъездах. Эти поездки, например, к Александру Меню в Новую Деревню под Пушкиным или ещё куда-нибудь, как правило, за город, были своеобразным протестом тогдашней системе. Вера в Бога и посещение церкви было сродни диссидентству. Читать далее
Я сказала себе воскресным утром: «Всё! Я больше не возьму в рот ни грамма алкоголя. Делаю всё, что угодно, ем, пью чай, занимаюсь с ребёнком, готовкой чего-нибудь этакого, иду в парк или на набережную …», а вечером… «В Питере – пить!» опять набухалась в говно! «…мне говорят, что пить нельзя, а я говорю, что буду!» Наутро опохмелилась и, отправив дочь в школу со словами: «Папаша заберёт!», дала ей «пять» и потопала работать. Понедельник – день тяжёлый, а работа мне тогда предстояла просто наитяжелейшая!
Я должна была очистить квартиру после трупа! Одинокая старая женщина умерла, и её тело долго лежало на полу. Лишь по тошнотворному запаху на весь дом соседи поняли то, что случилось, обратились в правление, и слесарь взломал дверь. Разложившийся труп, буквально отскребали от пола. А потом приехал наследник жилья, то ли племянник, то ли ещё, кто, и стал искать людей для ликвидации того, что старуха в маразме сделала с квартирой. Никто не хотел и за очень большие деньги туда даже входить - тут же вырвет, потому что стены, окна и мебель были замазаны испражнениями. Клининговая компания, согласилась взяться, но за астрономическую сумму, и новый собственник пожадничал. Поэтому домоуправ, наш отец родной, и предложил ему мою кандидатуру. Он знал о том, что я - никчёмная, глупая, постоянно безработная пьющая баба, и мне всегда нужны деньги, так как у нас с мужем девятилетняя дочь, и с моим режимом найти работу проблематично. Я заключила договор по всем правилам и даже взяла аванс и деньги на закупку всяких моющих средств. Кроме того, догадалась прихватить отцовский ящик с инструментами. Еле всё это дотащила. Знала, что понадобится. Войти в квартиру я долго не решалась, вся обмотавшись полиэтиленом и скотчем. Сначала хотела повесить на нос бельевую прищепку. Но, блин, больно-то как!!! Какая же я была в детстве сволочь, если вешала эти прищепки коту на уши. То-то его крючило не по-детски! Себе бы сначала попробовала… через сорок лет только поняла то, насколько это, оказывается, больно. Вот и наказал меня Господь за издевательства над животным! Не зря моя мама, когда была жива, орала на меня: «Дегенератка!», а муж ей вторит: «Безмозглая баба!». Он вообще базарный мужик, всё время скандалит, и как зарядит, так час может меня костерить за забытый свет в уборной, перерасход воды или потерянный тренировочный костюм ребёнка. Но, по сути, он не злой.Читать далее
Надя Калмыкова закончила учёбу в художественной школе, сделавшей её жизнь прекрасной, интересной и полной творчества, и еле окончила среднюю школу. Училась там она плохо, поэтому трижды проваливалась, пока, наконец-то, работая всё это время уборщицей в булочной, с третьей попытки, в 20-ть лет, не поступила-таки на художественно-графический факультет в один из педагогических институтов. Неизвестно, существует ли это учебное заведение сейчас или его прикрыли. Это был самый заштатный вуз, какой-то Богом забытый филиал, но какие там преподавали хорошие педагоги, и они могли многому научить! Надя казалась себе взрослой среди семнадцатилетних детей, и её удручало то, что она получит диплом, когда ей будет 25 лет, но она старалась не расстраиваться, надеясь на то, что и до преклонных лет будет такая же молоденькая, красивая, активная и с большим творческим потенциалом. Главное верить. Учась в институте, она продолжала навещать художника Калинина, который преподавал в её художественной школе, так как считала его своим другом. Она приносила вкусненькое к чаю, и за чаем они много разговаривали. Надя каждый будний день и субботы приезжала на занятия в институт, а вечерами иногда навещала своего друга Калинина. Вуз не престижный, все студенты там были, что называется, «с улицы», независимо-талантливыми, и ни один из них не хотел потом работать в школе. Дело в том, что художественно-графическое отделение педагогического института – лазейка для абитуриентов, желающих быть художниками-живописцами, но не смогших поступить в профильные учебные заведения из-за большого конкурса. Учителями становиться, как правило, никто из них, мягко говоря, не рвётся.
Давно уже шёл экономический кризис, и на моей работе вдвое сократили штат. Мы теперь работали не 8 часов, а 12-ть, и выходной день был теперь один, только в воскресение. Топить стали только в первой половине дня, потом отопление выключали, и мы утром приходили в выстуженное за ночь, помещение и приходилось работать в пуховых платках да овечьих жилетах. Свет разрешали включать только тогда, когда становилось совсем темно. Кондиционеры тоже не включали. Из холла исчезли мягкие кресла, кофе-машина и кулер. Отменили выплаты на дорогу (бесплатные проездные карточки или бензин) и молоко за вредность. Ослабили дресс-код, тем сотрудникам, которые не были на людях и не работали с клиентами, разрешили приходить на работу в джинсах. Первый этаж сдали в аренду дому быта, кофейне, пекарне и кондитерской. Выживали, как могли.
И вот, грянула пандемия. Мы расползлись по квартирам и стали работать дистанционно, но вскоре наша контора обанкротилась, и все мы остались без работы. Мне было 54 года, выглядел я плохо – очень сильно растолстел, заметно поседел, смотрелся пожилым и усталым от перегрузок работой, и на другую работу меня не брали. Везде нужны были энергичные молодые люди, желательно до 35-ти или сорока лет. Кроме того, нужно было знание современных компьютерных программ, свободное владение английским языком, водительские права, но что самое отвратительное – так это, появившееся относительно недавно, мерзкое словечко: «многозадачность». То есть, им нужны были котлеты с мухами, а это невозможно. Либо ты, допустим, художник и хорошо рисуешь, либо ты знаешь компьютерные программы, но рукой рисуешь плохо. А эти сволочи ищут два в одном! На западе и в США давно уже с этим разобрались. И там отдельно - художник «от руки» и, так называемый, «художник» с компьютером! А у нас!.. Читать далее
- Так, так, так… хорошо, крути педали энергичнее, миленькая, так, так, так… держи руль прямо… так, так, так… отлично, молодец! Умница! Отпускаю тебя, теперь попробуй сама, без поддержки. Под горку – притормаживай! Умница!
- Я еду! Бабушка! Смотри! Я еду сама! Бабушка! Как хорошо! Я еду!
- Осторожно! Не упади, миленькая! Смотри по сторонам! Вдруг машина поедет!
Двадцатилетняя девушка с каштановыми волосами до плеч, в летнем коротком платьице крутила педали велосипеда стройными ногами в сетчатых баретках и радостно смеялась. От сосредоточенности она даже высунула кончик языка.
А старушка бежала за ней следом и кричала:
- Катенька! Осторожно! Не упади! Смотри по сторонам!
Запыхавшись, она остановилась перевести дух. К ней подошла женщина в косынке и с хозяйственной сумкой, откуда торчали перья лука, и поздоровалась. Читать далее
Татьяне Михайловне, как говорится, было, что вспомнить. Её жизнь была очень насыщенной. Особенно в молодости. Ну, это, как у большинства людей. Лучшие и самые интересные годы, обычно, приходятся на молодость. «Первая молодость», а, точнее, юность Татьяны выпала на, так называемые, «лихие 90-е». Ей тогда было от 14-ти до 24-х лет, и Таня, несмотря на сложный для страны период, была «возмутительно» счастлива, как она сама выражалась. И это самосознание не удивительно, так как молодость её матери, например, проходила в самом начале эпохи застоя, когда людей «на пожизненное» сажали в психиатрическую больницу за инакомыслие, где закалывали лекарствами, превращающими человека в овощ, а отец и вовсе застал сталинское время со всеми его «прибамбасами» – он родился в сороковых, и они (родители) тоже не раз говорили Тане о том, что эти времена были лучшими в их жизни, так как они тогда были молодыми. Читать далее
Сегодня на работе короткий день, да я ещё и отпросилась пораньше, жалобно захныкав о том, что мне бабушку старенькую нужно в санаторий отвезти, пока народу ещё не много едет в сторону области. Зачем я вру? Во-первых, мне нужно пораньше уйти, чтобы ехать всей семьёй на дачу, а это причина неуважительная. Работа, по мнению начальства, важнее всяких там дач. Она сидит допоздна, и все мы сидим до последнего, ожидая милостивого разрешения уйти. Приходим утром, раньше начала рабочего дня, а она уже на месте. Сидит, хмуро, из-под бровей, поверх очков пялится не предвещающим ничего хорошего, взглядом. Начальница у нас трудоголик, карьеристка, бизнес-вумен, без личной жизни, изощрённая садистка и жуткая стерва, как и большинство начальников, чью власть над собой мне выносить так трудно, что почти невозможно. Я её боюсь панически и поэтому ненавижу. Ненавижу так, как всех хищных зверей, акул и прочих агрессоров, могущих причинить вред мне или моей семье. Говорить правду такому человеку опасно. Вот и приходится врать. Читать далее
Это цитата сообщения gorra Оригинальное сообщение
Без относительно текста, про печку совет там, вдруг пригодится?
Прежде всего срез трубы должен быть не менее 5.5 метров относительно уровня земли, чтобы была тяга. У многих это условие не выполняется, но топить же нужно?
Пытаемся разжечь дрова, ругаясь, что не горят или дым в дом.
Так дымоход холодный и тяги нет, нужно что, прежде, чем растапливать?
Правильно. Прогреть дымоход для чего берем бересту, газеты или книжки ненужные (всегда выручали именно книжки), делаем подобие факела из них, поджигаем и максимально близко у дымохода держим, направляя горячий воздух туда в дырку.
Пару факелов и складывать дрова в печке.
Нетолстые, короткие складываем КОЛОДЦЕМ с продухами, в продухи пихаем мятые газеты.
Каминную спичку или факел поджигаем все газеты сразу.
Любуемся.
Закрываем дверцу печки и ждем.
Не забываем про подувало, должно быть открыто.
Дрова разгорелись? Тогда сверху колодца кладем дрова потолще.
Не торопимся, это печь, ей прогреться нужно-)
В конце ноября пошли дожди со снегом или просто снег, начались холода и ежеутренние заморозки. Даже в мрачном, промозглом ноябре, преддверье долгой зимы, которую я плохо переношу, всё ещё дивно-красиво, с туманами, ещё кое-где оставшимися золотыми деревьями. «Унылая пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса. Люблю я тихое природы увяданье, в багрец и золото одетые леса…» Ещё можно писать на пленэре. Уезжать жалко, но деньги закончились, и пора зарабатывать. Придётся вернуться к больному папе, он уже два месяца в городе, и сестрёнка замучилась ходить за ним одна. Она молодая, ей охота жить весело…
Дача у нас старая. Построили её в моём раннем детстве - ещё в девяностых. Помню, как этот дом строили. Это – мои первые воспоминания. Вот, сижу я на горшке в чистом поле, пятилетний брат, Лёшик, хорошенький кудрявый мальчишечка, носится с какой-то палкой, которой лупит по мышам и лягушкам, не слушая взрослых, когда те пытаются унять его агрессию, и орёт так, что слышно на всю округу. Толстая, как шар, собака разлеглась на травке. Бабушка режет огурцы и помидоры, делает бутерброды на импровизированном столике из ящиков стеклотары. Ноги дедушки торчат из палатки. Где-то поодаль какие-то мрачные чернявые дядьки суетятся вокруг растущего прямо на глазах, дома, а родители, одетые чёрте во что, в каких-то дурацких лыжных шапочках, сидят у костра, над которым, чёрный от копоти, болтается чайник. Катька (младшая сестра) тогда ещё не родилась.
А сейчас нет в живых дедушек, бабушек, семья наша здорово ужалась. На даче всё заросло, особенно на нашем участке, деревья до небес, бурьян метра три в высоту. А вокруг – дома, дома… и много богатых дач, со всеми удобствами… Наш дом рядом с ними смотрится нищенской халупой. Мамы больше нет на этом свете, а папа очень болен. Но это не самое страшное в нашей жизни. Есть обстоятельство, здорово отравляющее нам существование.
Это - наш с Катей старший брат Алексей, который держит в напряжении семью, сделав нашу жизнь невыносимой. Читать далее