Валя отвела им комнату в доме и принялась с удовольствием хвастаться тем, как она здесь живёт. Этого момента она ждала чуть ли не всю свою жизнь. Ей всегда приводили в пример сестёр, родную и двоюродную, на фоне коих некрасивая и без особенных способностей, Валя явно проигрывала. Теперь же она живёт под Парижем, в собственном доме с гаражом, где машина и два мотоцикла, у неё свой сад, она может не ходить на работу, у неё и муж, и любовник, и всё, что она пожелает!

Но, к своему вящему огорчению, Валентина не увидела в глазах родственниц ни капли зависти. Они вели себя очень дружелюбно, без бабских ужимок и совершенно искренне поддерживали рассказ Вали восхищёнными междометиями, столь же искренне сочувствуя её тяжёлой жизни до этого. Подарков они привезли столько, что Валя оторопела. А Клод, уже надевший шёлковую косоворотку, воскликнул «О-ля-ля!», взяв в руки балалайку. Валя нюхала буханку чёрного хлеба и едва сдерживала слёзы. Это поведение интеллигентных родственниц сначала поставило Валю в тупик, но она быстро смекнула: «Хитрые какие! Подольститься хотят, чтобы я Таньку у себя оставила! Ну что же! И оставлю! Только она сама сбежит! Это уж я обещаю!»

Потом из своей пристройки вылез старый Гринберг, приковылял в дом, и Соня при виде некрасивого старика радостно воскликнула: «Дядечка Монечка! Здравствуй, дорогой!» и распахнула руки, чтобы обнять своего дядю. А Соломон Израилевич, качавший когда-то племянницу на коленях, изображая лошадку, верблюда и слоника, был поражён тем, как она молодо выглядит и в то же время настолько не похожа на девчушку, которую он помнил. А её тощая дочь показалась ему некрасивой и какой-то больной. Он понял, что в его жизни той маленькой Сонюшки больше нет, а вместо неё - эта жилистая моложавая дама со взрослой дочерью, чем-то похожей на юную Цилю.

У Вали же в мозгу что-то помутилось. При виде племянницы с этюдником и чехлами, в которых лежали холсты, она вдруг вспомнила сильную детскую обиду, связанную с Цецилией, когда та отказалась по блату запихнуть её в художественную школу, безо всякой подготовки, мотивируя это тем, что из-за неё талантливого ребёнка с улицы не примут, и она займёт чужое место. Перед ней вместо Тани стояла тощая, черноглазая Циля с характерным профилем и энергичным ртом, с шапкой чёрных с проседью волос, одетая в рабочую робу, с папироской в мундштуке и говорила: «Что бы куда-нибудь поступить, надо изрядно потрудиться! Просто так ничего не делается! Всего надо добиваться упорным трудом!»

«Ну, я тебе покажу! Цилькино отродье! Будешь ты художницей, как же! Шиш с маслом! Вылетишь отсюда мигом! Скажите, пожалуйста! Я своих детей не завела, так мне родственнички своих подсовывают!»

Кроме этого сходства Тани с «гадкой Цилькой», Валя ещё и огорчилась тем, что российская родня ей ни чуточки не позавидовала, хоть и была тронута проявлением ими дружеских чувств. И она, и Моня не могли не ответить на их к ним расположение невольной симпатией. Соня была способна растопить любое, самое каменное сердце. Рядом с ней впервые в жизни, Валя раскрыла свою душу.

Она подолгу рассказывала ей о своём детстве нелюбимого и брошенного матерью, ребёнка, о том, как в пионерском лагере ночью убегала за территорию на пруд, где до утра целовалась с мальчишкой. Потом рассказала и про Джо, любовь к которому пронесла через всю жизнь. После распада СССР, она, прежде всего, написала ему письмо, но ответа ждёт уже не один год. «Вероятно, улицу переименовали или он переехал, - предполагала тактичная Соня, - и письмо просто не дошло. Я могу его поискать, если хочешь!» - без всяких задних мыслей предложила она. Но Валя, ревниво оглядев изящную дамочку, поторопилась отклонить её предложение и сказала ей, что сама скоро приедет с ответным визитом и его разыщет. На том и порешили.

Два месяца развлекала Валя гостей, возила их туда, куда они желали, и таскалась за ними по музеям. Она боялась того, что эти неугомонные родственники сбегут от неё, решив остаться, от чего у неё могут случиться неприятности. Ноги Вали распухли от постоянной ходьбы. Она давно так много времени не проводила на ногах. Впервые в жизни она побывала в Лувре, Версальском дворце и парке, соборе Нотр Дам де Пари, ателье Бурделя, музее Родена, музее Импрессионистов и в центре Помпиду. Впервые она побывала в соборе Святого Сердца Христа на горе Монмартр и на самом Монмартре. В Лувр она вместе с Таней и Соней моталась каждое воскресение, так как это для них с Соней был бесплатный день, и поражалась тем, какой же он, всё-таки, огромный. А в обычные дни они с Соней запускали на весь день туда Таню по бесплатному студенческому билету, благоразумно «потерянному», и поэтому не сданному ей после окончания колледжа, а сами ждали её, сидя на лавочке или, не спеша, прогуливаясь и беседуя. Валя не могла понять, почему восемнадцатилетняя девушка целыми днями «зависает» в музеях или постоянно рисует, почему ей это не скучно и «как это такое возможно», что у такой интересной девушки ещё ни разу не было молодого человека. Валя этого понять не могла. Образ жизни и поведение этих людей ставили её в тупик, и она не знала, как на это реагировать.

Когда Соня уехала, посадив Вале на шею свою чудаковатую дочь, та заняла, как ей казалось, наблюдательную позицию. Ей любопытно было посмотреть на то, как эта инфантильная девица, совершенно не знающая жизни, будет выплывать в житейском море. Но так просто смотреть и готовить ей еду - это же не интересно. Препятствия на пути к цели должны быть обязательно. Да и нельзя, что бы взрослая девица ела и пила задарма! «Пусть помогает по хозяйству да ещё устраивается на работу, хотя бы, уборщицей! А как же иначе-то! А она чего хотела? Я что, просто так кормить её буду?» - думала Валентина Соломоновна, а потом её помрачившийся рассудок дал сбой, и на месте Тани она видела Цилю и бормотала вслух: «Да ты же, Цилька, сама же и говорила мне, что без труда не вытащишь рыбку из пруда, вот и трудись! Вот и учись выплывать в бурю, а не в штиль! Тогда ты меня, а теперь - я тебя! Вот так!»

Полгода барахталась Таня в этом самом «житейском море, воздвигаемом зря» и тщетно боролась с «напастей бурею», пока не стала, наконец, тонуть. Она трудилась в придорожном кафе у какого-то серба или словака, денно и нощно. Язык она так и не выучила, проявив совершенную к нему неспособность. По хозяйству она помогала просто отвратительно. Девчонку не научили правильно мыть посуду, не расходуя столь огромное количество воды, правильно мыть полы, отжимая швабру, и даже деньги считать девчонка не умела. Послать её в Ашан - как за смертью, да ещё и купит не то, а на цены и не посмотрит!

Кроме того, она ещё и чудила. Пожадничала давать ей деньги на хозяйство, из-за чего Валентина вынуждена была отселить её в отцовскую пристройку. Но Танька, вместо того, чтобы жить у папы, зачем-то поселилась в собачьей будке - домике, где жила раньше Сара. Эта явная провокация испортила её отношения с сестрой. Она не понимала того, что для Тани жить с Моней в одном помещении - смерти подобно. Он бы её просто замучил своей бестактностью. И она предпочла жизни в домике с тёплым туалетом и водой, собачью будку.

В том кафе, где Таня работала, её чуть, было, не застрелил грабитель, а после этого девчонка впала в депрессию, и её вскоре уволили. Она лежала целыми днями в собачьей будке и неизвестно, чем питалась. Валентина понимала то, что девчонка больна, а значит, её придется лечить и кормить, что не входило в планы Валентины Соломоновны. Оплачивать питание и лечение племянницы она «не запрягалась». Понимая то, что медлить нельзя, Валя тяжело вздохнула и решила потратиться на международную телефонную связь. Она позвонила сестре, и стала ждать её приезда. Ожидая сестру, Валя решила подкормить Таню, чтобы её мать не напугалась, увидев её анорексичную худобу девчонки, и принесла ей в домик тарелку с жаренной картошкой. Таня есть не стала, и Валентина еле сдержала ярость.

Соня забрала дочь в Россию. Так закончилась глупая попытка самонадеянной девчонки покорить Париж.

И вот, теперь настал звёздный час для Валентины. Она, вместе с Клодом отправилась в Россию с ответным визитом к Соне, оставив дом на Моню. Теперь она разыщет всех своих знакомых и будет перед ними хвастаться тем, как хорошо она живёт во Франции. Как же она ждала этого момента! Теперь она увидит и мать, и сестру, и своих учительниц, сетовавших на её лень в школе! Всех потом позовёт пожить с ней во Франции! Она просто наслаждалась своим триумфом, ещё до конца не понимая того, что со своим хвастовством слегка припозднилась. Вот, что значит, не читать газеты и не смотреть новости по телевизору. СССР-то уже не было. Граждане теперь могли себе позволить купить всё самое необходимое. В России уже давно не было очередей, магазины, почти что, догоняли Французские по изобилию, женщины уже не надевали под брюки драные колготки, а выглядели не хуже европеек. Однако, Валя всегда находила то, к чему можно было придраться. Особенно возмущалась она тому, что москвички, как будто бы, соревнуются между собой в том, кто эффектнее и наряднее выглядит, и все отчаянно молодятся. «Это же просто смешно! - возмущалась Валя, - Сзади пионерка, спереди – пенсионерка! Бабушка уже, а распущенные волосы, чёлочка и джинсы в обтяжку! Вкуса нет совсем! Наши дамы в старости волос не красят, а делают аккуратную стрижку и хорошую укладку! Конечно, можно надеть розовый или голубой костюм, но не такой же!» Валентина любила поворчать.

Сначала она решила встретиться со своей матерью и старшей сестрой. Где они сейчас жили, она не знала. Пришлось искать. Не умеющая уверенно пользоваться интернетом, Валя по старинке обратилась в справочное бюро, и ей дали адреса. Мать и дочь жили порознь. Название улицы, на которой жила мать, показалось ей смутно знакомым. Сначала Валя ей позвонила. Голос матери она узнала сразу же, но из разговора ей показалось, что её мать вообще не помнит о том, что у неё была когда-то вторая дочь. «Монькина, что ли?» - недоверчиво спрашивала старушка и удивлённо комментировала: «Во, дела! Во Франции! Поди ж ты!»

Когда Валя, нагруженная подарками, прикатила на такси к дому, с удивлением заметила то, что двор ей знаком. Они здесь когда-то жили, ещё до развода родителей. «Вот здесь стояли качели. А рядом была песочница. У меня была жёлтая лопатка, и ещё было такое синее ведёрочко…» - вспоминала Валентина Соломоновна, глядя на писающую собачку под деревцем. А теперь детскую площадку перенесли туда, где раньше стоял какой-то ветхий деревянный домишко. И слёзы покатились по её круглым щекам. Она уже знала из телефонного разговора с матерью о том, что дед и бабушка давно умерли, недавно похоронили маминого мужа, а её старшая дочь давно замужем, и мать живёт одна. Валентина Соломоновна поднялась в квартиру. Дверь открыла очень полная старуха, лицо которой ещё хранило остатки былой красоты. И Валя сразу же узнала свою «мамочку». С воем она бросилась в старухе на шею и обе плакали навзрыд.

Войдя в квартиру, Валя увидела, что там всё по-другому. Другие обои, другая мебель. Сама квартира была перепланирована до неузнаваемости. А она всё искала хоть что-нибудь из детства. И нашла! Когда они пошли пить чай, в кухне, которую после перепланировки объединили с гостиной, на стене она увидела часы с кукушкой, так называемые, ходики. Их мать, почему-то, сохранила. Валентина помнила эти часы с детства, но сейчас кукушка уже не выскакивала и не куковала. Заело там что-то. Кроме того, они ещё и стояли. Валя тогда подумала, что мать хранит их неспроста. Они стоят на времени какого-то важного события, произошедшего в жизни матери, но спросить Валя так и не успела. Обе рослые, полные женщины, старая, но статная и помоложе, но совсем некрасивая, пили чай с французскими сладостями и болтали о том, о сём. Они не виделись лет сорок! И теперь говорили без умолку, вспоминая или делясь тем, как жили вдали друг от друга. Странное это было ощущение - мать и дочь, нелюбимая, брошенная когда-то, но всё простившая. Мать Валя любила, несмотря ни на что, и эта женщина была единственным человеком, которого Валя полностью простила. Валя винила во всём только отца. Человека, который её обожал. Мать же, которая её с детства не любила, она идеализировала и прощала. Старушка же, как и все Валины друзья и знакомые из России, ещё не отойдя от советского прошлого, при слове «Франция» цепенела и делала стойку, несмотря на то, что железный занавес давно упал, и можно спокойно выезжать. Но наши граждане по привычке относились к людям из того мира по-особенному. Вот, если бы Валя приехала из сибирской деревеньки или, например, с Камчатки, Колымы или из Хабаровского края, то приём был бы ей оказан несколько другой. Сестра Валентины была, по сути, такой же. Младшую сестрёнку она помнила плохо, так как после развода родителей с ней ни разу не виделась. Отношения между ними дружескими никогда не были.

Однако, заклятая сестрица уже входила в квартиру, отряхивая зонт и освобождая роскошные ноги от уличных туфель. Они договорились встретиться всем вместе у матери, так что, Вале не пришлось даже с ней созваниваться. И вот, она вошла в гостиную, где сидела Валентина Соломоновна с матерью. При виде очень красивой, хоть и крупноватой, моложавой дамы, одетой эффектно и дорого, Валя чуть, было, не подавилась, и вновь детская ревность зашевелилась на дне её души. Ей захотелось сказать сестре какую-нибудь колкость, но ей ничего не приходило в голову. Она смотрела на ухоженные ногти старшей сестры, покрытые лаком, идеально уложенные волосы, безупречный макияж, и плакала. Всё по-старому. Сестра умница, красавица, а она - дурнушка и лентяйка, причесаться ей даже лень. Её прямо так, в лоб и спросили: «Что же ты, живёшь во Франции, под самым Парижем, а так просто одета?» Слово «просто» в их устах обозначало явно большее - неряшливо, убого, кое-как…

Но Валентину Соломоновну не так просто сбить с панталыку. За словом в карман она никогда не лезла, виртуозно умея оправдать свою лень. Она ответила: «В Европе все так одеваются. У нас не принято наряжаться. Французы все одеты очень скромно, очень просто, а ходить принаряженными по улице и с макияжем считается у нас моветоном. Мы по яркому макияжу сразу определяем, что это туристка из России или из Польши! У вас все днём накрашенные ходят и наряжаются каждый день…»

Обе женщины замолчали, недоверчиво уставившись на Валину одежду - старое чёрное платье, чёрную олимпийку с белыми полосками и белые шлёпанцы на голых ногах. Французские сладости они тоже раскритиковали, ставя в пример отечественный шоколад «Красный Октябрь» и «Бабаевский». В целом же, встреча прошла вполне удовлетворительно. У Вали снова появилась утерянная родня - мать и сестра. И они потом первыми поехали к ней во Францию.

После этой незабываемой встречи, Валентина, конечно же, поехала в Раздоры. Сначала никто не узнал в полной, носатой женщине ту глазастую девчонку, которой уезжала Валя из России. Другой стала Россия, другой стала и Валентина.

Старые знакомые встречали Валентину не приветливо, хмуро и напряжённо, а если и узнавали, то не спешили это показать, но при волшебном слове «Франция» моментально преображались. Сразу же становились радушными, вспоминали о том, кто же такая Валя, и вскоре квартира Сони наполнилась людьми до отказа. Жарились гуси, стол ломился. Присоединились и соседи по дому, прознав о французских гостях. Одна из старых знакомых повезла Клода в Питер, а Валя начала главное дело своей жизни - розыск Джо. Когда она уезжала, у Джо ещё не было телефона, да и у них тоже, они знали только адреса друг друга. И, побоявшись идти одна, Валя попросила мужа Сони, Виталия, её сопровождать. Они пришли в дом, где ничего не изменилось. Те же исписанные стены, но только вместо: «ЦСКА - кони» или «Спартак-чемпион!» - схематичное изображение эрегированного пениса и мошонки в виде двух кружочков в точечках и штришках, изображавших волоски. А, вероятно, для тех, кто не понял, что значило сие, бывала и подпись. Дацзыбао гласило: «Х*Й!». У каждого времени - свои кумиры, как говорится. Дрожащим пальцем позвонила Валя в звонок. Она звонила долго. Очень долго. И когда она уже решила уходить, за дверью раздалось шарканье, и хриплый голос, наконец, спросил: «Кто?»

«Джо! Открой! Это я! Валя Гринберг!» - воскликнула женщина как-то жалобно, и у Виталия сжалось сердце. Он смотрел на эту некрасивую женщину, которая даже и не подумала о том, что надо бы сделать макияж и одеться элегантнее, а не в эти ужасные шлёпанцы да олимпийку. «Как так можно? - думал про себя Виталий, - Идёт на свидание с любимым человеком, с которым не виделась больше лет сорок, и в таком затрапезном виде!» Он не понимал Вали. Та была уверенной в себе и не критичной к своим недостаткам. Она видела себя в зеркало красивой, молодой и стройной. Но не только в этом было дело. Она была настолько ленива, что не могла себя заставить привести в порядок свой внешний вид. Она все свои душевные силы оставила там, где у неё ещё не было собственного дома, и приходилось изо всех сил барахтаться, чтобы удержаться наплаву, а не ходить с отцом-клошаром по помойкам и блошиным рынкам, ночуя, где попало. Мучительно учиться профессии, через «неохота», постоянно преодолевая лень, учить языки, работать уборщицей, учиться вождению, сдавать на права! Больше она была не в состоянии ничего делать. Ударить пальцем о палец было для неё немыслимым подвигом. Она опустилась, растолстела, стала одеваться кое-как, и её едва хватало на готовку еды для своего недалёкого мужа.

Но вот, залязгал замок, и на пороге показался небритый мужик в расстёгнутой клетчатой рубашке, открывающей майку, и тренировочных штанах. Его седые волосы были всклокочены, неприятное лицо изрядно помято. Он не знал пришедших к нему людей и смотрел на них неприязненно и, нехотя, слушал то, что ему говорилось. Он с трудом узнал Валю в полной женщине, выкрашенной под блондинку. У него было такое выражение лица, как будто он говорил: «Какого чёрта вам здесь надо?»

Валя торопливо говорила: «Привет, Джо! Вот я и приехала! Я живу теперь во Франции, под Парижем, я замужем и у нас собственный дом!»

Услышав эти слова, мужик мгновенно преобразился. Писем он, похоже и не распечатывал. Вероятно, не понял даже, от кого, откуда и ему ли вообще. Пригладив пятернёй волосы, он расплылся в улыбке и обнял старую любовь со словами: «А я по тебе так скучал!» Виталию стало неудобно, и он отвёл глаза в сторону.

И вот, они уже сидят на диване в комнате Джо, который так и не женился, поэтому квартира его имела жутковатой вид холостяцкой берлоги. В ванной в тазу тухло бельё, из мусорного ведра тоже пованивало. Джо поставил чайник, сервировал журнальный столик и забегал по квартире, убирая валяющиеся повсюду вещи, освобождая от рубашек спинки стульев, снимая то брюки, то бельё с кресел и убирая книги и объедки с полок, кровати и подоконника. Наконец, он переоделся в джинсы и рубашку, побрился, причесался, протёр очки и преобразился во второй раз. Джо был, оказывается, импозантным мужчиной и самым настоящим профессором! Вот это да! Виталий, так и не защитивший кандидатскую диссертацию, смотрел на карьериста с тщательно скрываемой неприязнью. Джо ему не нравился. Но Валя смотрела на любимого человека с обожанием и ловила каждое его слово.

Он признался ей в том, что хоть он и не женат, у него есть подруга, и Валентина фальшивым компанейски-бодрым голосом обещала пригласить во Францию и её, но только чуть позже. «Ага! Шиш! Чтоб она сдохла!» - думала она про себя.

Следующий её визит к Джо был уже без Виталия, конечно же. Он был уже не нужен, так как это было уже полноценное любовное свидание. Прошло так много лет! Целая жизнь! И Валя всю эту длинную жизнь любила этого человека, и вот, теперь он снова с ней! Ну, наконец-то! Отец в другой стране, муж – в Питере, а они – здесь, одни в целом свете! И только вдвоём! Теперь уже никто им не сможет помешать…

Всё время, пока Клод осматривал достопримечательности Санкт-Петербурга, она встречалась с этим Джо, который был в отпуске, и они вместе ездили в Раздоры, а вечерами в гостях у Сони и Виталия устраивали грандиозные пьянки с падениями под стол.

Того, почему Джо не оставлял её у себя на ночь, она не понимала. Однако, так каждый раз получалось. Каждый вечер он её неизменно провожал к Соне. И так продолжалось всё время, пока они встречались. Клод уже должен был приехать, а Джо ни разу не дал ей понять, что хочет оставить её навсегда у себя. А в последнюю ночь перед возвращением Клода и вовсе проводить отказался, сославшись на усталость.

В эту ночь Соня долго не ложилась, она приводила в порядок квартиру после вчерашнего застолья с друзьями Вали, не спеша мыла посуду, вытирала и расставляла тарелки. Мела и протирала полы, так как чистоту и порядок в доме любила. На кухне бубнило из сетевого «трёхпрограммника» Радио России, и Соня думала: «Только очень поздним вечером интересное передают, а вот, на третьей кнопке раньше было радио, которое всё время было интересным, но его, почему-то убрали ещё в 90-х!». Когда квартира сверкала, и всё лежало на местах, она уже собралась спать, дочитав книгу до конца главы, выглянула в окно, открывая на ночь створку, и увидела Валю. Та понуро и очень медленно брела по двору к их подъезду. Валя вошла в квартиру, и Соня увидела, что она плачет. Обняв сестру за плечи, она прижала её к себе… а та всё плакала и плакала. Она решила бросить мужа и вернуться в Россию, к Джо.

- Как хорошо, что ты так решила! - поддержала Соня её идею. Но как только она это сказала, Валя тут же вытерла слёзы и призадумалась. И чем ближе была дата отъезда, тем бредовее и категорически не осуществимее становилась Валина идея остаться в Москве. Да и Джо не звал её замуж. Глупо было не понимать того, что Валя теперь нужна ему только как жительница Франции, а здесь, в его тесной квартире, эта некрасивая, толстая, не работающая женщина, ленящаяся следить за собой, убирать и готовить и стирать, ему совершенно не нужна.

Домой, во Францию, Валя вернулась, мрачнее тучи. Всю дорогу в поезде она молчала и огрызалась на беззаботно болтающего мужа. В дом она влетела, подобно фурии. Её всё раздражало и даже бесило. Весь её гнев отныне был направлен на Моню, отца-тирана, который «сломал ей жизнь». Отношения с отцом у неё портились всё сильнее. Он был виноват перед ней во всём. Не ужился с её матерью и разлучил их, таким образом. Не смог договориться с Цецилией о том, чтобы та устроила её в художественную школу, из-за чего она рассорилась на всю жизнь ещё и с тётей. По его же вине Валя потеряла любовь всей своей жизни - Джо! И у него-то тоже жизнь так и не заладилась, если он до сих пор не женат. Так что, несчастный Моня, по её мнению, разрушил жизнь и Джо. По вине отца она лишилась Родины и всех друзей. Её все забыли, а приняли лишь потому, что она приехала из Франции с подарками и всех обещала пригласить пожить задарма. Ещё бы кто отказался!

И это ещё не всё, в чём обезумевшая Валентина обвиняла своего отца. Он обманом вывез её заграницу, солгав о том, что едет туда на время, по работе. Как только Валя там обвыклась, снова сдёрнул с насиженного места и увёз за океан, потом снова привёз в Европу, а затем она вынуждена была сначала работать уборщицей. А потом была выдана замуж за какого-то умственно отсталого француза, не читавшего ничего, кроме порно и комиксов, ни одного разу не побывавшего в театре, а в кино и по телевизору не смотревшего ничего, кроме эротики и легкомысленных комедий. И ни о чём с ним не поговоришь, да и сама ничем не стала. Плохая портниха, разве что, неумелая хозяйка, не реализовавшаяся женщина, а теперь уже ничего не поправить. Она стареет… и во всём этом был виноват именно Моня, укравший у неё жизнь.

В это время старый Моня тоже захотел съездить на Родину, за которую кровь проливал, и, лучше бы, насовсем. И стал он продумывать план того, как эту свою мечту осуществить. После «триумфальной» поездки на Родину, к Вале стали кататься гости из России: Мать, сестра, две учительницы, одноклассники, друзья по Раздорам и, конечно же, обожаемый Джо. И пока муж работал, Валя бессовестно изменяла ему с Джо прямо в их спальне и даже на их супружеском ложе, ленясь даже сменить постельное бельё. Правдолюб-Моня неистовствовал, призывая обнаглевшую дочь к порядку, но та орала на него так, что вся улица это слышала, а соседские псы настолько остервенело лаяли, что вскоре охрипли. От этих криков и лая постоянно просыпались и пищали цыганские и арабские младенцы, их родители ругались и грозились вызвать полицию. Но это не останавливало отца и дочь в их войне, которая уже давно достигла самого высокого градуса.

Моню одолела паранойя, ему повсюду мерещились происки против его персоны озверевшей Валентины. Однажды в метро к нему пристали два чернокожих парня и слегка потолкали старика. Рядом стояла баба и что-то кричала. Почему-то, глуховатый Моня принял её за русскую, из чего сделал вывод о том, что этих парней подослала его дочь, а эта женщина - якобы, её подруга. Уверенный в том, что дочь задумала убить его, Моня решил, как можно скорее, бежать в Россию. Как ему это удалось - отдельная история. И Моня убежал.

Валя не сразу это обнаружила. «Что-то давно не слышно и не видно отца… как-то странно…» - подумала она и отправилась в его пристройку, но там было пусто. Оглядев помещение, Валя обнаружила отсутствие кое-чего из папашиного скарба. «Что бы это значило?.. - думала она в смятении, - Куда же он мог исчезнуть? И в полицию не пойдёшь! Он же нелегал!» Она обзвонила всех знакомых, но отца нигде не было. Вскоре Валя начала волноваться. Папа! Самый близкий человек, с которым прожила она всю свою жизнь теперь впервые в жизни куда-то от неё ушёл…

В Вале проснулась маленькая девочка, которая потерялась. Папа ушёл и до сих пор не пришёл. Она залилась слезами. Отец опять её обидел. Оставил одну. Отказался от родной дочери! Увёз на чужбину, оставил без любви и бросил совершенно одну, с каким-то умственно-неполноценным французом. «Ничего! - думала она, - он ещё вернётся! Он не сможет меня здесь бросить одну. Помыкается один, без денег, крова и языка, проголодается и придёт домой!» Она подуется на него для порядка, а потом простит его, и всё будет нормально. Купят новую собаку, поселят в домике Сары…

Так, в ожидании возвращения блудного отца прошло полтора года и несколько месяцев. Валя не помнила точно, сколько прошло времени с момента его ухода. Она всё ждала и ждала его, но он не возвращался. Она уже поняла то, что старик уехал в Россию. Как ему, нелегалу, это удалось, она не знала.

И вдруг раздался звонок из Москвы. Это была Соня. Она рассказала Валентине о том, что её отец в России, лежит в больнице, так как очень тяжело болен, и ему негде жить, так как у себя его они оставить не могут. В квартире тесно, а Таня его не выносит. И Соня просила у Вали денег, чтобы купить отцу, хотя бы комнату. Но при слове «деньги» в Валентину вселился бес, и она раскричалась, что у неё денег нет, они принадлежат Клоду, и она не может ими распоряжаться, и Соня ничего не добилась.

Через какое-то время она позвонила опять. Просила приехать, так как отцу очень плохо, но Валя заявила, что отец сам от неё отказался, уезжать не надо было. У него есть жильё, а вместо этого он её бросил одну в чужой стране, а сам, видите ли, сбежал «на Родину, за которую кровь проливал!»

Третий звонок был последним - Соня сообщила ей о том, что отец её умер. Но на похороны приехать Валя тоже отказалась. А с его вещами милостиво разрешила родне поступать, как тем заблагорассудится. Больше Соня ей уже никогда не звонила.

Конечно же, Валя горько рыдала, узнав о том, что её отца больше нет. Только после того, как потеряла его навсегда, эта несчастная женщина поняла то, что этот человек был единственным в жизни, кто её любил больше жизни и бескорыстно. Этот человек готов был отдать за неё всю свою кровь, всю свою жизнь…

Рассудок Вали всё более помрачался. Она всё дальше уходила от мира во мрак своего всё нарастающего безумия, стала бояться выходить из дома, а пока муж был на работе, тряслась от страха, запершись в спальне и накрывшись с головой одеялом. Над кроватью возвышался бесформенный холм. Лечиться она не пыталась, экономила их с мужем деньги, а муниципальных больниц боялась. Валя теперь боялась всего. Она боялась несчастных случаев, смерти мужа, заболеть, не понимая того, что больна уже давно, пожара или ограбления. Женщина всё больше старела, с возрастом очень сильно располнела, с трудом ходила и стала ещё более неряшливой. Целыми днями и ночами, так как она стала плохо спать, старуха в ночной рубашке топала по дому. От неё ощутимо пованивало. Джо давно уже её бросил. Во Францию уже не приезжал, а потом заболел и скончался на руках у пожилой сестры и племянника, вскоре, радостно заселившегося в его квартиру. Все письма Валентины, которые та посылала Джо, и на которые он не счёл нужным отвечать, хотя и хранил их, этот племянник выбросил.

К тому времени Валентина Соломоновна Анри стала совсем не адекватной. Она впала в детство, путая мужа со своим отцом. К ним в гости больше никто не заходил. Из России к ним уже никто не приезжал. Все боялись устрашающего вида Валентины Соломоновны и её странного поведения, уже не зная, чего от неё ждать. Вокруг неё образовался вакуум. Разве что, верный Клод, превратившийся в толстого старика с одышкой, похожий на гигантского младенца, не оставлял больную жену, ухаживал за ней, мыл её, кормил… время от времени он красил её волосы и укладывал так же, как было когда-то очень давно у его любимой певицы Далиды. Если он был в силах, то наряжал супругу так, как ему хотелось. Делал ей макияж, старательно крася её свинячьи глазки, почти закрытые из-за опустившихся бородавчатых век, надевал на неё подгузник, обувал её распухшие ноги в кроссовки и выводил старушку на прогулку в парк, где они кормили карпов в пруду или фотографировались. Валентине не хотелось уходить из «Раздоров», за которые она принимала парк пригорода Парижа, и несчастная сумасшедшая старуха ныла капризным голосом по-русски, что ещё не увиделась со своими друзьями, не играла с ними в волейбол, и куда-то пропал её лучший друг, Джо. Тогда старый Клод вынимал из сумки мяч, и эти немощные старики шли на площадку, где играли подростки и какое-то время, неуклюже перекидывали этот мяч, еле двигая артритными руками. Глядя на ребят, играющих поодаль, а иногда и присоединившись к ним, оживившаяся, с появившимся блеском в глазах, Валентина Соломоновна, принимавшая молодых французов за друзей юности, азартно выкрикивала по-русски: «Эй, Джо! Не мажь! Смотри, как Серёга сегодня отлично играет! Наташа! Бей на меня! На меня! Молодец! Васильич! Иди к нам! Одного игрока не хватает! Ну, как хочешь... смотри и завидуй, как нам весело!»

Клод с радостью замечал, что у жены на щеках появился румянец, и улыбался счастливой улыбкой, глядя на неё.

Потом они, пообедав на пленэре, усталые, тащились домой, шаркая ватными ногами. Валентина Соломоновна, не замечая того, как с её губы тянется длинная нитка слюны, говорила с мужем только по-русски, давно уже принимая его за своего отца: «Джо сегодня играл не очень. Был не внимателен и заторможен. А знаешь, почему? Он влюблён в меня, я это точно знаю. Папочка, а тебе нравится Джо? Он очень хороший!»

Старик, молча, вёл супругу под руку. Он давно уже привык к её болтовне на языке, который он так и не выучил, поэтому он только понуро кивал, как слон в цирке.

Дома он укладывал старушку в постель, давал ей чашку шоколаду, и сам ложился рядом. Ночью они просыпались, ели, пили чай, потом снова ложились и, поворочавшись, засыпали. Может быть, тогда Валентина Соломоновна и была по-настоящему счастливой, живя в своём мире, «в СССР, с папой и Джо». Так что, можно сказать, что, всё же, Валентине повезло в жизни - она вытянула-таки, счастливый билет! Ведь рядом-то был её верный рыцарь и защитник - Клод.

В одну из таких ночей после игры в «Раздорах» с «Джо», Клод проснулся от холода. Он понял, что печка погасла, а с него упало одеяло. Подняв с пола одеяло и затопив печку дровами, принесёнными из бывшего домика Сары, он пощупал ноги и нос супруги и удивился тому, насколько они холодные. «Сейчас будет тепло…» - тихо бормотал он, растирая ладонями ноги жены, распухшие, как подушки. Но Валентина Соломоновна лежала, ничего ему не отвечая, и… не дышала. Она умерла.

Поняв это, Клод в панике и ужасе забегал по дому, забывая тут же, куда он шёл и зачем, пытался сделать жене искусственное дыхание, но она давно уже одеревенела и остыла. И тогда Клод громко закричал. Таких истошных криков из дома Анри, их соседи не слышали уже давно, с тех пор, как старый Моня сбежал в Россию. Собаки залаяли и завыли, закричали цыганские и арабские младенцы, но так и не заглушили они тоскливый крик из самой души Клода Анри, потерявшего свою «ненаглядную девочку», как называл он подругу жизни.

 

Осиротевший Клод Анри скончался через две недели после похорон супруги. В его доме, как и в случае с Джо, поселился племянник со своей семьёй, так как своих детей у Клода никогда не было.