[700x557]
10 августа, на Одигитрию – Путеводительницу – ехала я в Феодосию к родной сестре моего деда Валентина, Вере, той, что героически ухаживала за парализованным мужем сорок лет. Было очень жарко. Маленький автобус обдавало тёплым, но крепким ветром, а это уже значительно легче! У водителя икона «Одигитрия», значит, направление верное, - словно бы указала его мне Матерь Божия. В то лето жила я в Николаевке, от Феодосии четыре часа на автобусе. Ехала, возможно, проститься, или же повидаться в последний раз. Ехала и не знала – жива ли моя тёта, связи не было. Застала её в печальном состоянии, одинокую старушку под девяносто, – в грязи и вони собачьей шерсти, прилипшей всюду.
-Поехали со мной, тётя Вера, увезу тебя на родину, там остаток дней проживёшь, со мной и мамой.
- Твоя мама, поди, выгонит меня, на порог не пустит? – то ли шутя, то ли всерьёз сказала тёта.
- Почему ты так думаешь? Мама добрая, гнать – не её свойство. Ты сибирский характер забыла?
-Не забыла, потому и говорю. Твой папа, мой племянник, когда сюда с женой приезжал, заняли у меня двести рублей, а отдать забыли… Сибирский характер, вишь ты, у неё, - ушла она в другую комнату с ворчанием, за ней ушли два дворовых пса. Она их, малышей ещё, спасла, вытащила из помойки: кто-то топил - не дотопил, а старушка услышала писк и полезла в мусорные ящики, достала. Давно было, старела с ними, в ограде можно было держать дворняг, но жалела очень – за преданность, за службу. А вот долг тридцатипятилетней давности помнит родному племяннику. Какие-то двести рублей – по тем временам среднемесячная зарплата. Может, ей обидно за обман, а не жалко – кто заглянет в душу, кроме Господа?
Душа её, старушки, в молодости покинувшей Сибирь, прекрасна, а голова разбита. Собственно, поэтому и разбита. Ночью возле её ограды муж избивал жену, а тёта заступалась бесстрашно. Получила железным прутом по голове, но женщину выхватила, убить не дала.
…Ночью, в духоте непроветриваемой комнаты, не спалось.
-Слышь, девка, ты ить не зря таку даль-то ехала, может, хочешь, чтоб я тебе квартирку эту отписала? Ты скажи, не бойсь, нас с тобой двое. Могу и отписать, но не желаю тебе своей судьбы – тяжко одной остаться на чужбине-то.
-Нет, тётя Вера, я не за этим к тебе. Думаю, Бог меня привёл, чтоб священника тебе пригласить, если хочешь поисповедоваться, с Богом соединиться, прощения у Него испросить. Завтра можем сходить с тобой в собор святой Екатерины.
-Нет, в церкву я и без тебя схожу, а сведи ты меня к нотариусу, хочу завещание переписать.
Утром, умывшись и нарядившись, отправились с ней к нотариусу. Из кабинета в коридор, где я её ждала, тёта вышла расстроенная:
- Не хватило двести гривен мне, - говорит, - поехали домой.
Достала из кошелька недостающую сумму, дала ей:
- Чего ты из-за денег огорчаешься? Двести гривен это пустяк.
Она вернулась в кабинет, исправила завещание так, как хотела – на свою внучатую племянницу из Красноярска, Лену, которая все годы её навещала:
- Ну и что, что у Ленки муж богатый, мол, ей не надо ничего. Мало ли что скажет девка - это её квартира - по справедливости!
Мы под ручку вышли с ней, и вдруг меня осенило весельем в сердце: вот зачем я приезжала – двести, ровно двести гривен – отдать долг за покойного отца, чтоб его совесть ТАМ не мучила! Какой Ты милостивый, Бог! Из Сибири – в Крым – долг вернуть привёл!
-Скажи мне, Господи, ПУТЬ, им же пойду: Господи, к Тебе прибегох: научи мя творити волю Твою, яко Ты еси Бог мой! Пробави милость Твою Ведущим тя! - весело пелось в моём сердце славословие всю обратную дорогу в Николаевку. Тёта не решилась ехать со мной, осталась в Феодосии. Хотела быть похороненной там, где могилка её мужа Павла. Он терпеливо смолоду до старости нёс свой крест тяжкой болезни. Крест был им дан один на двоих.