Ледяное сердце.


Дежурный врач, чьё тело ныло от бесконечной двенадцатичасовой смены, наполненной человеческим страданием и болью, с глухим стуном облокотился о холодный подоконник и устало, почти машинально, потянулся, чувствуя, как хрустят позвонки. Он сделал последний глоток остывшего до неприличия кофе и подошёл к широкому, слегка запотевшему окну. За его стеклом, в тёмном вечернем небе, illuminated тусклыми фонарями, крупными, пушистыми хлопьями медленно и величественно падал первый снег, укутывая грязный асфальт и голые ветки деревьев в чистый, девственный саван. Доктор с нервным, срывающимся движением закурил дешёвую сигарету, сделав первую глубокую затяжку, и обернулся к молчаливому медбрату, который перекладывал с места на место стерильные бинты:


— Ну и что нам, собственно, делать-то будем с этой? Она уже совершенно ледяная, буквально не подаёт никаких признаков жизни, какой толк-то возиться с трупом? Все признаки биологической смерти, как говорится, налицо. Морг уже ждёт, они там сегодня, кстати, не особо загружены работой.


Артём, молодой, но уже успевший повидать многое медбрат, молча, с каменным лицом подошёл к каталке, на которой лежало неподвижное, бледное тело молодой женщины, и с профессиональной автоматичностью проверил пульс на запястье. Он действительно не прощупывался, казалось, жизнь давно покинула это хрупкое тело, но вдруг его взгляд упал на лицо, и ему показалось, что длинные, мокрые ресницы женщины едва заметно, почти призрачно подрагивали. Он, затаив дыхание, отбросил со её лба и щёк прядь спутанных, мокрых от снега и воды тёмных волос и на мгновение застыл — измождённое, осунувшееся лицо почему-то показалось ему до боли знакомым, будто из другого измерения, из далёкого, беззаботного прошлого.


«Анна?» — пронеслось у него в голове, как электрический разряд, но он тут же, с усилием отмахнулся от этой абсурдной, невозможной мысли. У той, настоящей Анны, всегда было ухоженное, округлое, милое личико с очаровательными, глубокими ямочками на щеках, которые забавно углублялись каждый раз, когда она заливисто смеялась или просто улыбалась своей солнечной улыбкой. А перед ним сейчас лежала измождённая, худая до синевы, грязная бродяжка совершенно неопределённого возраста, одетая в лохмотья.


Пока Артём стоял в оцепенении у каталки, пытаясь совладать с нахлынувшими воспоминаниями, дежурный врач, Дмитрий Валентинович, уже успел вызвать по внутреннему телефону санитаров из патологоанатомического отделения. Те, люди в тёмно-синих халатах, с бесстрастными, привыкшими ко всему лицами, быстро и без лишних слов перегрузили безжизненное, неподвижное тело на свою специальную, металлическую каталку, накрыли его стандартной казённой простынёгустого серого цвета и без эмоций покатили её по длинному, ярко освещённому коридору в сторону лифта. Доктор, удовлетворённо докурив свою сигарету, уже хотел было выйти из приёмного покоя и наконец-то прилечь отдохнуть, как вдруг его взгляд упал на стол, и он заметил, что забыл отдать санитарам стандартный картонный файл с паспортом и всеми сопроводительными документами несчастной утопленницы. Санитары уже загрузились в медленно движущийся лифт и начали спускаться на подвальный этаж, где располагалось морг.


— Артём, — окликнул он молодого человека, — послушай, у этой бедолаги документы остались тут, на столе. Сбегай, будь друг, отнеси их прямо в морг, передашь в регистратуру, а потом уже свободен, можешь идти и покемарить немного, если силы остались, — сказал он, широко и беззвучно зевая, демонстрируя всю глубину своей усталости.


Артём молча взял предложенные листы, и, чтобы не тратить время на ожидание медлительного лифта, решительно направился к лестнице, ведущей вниз. На бетонной площадке между этажами ярко, почти слепяще горела одна-единственная лампочка без абажура, и её резкий свет упал на верхнюю строку сопроводительного листа, где чётким, казённым почерком были внесены данные погибшей пациентки: Саар Анна Геннадьевна, 17 марта 1994 года рождения. Внутри прозрачного файла лежал влажный, разбухший от воды паспорт, где уцелела и была читаема только заламинированная страница с основными данными и старой фотографией. Все остальные штампы о прописке и прочих жизненных событиях были безвозвратно размыты водой, превратившись в синие и фиолетовые разводы.


У Артёма вдруг задрожали руки, а в груди что-то холодное и тяжелое сжалось в комок. Артём и Анна родились в одном и том же году и даже в одном и том же месяце. Она была старше него всего на несколько дней. Они с самого детства жили в соседних квартирах в одном панельном доме и ходили в одну группу детского сада. Мальчик и девочка с самого раннего, неосознанного детства были абсолютно уверены, что приходятся друг другу самыми настоящими родственниками, почти братом и сестрой.


Анна очень удивилась и даже расстроилась, когда в их квартире внезапно появился маленький, крикливый малыш Тёма, и ей торжественно объявили, что это её родной брат.


— Какой ещё брат? — искренне недоумевала она, хмуря свой маленький лобик. — А Артём тогда кто мне? Мы же всегда вместе?


Родители почему-то дружно рассмеялись её детской непосредственности и терпеливо объяснили, что Артём — просто соседский мальчик, друг. Но как теперь было объяснить всем своим подружкам в садике, что Артём ей вовсе не брат, как она им с гордостью рассказывала, а какой-то там просто сосед? Это же было так сложно и несправедливо!


Примерно такая же, зеркальная история произошла и в семье Артёма, когда у него родилась маленькая сестрёнка Лиза. Его отец, строгий, но справедливый мужчина, сказал, что Артём, как самый старший, теперь должен будет её оберегать, защищать и во всем помогать. А маленький мальчик, подумав, спросил своим серьёзным тоном:


— А Анна как же? Кто будет Анну защищать, если мне теперь нужно Лизу?

— Анна? — не сразу понял отец.

— Ну да, — упрямо кивнул Артём. — Кто Анну будет защищать, если мне теперь Лизу нужно?

Папа мягко улыбнулся его детской логике и обнял сына за плечи:

— Думаю, ты у нас большой и сильный, ты сможешь защитить и Анну, и Лизу. Ты же у нас настоящий молодец, герой.

Мальчишка довольно кивнул, восприняв это как прямое указание к действию, но папа добавил уже более серьёзным тоном:

— Но ты всё-таки не забывай, сынок, Анна тебе просто соседка, хороший друг, а Лиза — твоя родная кровь, сестра.

Артём тогда тоже сильно озадачился этим странным словом «соседка». Он-то думал, что это слово применимо только к пожилым бабушкам, которые живут на первом этаже и подкармливают его конфетами. А при чём здесь Анна, с которой они с пелёнок всегда были неразлучны, делили все игрушки и секреты?

Когда пришло время идти в первый класс, их по распределению записали в параллельные классы, и оба ребёнка устроили своим родителям настоящую истерику и грандиозный скандал.

— Не буду я ходить в эту вашу школу! — кричала Анна, топая ножкой. — Меня там посадили за одну парту с каким-то толстым, противным мальчишкой, он на уроках постоянно достаёт из портфеля бутерброды и громко чавкает! Я хочу сидеть с Артёмом! Только с ним!

Артём же не только выражал яростные претензии, но и предлагал своё, как ему казалось, вполне конструктивное решение проблемы.

— Я больше в эту вашу дурацкую школу ни ногой! — заявил он твёрдо родителям. — В моём классе полно одних девчонок, они всё время шепчутся и рисуют сердечки! Пусть хоть одну на Анну поменяют, она не такая, она с мальчишками в футбол гоняет!

Родители, в конце концов, не выдержали их дуэта и обратились с коллективной просьбой к администрации школы. Детей, к их всеобщей радости, оформили в один класс и даже посадили за одну парту, но с строгим условием, что они не будут вертеться и разговаривать друг с другом на уроках. Артём и Анна радостно пообещали, и так они проучились всю начальную школу за одной партой, боясь сделать лишнее движение, чтобы их опять не рассадили по разным углам.

Они и правда свято блюли уговор и не смели перешептываться на уроках, зато на переменах наверстывали упущенное и не могли наговориться, буквально захлёбываясь словами. Тем одноклассникам, кто дразнил их и называл «женихом и невестой», Артём с горящими глазами доказывал, что Анна его сестра, только не родная, а так… двоюродная. Но мальчишки были неумолимы и продолжали свои дразнилки, и он в итоге смирился с этим статусом.

«Ну и ладно, жених так жених,» — думал он уже тогда. «Вот вырасту большим и сильным и правда женюсь на Анне, тогда все они увидят!» Что именно должны были увидеть эти злые мальчишки, Артём ещё и сам толком не знал и не понимал. Но сама мысль о каком-то счастливом будущем рядом с Аней его почему-то успокаивала и грела.

В подростковом возрасте у Анны неожиданно, как грибы после дождя, появились многочисленные поклонники из параллельного и даже старших классов. Они подстерегали её с Артёмом возле школы и, когда те неразлучно шли домой, пытались выкрасть юную, расцветающую красавицу у её вездесущего и бдительного охранника. Артёмка яростно отбивался своим тяжёлым рюкзаком, наполненным учебниками, и всем, что попадалось под руку — портфелями одноклассников, сменкой, своими собственными кулаками. Анна поначалу ему тоже активно помогала, пуская в ход острые ноготки и громкий визг, но как-то раз после урока физкультуры она вдруг заявила ему с странной улыбкой:

— Знаешь, Артём, не надо меня больше провожать до дома. Я сама.

— Почему? — искренне удивился он. — Тебе же, по-моему, лучше будет. Не надоело ещё каждый день драться, как на ринге?

Она только загадочно пожала плечами, отвернувшись, и Артём, покраснев от обиды, проворчал:

— Ну, как знаешь. Твоё право.

Он вышел из школы и, пройдя мимо шумной группы старшеклассников, спрятался за угол бетонного забора. Рядом со школой как раз возводили новый детский сад, и было много укромных мест. Через минуту он с замиранием сердца увидел, как Анна выбежала со школьного двора к стайке своих подруг, весело помахала кому-то из толпы чужих, взрослых мальчишек и дальше пошла, смеясь, в сопровождении долговязого, атлетичного баскетболиста Руслана, который считался настоящей спортивной гордостью и звездой всей школы. Ошеломлённый Артём, чтобы не закричать от боли и предательства, зажал зубами собственный кулак до боли и стоял так, не двигаясь, до тех пор, пока смеющаяся, счастливая парочка не скрылась из виду за поворотом.

С тех самых пор Артём и Анна стали почти что заклятыми врагами. По крайней мере, Артём с ней почти не разговаривал, гордо проходя мимо, хотя она и пыталась его как-то растормошить, заговорить, вернуть всё как было.

После окончания школы Анна, к всеобщему удивлению, очень рано вышла замуж за того самого баскетболиста и уехала с ним в другой, далёкий регион, где её мужу, как гудел весь район, предложили место игрока в перспективной, подающей надежды команде. Её мама, добрая подруга Артёмовой матери, то и дело, при встречах в подъезде, с гордостью рассказывала о постоянных, головокружительных разъездах молодой, красивой семьи по всей стране, о международных соревнованиях за границей, куда Анна неизменно сопровождала своего знаменитого мужа, о её роскошной, беззаботной и счастливой жизни. Артём слушал эти рассказы вполуха, с каменным лицом, внутренне считая Анну предательницей их детской дружбы и называл её в сердцах нехорошими словами. Хотя где-то в самой глубине души всё же теплилась наивная, детская надежда, что она одумается, уйдёт от своего спортсмена и когда-нибудь станет его женой.

Сам он, недолго думая, поступил в медицинский институт на отделение спортивной медицины. Он всегда восхищался работой врачей во время серьёзных соревнований по боксу и тайно мечтал, что тоже будет залечивать кровавые раны или профессионально откачивать нокаутированных спортсменов прямо на ринге, быть тем, кто даёт им второй шанс.

Но на самом последнем курсе, когда до намеченной, желанной цели оставались считанные месяцы, в его семье случилось страшное, неожиданное горе: внезапно, от обширного инфаркта, не стало отца, опоры всей семьи. Мама от переживаний и горя буквально слегла, и на молодые, но крепкие Артёмовы плечи свалились тяжёлые заботы не только о ней, но и о младшей сестре Лизе, которая ещё не закончила школу. Артём быстро, по-взрослому понял, что чтобы хоть как-то прокормить и обеспечить семью, ему придётся взять срочный академический отпуск и устроиться на любую, но серьёзную и денежную работу.

Он получил в институте все необходимые документы, подтверждающие его достаточную квалификацию, и устроился на работу медбратом в больницу скорой помощи. Новичка сразу же направили в самое пекло — в отделение реанимации, где ему ежедневно приходилось и откачивать умирающих, и обрабатывать страшные раны, и бороться за каждую жизнь. «Ну, не ринг, конечно, но тоже дело благородное и нужное,» — думал Артём, выводя очередного пострадавшего в жутком ДТП из глубокого болевого шока. Он даже не мечтал о таком повороте судьбы и стал подумывать, стоит ли ему возвращаться к прежней цели или остаться здесь, в реанимации, и помогать самым обычным людям в их самые страшные минуты.

И теперь эту самую Анну, его Анну, такую исхудавшую, грязную и беспомощную, увозили в морг, как какую-то безымянную бродяжку!

Артём, не помня себя, бросился бежать по лестнице, догнал санитаров уже у самых металлических дверей морга и резко остановил каталку:

— Ребята, стоп! Стойте! Произошла ошибка, понимаете? Ошибочка вышла. Срочно её обратно, в реанимацию, живо! — его голос дрожал от нахлынувших эмоций.

— Ты что, с ума сошёл? — удивился старший санитар. — Дежурный врач чётко написал и подписал: смерть от переохлаждения. Всё по протоколу.

— Да погодите вы, не спешите! — уже прикрикнул на них Артём, видя, что они уже собрались втолкнуть зловещую каталку в холодный, тёмный холодильник.

Он сам схватился за ручку, развернул её и потащил обратно к лифту, не слушая возмущённых возгласов.

— Артём Николаевич, ладно, но тогда это только под вашу личную ответственность! — крикнул ему вдогонку старший санитар, разводя руками.

— Ну, разумеется, я так и понял! — крикнул им в ответ Артём, уже заходя в кабину лифта.

В реанимационном отделении в тот вечер лежали всего две пациентки: пожилая бабушка с обширным инфарктом и молодая женщина с черепно-мозговой травмой после падения с высоты. Артём аккуратно подхватил Анну на руки — она была ужасно лёгкой, как подросток, — и переложил на свободную, застеленную чистой простынёй койку. «Плохо дело, очень плохо,» — пронеслось у него в голове, он тщательно укутал промёрзшее тело пациентки сухим стерильным полотенцем и быстрыми, точными движениями обрезал её длинные, мокрые, спутанные волосы как можно короче, чтобы они не мешали. Затем он аккуратно обмотал её голову другим полотенцем и немедленно поставил капельницу с обычным общеукрепляющим раствором и электролитами.

Состояние было крайне тяжёлым, но, как ни странно, стабильным: температура тела упала до критически низкой отметки, по приборам пульс едва достигал сорока ударов в минуту, артериальное давление было опасно низким.

Он не отходил от койки, смотря на Анну и всё ещё не мог поверить, что это она, его весёлая, жизнерадостная Аня. Тонкая, синюшная кожа плотно обтягивала кости, ничего в её облике не указывало на ту самую роскошную, счастливую жизнь, о которой с таким воодушевлением и гордостью рассказывала её мать. Вдруг Артём услышал за своей спиной резкий, недовольный голос дежурного врача:

— Артём, а что здесь, собственно, происходит? Я не понимаю.

— Дмитрий Валентинович, пациентка всё ещё жива, смотрите, признаки есть! Ну, сами посмотрите на монитор, — указал он дрожащей рукой на мерцающие цифры.

— Погоди, я не понял, её же уже увезли санитары из морга. Каким волшебным образом она снова оказалась здесь, в реанимации? — у врача округлились глаза от изумления.

Артёму пришлось во всём признаться, опустив голову:

— Это я их догнал на лестнице и развернул каталку обратно. Я не мог позволить… Я видел, что она жива!

— Ты что, совсем спятил? Хочешь меня под статью подвести? — распалился доктор Дмитрий Валентинович. — Типа, неоказание помощи или халатное неисполнение прямых служебных обязанностей? Ты этого добиваешься? Ты понимаешь, что ты натворил?

— Да не было у меня никакого злого умысла, честно, просто… эта женщина… это моя двоюродная сестра, — соврал Артём, опуская глаза ещё ниже.

Врач оторопел, он никак не мог представить, что эта подобранная на улице бомжиха могла оказаться нормальным человеком, да ещё и близкой родственницей его ответственного сотрудника.

— Это что ж ты за ней так не уследил, а? — спросил он уже более мягко. — Как она, бедолага, до такого состояния дошла? Совсем замёрзла, обессилела.

— Не знаю, — честно признался Артём. — Вот жду не дождусь, когда она в себя придёт и всё расскажет. Не могу же я её вот так просто отдать…

— Так, вот что, — деловито потёр ладони доктор, принимая решение. — Раз уж она тебе так дорога, я сейчас попробую хороший, сильный препарат подогнать, а не эту вашу стандартную припарку. Держись, сестрёнка.

Он куда-то ушёл и через несколько минут вернулся с новым, небольшим флаконом. Артём быстро сменил его в капельнице и горячо, с дрожью в голосе поблагодарил начальника:

— Спасибо вам, Дмитрий Валентинович, огромное спасибо! Я ваш должник навеки.

— Да не за что, — отмахнулся доктор. — Как-никак, я же всё-таки доктор, а не мясник, — и он снова ушёл в свою комнату отдыха, пока было затишье.

Артём дождался, пока весь раствор полностью не вышел из системы, аккуратно вынул иглу из вены и опустился на жёсткий стул рядом с кроватью, прикрыв глаза. В голове крутились тысячи мыслей, обрывки воспоминаний, мешая даже на короткое время отключиться и хоть немного отдохнуть.

Вдруг он с поразительной ясностью вспомнил слова своего отца, сказанные ему в том самом, далёком и беззаботном детстве: «Думаю, ты сможешь защитить и Анну, и Лизу. Ты же у нас молодец.» Он прошептал в тишину палаты: «Ну вот, пап, пришлось, как ты и говорил…» и незаметно для себя задремал от изнеможения.

Под самое утро его разбудил тихий, слабый стон. Анна тяжело, прерывисто дышала и повторяла одно и то же слово, еле слышно: «Зачем… зачем?» Артём подскочил и подошёл к ней ближе.

— Аня, Анна, — тихо, ласково позвал он, боясь спугнуть. — Ты меня слышишь?

Она с огромным усилием приоткрыла глаза и, видимо, не узнав его в полумраке, чуть слышно, шёпотом просипела:

— Зачем вы меня спасли? Я не хочу… не хочу больше жить. Оставьте меня.

— Это я, Артём. Ты узнаёшь? Успокойся, пожалуйста, с тобой теперь всё будет хорошо, я рядом, — он сжал её холодную руку в своей.

Она всмотрелась в его черты, будто продираясь сквозь туман, и вдруг заплакала тихими, безутешными слезами:

— Артём… это правда ты? Я не хочу… не хочу так…

Он сделал ей успокоительный укол, чтобы она поспала и набралась сил, и снова сел рядом, не отпуская её руку. «Что значат её слова? Она что, намеренно пыталась покончить с собой?» — угрюмо думал он, чувствуя, как сердце разрывается от боли. «А что её, весёлую, сильную, могло до такого довести?» Сдав смену, Артём попросил дежурную медсестру Марину уделить его «сестре» особое внимание, не спускать с неё глаз. Сменщица, добрая женщина, пообещала лично приглядеть и, если что-то случится, сразу же позвонить ему.

Приехав домой, Артём, не заходя к себе, первым делом позвонил в дверь напротив, в квартиру Анны.

— Вероника Петровна, вы с Аней давно общались? — спросил он у её матери, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Не так уж и давно, позавчера вроде бы. Она звонила, сказала, что они снова собираются, едут за границу, на какие-то сборы, и звонить она какое-то время не сможет. А что такое случилось? — женщина насторожилась.

— Да как вам сказать… — Артём замялся. — К нам в больницу ночью поступила одна пациентка, ну, уж очень на вашу Аню похожая. Но раз она за границей, значит, это не она, просто поразительное сходство, — отозвался он и хотел было уже развернуться и уйти, чтобы не волновать женщину зря, но тут Вероника Петровна схватила его за рукав и не отпускала.

— Погоди, Артём, погоди, сынок… что-то у меня на душе сразу неспокойно стало, понимаешь? Голос у неё по телефону в тот раз был какой-то странный, уставший, безжизненный. Я спросила, что с ней, а она мне говорит: «Не переживай, мол, мам, просто насморк небольшой, всё пройдёт.» А у меня потом весь день осадок тяжёлый на душе был, будто она мне неправду какую-то сказала. Не обманешь ведь сердце материнское, чует беду.

Артём как мог успокоил её, сказал, что всё хорошо, и наконец пошёл к себе, но покой к нему так и не вернулся. Вечером, как он и feared, раздался звонок от дежурной медсестры Марины:

— Артём, тут твоя сестрёнка, прости Господи, пыталась из окна второго этажа выйти, еле удержали, скандал был жуткий. Боюсь, как бы её теперь в психушку не перевели, врачи уже поговаривают. Приезжай, она тебя, кажется, слушается.

Виктор немедленно, не думая, рванул в больницу. Анна лежала под капельницей, уже с седативными, но, увидев его, демонстративно отвернулась к окну, из чего он сразу сделал вывод, что она в полном сознании и узнала его.

— Ну что, поговорим начистоту? — тихо спросил он, садясь на стул рядом.

Она молчала, глочая слезы.

— Твоя мама рассказывала, что на днях ты с мужем собиралась за границу, на сборы.

— Мама… ну да, конечно, — горько усмехнулась она, не оборачиваясь. — Она же свято уверена, что у её доченьки всё в полном, идеальном порядке. По-другому у её perfect daughter быть просто не может, правда? — она вдруг развернулась к нему, и в её глазах стояла такая бездонная боль, что он внутренне содрогнулся. — А я… я всё это время, все эти годы, врала им, как последняя сука. Никуда я со своим Русланом никуда не ездила, потому что он меня никогда с собой не брал. Говорил, нечего ему, звезде, таскать с собой обузу, нечего мне в пустой квартире в чужом городе скучать. И знаешь что? Я скучала в своём же родном городе, одна. Профессии нормальной нет, образования толком тоже. Одна дорога — на рынке торговать овощами. Я так и устроилась. А супруг, как узнал, так просто рассвирепел, избил меня до синих синяков. Говорит, ещё не хватало, чтобы его жена, будущая звезда, торгашкой на рынке работала, позорит его. А я ему говорю: «Да лучше я честной торгашкой буду, чем целыми днями, как птица в золотой клетке, одна сидеть, с потолком разговаривать.» Потом он совсем озверел, похоже, любовницу какую-то завёл из своих фанаток. А меня только во всём и винил: и что у него в команде не ладится, и что соревнования вечно проигрывают — всё из-за меня, несчастливой. В общем, я не выдержала и ушла от него, а родителям продолжала по телефону бодрым голосом рассказывать, что у меня всё супер, классно и роскошно.

Жила в дешёвом хостеле с гастарбайтерами, питалась чем попало, испортила полностью желудок. В итоге начала постоянно болеть и худеть, и меня перестали ставить на хорошие, продуктовые ряды — мол, вид у тебя, девочка, не презентабельный, клиентов отпугиваешь. Перешла на торговлю дешёвыми сувенирами, но выручка там была совсем смешная, на жизнь не хватало. Когда удавалось заработать чуть больше, все деньги тут же уходили на лекарства. Чем дальше, тем страшнее и безысходнее становилось. В какой-то момент я просто сломалась и поняла, что больше не могу ходить на эту унизительную работу и решила: будь что будет, поеду домой, к маме, покаюсь во всём. Не выгонят же родные из собственного дома. Как я добралась сюда — это отдельная, унизительная история, даже вспоминать страшно и не хочется.

И вот иду я по родному, такому знакомому городу, еле ноги волочу, думаю: «Ну, наконец-то я дома, сейчас всё наладится.» И в этот самый момент у меня в кармане звонит телефон: мама. «Доченька, как ты?» — таким ласковым голосом. Ну, я и не смогла признаться, как я и где нахожусь. Начала опять, по старой привычке, рассказывать, что мы уже в аэропорту, скоро улетаем в солнечную Италию. И вдруг поднимаю глаза и вижу — стоит на тротуаре наш бывший школьный учитель истории, Иван Васильевич, и он слышит все мои бредни и смотрит на меня с таким недоумением и даже брезгливостью… Я быстренько, запинаясь, попрощалась с мамой и как побежала прочь, куда глаза глядят. Бегу, а самой так стыдно, так противно за себя, что жить не хочется. Кому я такая, лживая, нищая, больная, нужна? Маме? Брату Диме? Да они замертво упадут, как увидят, какая «золотая» родственница к ним заявилась. Добежала до речного моста и просто бросилась вниз, в воду. И знаешь, что самое ужасное и ироничное? Вода оказалась обжигающе холодной, меня всю сразу сковало, свело судорогой. А я, понимаешь, не тону. Я ведь всегда была хорошей пловчихой. Надеялась, что вода в одежду быстро наберётся, на дно потащит, а оно не получается. Зубами стучу, вся синяя, не знаю, сколько я там барахталась в этой ледяной воде, пока совсем не отключилась…

Артём смахнул с лба холодный пот и сжал её руку ещё крепче.

— Эх, Анка, что же ты с собой сделала… и ради кого? Ради этого позёрного баскетболиста-неудачника?

— Ой, не напоминай ты мне о нём, пожалуйста, — взмолилась она, закрывая глаза. — Если бы ты только слышал, какими сладкими, бархатными речами он меня тогда завлекал, какие замки на песке строил…

— Я вчера с твоей мамой разговаривал, — твёрдо сказал Артём. — Она чувствует, что ты что-то не договариваешь, сильно переживает за тебя. Давай я ей сейчас позвоню. Ну пусть она приедет, увидит тебя. Всё равно уже не скроешь.

Анна сначала испуганно замотала головой, а потом снова заплакала, но уже не от отчаяния, а от облегчения.

— А может, и правда… Пусть уж лучше она меня здесь, под капельницей, увидит, но живую, чем опознает в морге в моём знаменитом, «именитом» пуховике, который он мне когда-то подарил…

Через час Вероника Петровна была уже возле дочери. Она обняла её, рыдая так, как плачут над усопшими, гладила по испуганно вздрагивающим плечам и приговаривала сквозь слёзы:

— Родная моя, детка, прости меня, что недоглядела, не защитила тебя…

Анна, в свою очередь, сама рыдающую мать гладила по поседевшим от горя волосам и приговаривала устало:

— Не надо, мамочка, ну не надо, я же жива, всё хорошо…

Прошло две недели усиленного, почти насильственного питания, неспешных прогулок по больничному саду на свежем воздухе и интенсивной витаминной терапии. Анна заметно похорошела, округлилась, на её щеках вновь, как в детстве, появились те самые забавные, милые ямочки, с лица окончательно исчезли синяки и следы истощения, а губы приобрели здоровый, естественный розовый цвет.

Проходя как-то раз мимо её палаты, Дмитрий Валентинович даже непроизвольно присвистнул от удивления:

— Ничего себе, какие же у нас тут красотки-то лежат! Прямо как с обложки!

Но его тут же осадил подошедший Артём, перекрыв собой дверь:

— Простите, Дмитрий Валентинович, я тогда сказал вам неправду. Анна мне не сестра, а моя будущая жена. Так что, пожалуйста, проходите мимо, не смущайте мою невесту, — заявил он твёрдо, глядя начальнику прямо в глаза.

— Эх, — вздохнул доктор, но с улыбкой, — какая нынче молодёжь пошла, всё что-то мутят, друг другу мозги пудрят. Ну ладно, ладно, здоровья вам, — и он пошёл дальше по своим делам.

В день выписки Анна, идя по длинному больничному коридору с огромным букетом роз, который ей подарил Артём, светло и благодарно улыбалась всем встречающимся врачам, медсёстрам, санитаркам, от души благодарила каждого и прощалась.

Работники морга, курившие у чёрного выхода, завидев её, оживлённую и цветущую, почтительно сняли шапки и поздоровались. А потом переглянулись с немым удивлением, но она этого уже не видела и не слышала. Она шла домой, держась за руку Артёма, и впервые за несколько долгих, мучительных лет от всей души, всем сердцем хотела жить. И не просто существовать, а по-настоящему жить, любить и быть безмерно любимой, потому что именно сегодня утром Артём, её мальчик из детства, предложил ей стать его женой, и она, плача от счастья, сказала ему долгожданное «да».


Дежурный врач, чьё тело ныло от бесконечной двенадцатичасовой смены, наполненной человеческим страданием и болью, с глухим стуном облокотился о холодный подоконник и устало, почти машинально, потянулся, чувствуя, как хрустят позвонки. Он сделал последний глоток остывшего до неприличия кофе и подошёл к широкому, слегка запотевшему окну. За его стеклом, в тёмном вечернем небе, illuminated тусклыми фонарями, крупными, пушистыми хлопьями медленно и величественно падал первый снег, укутывая грязный асфальт и голые ветки деревьев в чистый, девственный саван. Доктор с нервным, срывающимся движением закурил дешёвую сигарету, сделав первую глубокую затяжку, и обернулся к молчаливому медбрату, который перекладывал с места на место стерильные бинты:


— Ну и что нам, собственно, делать-то будем с этой? Она уже совершенно ледяная, буквально не подаёт никаких признаков жизни, какой толк-то возиться с трупом? Все признаки биологической смерти, как говорится, налицо. Морг уже ждёт, они там сегодня, кстати, не особо загружены работой.


Артём, молодой, но уже успевший повидать многое медбрат, молча, с каменным лицом подошёл к каталке, на которой лежало неподвижное, бледное тело молодой женщины, и с профессиональной автоматичностью проверил пульс на запястье. Он действительно не прощупывался, казалось, жизнь давно покинула это хрупкое тело, но вдруг его взгляд упал на лицо, и ему показалось, что длинные, мокрые ресницы женщины едва заметно, почти призрачно подрагивали. Он, затаив дыхание, отбросил со её лба и щёк прядь спутанных, мокрых от снега и воды тёмных волос и на мгновение застыл — измождённое, осунувшееся лицо почему-то показалось ему до боли знакомым, будто из другого измерения, из далёкого, беззаботного прошлого.


«Анна?» — пронеслось у него в голове, как электрический разряд, но он тут же, с усилием отмахнулся от этой абсурдной, невозможной мысли. У той, настоящей Анны, всегда было ухоженное, округлое, милое личико с очаровательными, глубокими ямочками на щеках, которые забавно углублялись каждый раз, когда она заливисто смеялась или просто улыбалась своей солнечной улыбкой. А перед ним сейчас лежала измождённая, худая до синевы, грязная бродяжка совершенно неопределённого возраста, одетая в лохмотья.


Пока Артём стоял в оцепенении у каталки, пытаясь совладать с нахлынувшими воспоминаниями, дежурный врач, Дмитрий Валентинович, уже успел вызвать по внутреннему телефону санитаров из патологоанатомического отделения. Те, люди в тёмно-синих халатах, с бесстрастными, привыкшими ко всему лицами, быстро и без лишних слов перегрузили безжизненное, неподвижное тело на свою специальную, металлическую каталку, накрыли его стандартной казённой простынёгустого серого цвета и без эмоций покатили её по длинному, ярко освещённому коридору в сторону лифта. Доктор, удовлетворённо докурив свою сигарету, уже хотел было выйти из приёмного покоя и наконец-то прилечь отдохнуть, как вдруг его взгляд упал на стол, и он заметил, что забыл отдать санитарам стандартный картонный файл с паспортом и всеми сопроводительными документами несчастной утопленницы. Санитары уже загрузились в медленно движущийся лифт и начали спускаться на подвальный этаж, где располагалось морг.


— Артём, — окликнул он молодого человека, — послушай, у этой бедолаги документы остались тут, на столе. Сбегай, будь друг, отнеси их прямо в морг, передашь в регистратуру, а потом уже свободен, можешь идти и покемарить немного, если силы остались, — сказал он, широко и беззвучно зевая, демонстрируя всю глубину своей усталости.


Артём молча взял предложенные листы, и, чтобы не тратить время на ожидание медлительного лифта, решительно направился к лестнице, ведущей вниз. На бетонной площадке между этажами ярко, почти слепяще горела одна-единственная лампочка без абажура, и её резкий свет упал на верхнюю строку сопроводительного листа, где чётким, казённым почерком были внесены данные погибшей пациентки: Саар Анна Геннадьевна, 17 марта 1994 года рождения. Внутри прозрачного файла лежал влажный, разбухший от воды паспорт, где уцелела и была читаема только заламинированная страница с основными данными и старой фотографией. Все остальные штампы о прописке и прочих жизненных событиях были безвозвратно размыты водой, превратившись в синие и фиолетовые разводы.


У Артёма вдруг задрожали руки, а в груди что-то холодное и тяжелое сжалось в комок. Артём и Анна родились в одном и том же году и даже в одном и том же месяце. Она была старше него всего на несколько дней. Они с самого детства жили в соседних квартирах в одном панельном доме и ходили в одну группу детского сада. Мальчик и девочка с самого раннего, неосознанного детства были абсолютно уверены, что приходятся друг другу самыми настоящими родственниками, почти братом и сестрой.


Анна очень удивилась и даже расстроилась, когда в их квартире внезапно появился маленький, крикливый малыш Тёма, и ей торжественно объявили, что это её родной брат.


— Какой ещё брат? — искренне недоумевала она, хмуря свой маленький лобик. — А Артём тогда кто мне? Мы же всегда вместе?


Родители почему-то дружно рассмеялись её детской непосредственности и терпеливо объяснили, что Артём — просто соседский мальчик, друг. Но как теперь было объяснить всем своим подружкам в садике, что Артём ей вовсе не брат, как она им с гордостью рассказывала, а какой-то там просто сосед? Это же было так сложно и несправедливо!


Примерно такая же, зеркальная история произошла и в семье Артёма, когда у него родилась маленькая сестрёнка Лиза. Его отец, строгий, но справедливый мужчина, сказал, что Артём, как самый старший, теперь должен будет её оберегать, защищать и во всем помогать. А маленький мальчик, подумав, спросил своим серьёзным тоном:


— А Анна как же? Кто будет Анну защищать, если мне теперь нужно Лизу?

— Анна? — не сразу понял отец.

— Ну да, — упрямо кивнул Артём. — Кто Анну будет защищать, если мне теперь Лизу нужно?

Папа мягко улыбнулся его детской логике и обнял сына за плечи:

— Думаю, ты у нас большой и сильный, ты сможешь защитить и Анну, и Лизу. Ты же у нас настоящий молодец, герой.

Мальчишка довольно кивнул, восприняв это как прямое указание к действию, но папа добавил уже более серьёзным тоном:

— Но ты всё-таки не забывай, сынок, Анна тебе просто соседка, хороший друг, а Лиза — твоя родная кровь, сестра.

Артём тогда тоже сильно озадачился этим странным словом «соседка». Он-то думал, что это слово применимо только к пожилым бабушкам, которые живут на первом этаже и подкармливают его конфетами. А при чём здесь Анна, с которой они с пелёнок всегда были неразлучны, делили все игрушки и секреты?

Когда пришло время идти в первый класс, их по распределению записали в параллельные классы, и оба ребёнка устроили своим родителям настоящую истерику и грандиозный скандал.

— Не буду я ходить в эту вашу школу! — кричала Анна, топая ножкой. — Меня там посадили за одну парту с каким-то толстым, противным мальчишкой, он на уроках постоянно достаёт из портфеля бутерброды и громко чавкает! Я хочу сидеть с Артёмом! Только с ним!

Артём же не только выражал яростные претензии, но и предлагал своё, как ему казалось, вполне конструктивное решение проблемы.

— Я больше в эту вашу дурацкую школу ни ногой! — заявил он твёрдо родителям. — В моём классе полно одних девчонок, они всё время шепчутся и рисуют сердечки! Пусть хоть одну на Анну поменяют, она не такая, она с мальчишками в футбол гоняет!

Родители, в конце концов, не выдержали их дуэта и обратились с коллективной просьбой к администрации школы. Детей, к их всеобщей радости, оформили в один класс и даже посадили за одну парту, но с строгим условием, что они не будут вертеться и разговаривать друг с другом на уроках. Артём и Анна радостно пообещали, и так они проучились всю начальную школу за одной партой, боясь сделать лишнее движение, чтобы их опять не рассадили по разным углам.

Они и правда свято блюли уговор и не смели перешептываться на уроках, зато на переменах наверстывали упущенное и не могли наговориться, буквально захлёбываясь словами. Тем одноклассникам, кто дразнил их и называл «женихом и невестой», Артём с горящими глазами доказывал, что Анна его сестра, только не родная, а так… двоюродная. Но мальчишки были неумолимы и продолжали свои дразнилки, и он в итоге смирился с этим статусом.

«Ну и ладно, жених так жених,» — думал он уже тогда. «Вот вырасту большим и сильным и правда женюсь на Анне, тогда все они увидят!» Что именно должны были увидеть эти злые мальчишки, Артём ещё и сам толком не знал и не понимал. Но сама мысль о каком-то счастливом будущем рядом с Аней его почему-то успокаивала и грела.

В подростковом возрасте у Анны неожиданно, как грибы после дождя, появились многочисленные поклонники из параллельного и даже старших классов. Они подстерегали её с Артёмом возле школы и, когда те неразлучно шли домой, пытались выкрасть юную, расцветающую красавицу у её вездесущего и бдительного охранника. Артёмка яростно отбивался своим тяжёлым рюкзаком, наполненным учебниками, и всем, что попадалось под руку — портфелями одноклассников, сменкой, своими собственными кулаками. Анна поначалу ему тоже активно помогала, пуская в ход острые ноготки и громкий визг, но как-то раз после урока физкультуры она вдруг заявила ему с странной улыбкой:

— Знаешь, Артём, не надо меня больше провожать до дома. Я сама.

— Почему? — искренне удивился он. — Тебе же, по-моему, лучше будет. Не надоело ещё каждый день драться, как на ринге?

Она только загадочно пожала плечами, отвернувшись, и Артём, покраснев от обиды, проворчал:

— Ну, как знаешь. Твоё право.

Он вышел из школы и, пройдя мимо шумной группы старшеклассников, спрятался за угол бетонного забора. Рядом со школой как раз возводили новый детский сад, и было много укромных мест. Через минуту он с замиранием сердца увидел, как Анна выбежала со школьного двора к стайке своих подруг, весело помахала кому-то из толпы чужих, взрослых мальчишек и дальше пошла, смеясь, в сопровождении долговязого, атлетичного баскетболиста Руслана, который считался настоящей спортивной гордостью и звездой всей школы. Ошеломлённый Артём, чтобы не закричать от боли и предательства, зажал зубами собственный кулак до боли и стоял так, не двигаясь, до тех пор, пока смеющаяся, счастливая парочка не скрылась из виду за поворотом.

С тех самых пор Артём и Анна стали почти что заклятыми врагами. По крайней мере, Артём с ней почти не разговаривал, гордо проходя мимо, хотя она и пыталась его как-то растормошить, заговорить, вернуть всё как было.

После окончания школы Анна, к всеобщему удивлению, очень рано вышла замуж за того самого баскетболиста и уехала с ним в другой, далёкий регион, где её мужу, как гудел весь район, предложили место игрока в перспективной, подающей надежды команде. Её мама, добрая подруга Артёмовой матери, то и дело, при встречах в подъезде, с гордостью рассказывала о постоянных, головокружительных разъездах молодой, красивой семьи по всей стране, о международных соревнованиях за границей, куда Анна неизменно сопровождала своего знаменитого мужа, о её роскошной, беззаботной и счастливой жизни. Артём слушал эти рассказы вполуха, с каменным лицом, внутренне считая Анну предательницей их детской дружбы и называл её в сердцах нехорошими словами. Хотя где-то в самой глубине души всё же теплилась наивная, детская надежда, что она одумается, уйдёт от своего спортсмена и когда-нибудь станет его женой.

Сам он, недолго думая, поступил в медицинский институт на отделение спортивной медицины. Он всегда восхищался работой врачей во время серьёзных соревнований по боксу и тайно мечтал, что тоже будет залечивать кровавые раны или профессионально откачивать нокаутированных спортсменов прямо на ринге, быть тем, кто даёт им второй шанс.

Но на самом последнем курсе, когда до намеченной, желанной цели оставались считанные месяцы, в его семье случилось страшное, неожиданное горе: внезапно, от обширного инфаркта, не стало отца, опоры всей семьи. Мама от переживаний и горя буквально слегла, и на молодые, но крепкие Артёмовы плечи свалились тяжёлые заботы не только о ней, но и о младшей сестре Лизе, которая ещё не закончила школу. Артём быстро, по-взрослому понял, что чтобы хоть как-то прокормить и обеспечить семью, ему придётся взять срочный академический отпуск и устроиться на любую, но серьёзную и денежную работу.

Он получил в институте все необходимые документы, подтверждающие его достаточную квалификацию, и устроился на работу медбратом в больницу скорой помощи. Новичка сразу же направили в самое пекло — в отделение реанимации, где ему ежедневно приходилось и откачивать умирающих, и обрабатывать страшные раны, и бороться за каждую жизнь. «Ну, не ринг, конечно, но тоже дело благородное и нужное,» — думал Артём, выводя очередного пострадавшего в жутком ДТП из глубокого болевого шока. Он даже не мечтал о таком повороте судьбы и стал подумывать, стоит ли ему возвращаться к прежней цели или остаться здесь, в реанимации, и помогать самым обычным людям в их самые страшные минуты.

И теперь эту самую Анну, его Анну, такую исхудавшую, грязную и беспомощную, увозили в морг, как какую-то безымянную бродяжку!

Артём, не помня себя, бросился бежать по лестнице, догнал санитаров уже у самых металлических дверей морга и резко остановил каталку:

— Ребята, стоп! Стойте! Произошла ошибка, понимаете? Ошибочка вышла. Срочно её обратно, в реанимацию, живо! — его голос дрожал от нахлынувших эмоций.

— Ты что, с ума сошёл? — удивился старший санитар. — Дежурный врач чётко написал и подписал: смерть от переохлаждения. Всё по протоколу.

— Да погодите вы, не спешите! — уже прикрикнул на них Артём, видя, что они уже собрались втолкнуть зловещую каталку в холодный, тёмный холодильник.

Он сам схватился за ручку, развернул её и потащил обратно к лифту, не слушая возмущённых возгласов.

— Артём Николаевич, ладно, но тогда это только под вашу личную ответственность! — крикнул ему вдогонку старший санитар, разводя руками.

— Ну, разумеется, я так и понял! — крикнул им в ответ Артём, уже заходя в кабину лифта.

В реанимационном отделении в тот вечер лежали всего две пациентки: пожилая бабушка с обширным инфарктом и молодая женщина с черепно-мозговой травмой после падения с высоты. Артём аккуратно подхватил Анну на руки — она была ужасно лёгкой, как подросток, — и переложил на свободную, застеленную чистой простынёй койку. «Плохо дело, очень плохо,» — пронеслось у него в голове, он тщательно укутал промёрзшее тело пациентки сухим стерильным полотенцем и быстрыми, точными движениями обрезал её длинные, мокрые, спутанные волосы как можно короче, чтобы они не мешали. Затем он аккуратно обмотал её голову другим полотенцем и немедленно поставил капельницу с обычным общеукрепляющим раствором и электролитами.

Состояние было крайне тяжёлым, но, как ни странно, стабильным: температура тела упала до критически низкой отметки, по приборам пульс едва достигал сорока ударов в минуту, артериальное давление было опасно низким.

Он не отходил от койки, смотря на Анну и всё ещё не мог поверить, что это она, его весёлая, жизнерадостная Аня. Тонкая, синюшная кожа плотно обтягивала кости, ничего в её облике не указывало на ту самую роскошную, счастливую жизнь, о которой с таким воодушевлением и гордостью рассказывала её мать. Вдруг Артём услышал за своей спиной резкий, недовольный голос дежурного врача:

— Артём, а что здесь, собственно, происходит? Я не понимаю.

— Дмитрий Валентинович, пациентка всё ещё жива, смотрите, признаки есть! Ну, сами посмотрите на монитор, — указал он дрожащей рукой на мерцающие цифры.

— Погоди, я не понял, её же уже увезли санитары из морга. Каким волшебным образом она снова оказалась здесь, в реанимации? — у врача округлились глаза от изумления.

Артёму пришлось во всём признаться, опустив голову:

— Это я их догнал на лестнице и развернул каталку обратно. Я не мог позволить… Я видел, что она жива!

— Ты что, совсем спятил? Хочешь меня под статью подвести? — распалился доктор Дмитрий Валентинович. — Типа, неоказание помощи или халатное неисполнение прямых служебных обязанностей? Ты этого добиваешься? Ты понимаешь, что ты натворил?

— Да не было у меня никакого злого умысла, честно, просто… эта женщина… это моя двоюродная сестра, — соврал Артём, опуская глаза ещё ниже.

Врач оторопел, он никак не мог представить, что эта подобранная на улице бомжиха могла оказаться нормальным человеком, да ещё и близкой родственницей его ответственного сотрудника.

— Это что ж ты за ней так не уследил, а? — спросил он уже более мягко. — Как она, бедолага, до такого состояния дошла? Совсем замёрзла, обессилела.

— Не знаю, — честно признался Артём. — Вот жду не дождусь, когда она в себя придёт и всё расскажет. Не могу же я её вот так просто отдать…

— Так, вот что, — деловито потёр ладони доктор, принимая решение. — Раз уж она тебе так дорога, я сейчас попробую хороший, сильный препарат подогнать, а не эту вашу стандартную припарку. Держись, сестрёнка.

Он куда-то ушёл и через несколько минут вернулся с новым, небольшим флаконом. Артём быстро сменил его в капельнице и горячо, с дрожью в голосе поблагодарил начальника:

— Спасибо вам, Дмитрий Валентинович, огромное спасибо! Я ваш должник навеки.

— Да не за что, — отмахнулся доктор. — Как-никак, я же всё-таки доктор, а не мясник, — и он снова ушёл в свою комнату отдыха, пока было затишье.

Артём дождался, пока весь раствор полностью не вышел из системы, аккуратно вынул иглу из вены и опустился на жёсткий стул рядом с кроватью, прикрыв глаза. В голове крутились тысячи мыслей, обрывки воспоминаний, мешая даже на короткое время отключиться и хоть немного отдохнуть.

Вдруг он с поразительной ясностью вспомнил слова своего отца, сказанные ему в том самом, далёком и беззаботном детстве: «Думаю, ты сможешь защитить и Анну, и Лизу. Ты же у нас молодец.» Он прошептал в тишину палаты: «Ну вот, пап, пришлось, как ты и говорил…» и незаметно для себя задремал от изнеможения.

Под самое утро его разбудил тихий, слабый стон. Анна тяжело, прерывисто дышала и повторяла одно и то же слово, еле слышно: «Зачем… зачем?» Артём подскочил и подошёл к ней ближе.

— Аня, Анна, — тихо, ласково позвал он, боясь спугнуть. — Ты меня слышишь?

Она с огромным усилием приоткрыла глаза и, видимо, не узнав его в полумраке, чуть слышно, шёпотом просипела:

— Зачем вы меня спасли? Я не хочу… не хочу больше жить. Оставьте меня.

— Это я, Артём. Ты узнаёшь? Успокойся, пожалуйста, с тобой теперь всё будет хорошо, я рядом, — он сжал её холодную руку в своей.

Она всмотрелась в его черты, будто продираясь сквозь туман, и вдруг заплакала тихими, безутешными слезами:

— Артём… это правда ты? Я не хочу… не хочу так…

Он сделал ей успокоительный укол, чтобы она поспала и набралась сил, и снова сел рядом, не отпуская её руку. «Что значат её слова? Она что, намеренно пыталась покончить с собой?» — угрюмо думал он, чувствуя, как сердце разрывается от боли. «А что её, весёлую, сильную, могло до такого довести?» Сдав смену, Артём попросил дежурную медсестру Марину уделить его «сестре» особое внимание, не спускать с неё глаз. Сменщица, добрая женщина, пообещала лично приглядеть и, если что-то случится, сразу же позвонить ему.

Приехав домой, Артём, не заходя к себе, первым делом позвонил в дверь напротив, в квартиру Анны.

— Вероника Петровна, вы с Аней давно общались? — спросил он у её матери, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Не так уж и давно, позавчера вроде бы. Она звонила, сказала, что они снова собираются, едут за границу, на какие-то сборы, и звонить она какое-то время не сможет. А что такое случилось? — женщина насторожилась.

— Да как вам сказать… — Артём замялся. — К нам в больницу ночью поступила одна пациентка, ну, уж очень на вашу Аню похожая. Но раз она за границей, значит, это не она, просто поразительное сходство, — отозвался он и хотел было уже развернуться и уйти, чтобы не волновать женщину зря, но тут Вероника Петровна схватила его за рукав и не отпускала.

— Погоди, Артём, погоди, сынок… что-то у меня на душе сразу неспокойно стало, понимаешь? Голос у неё по телефону в тот раз был какой-то странный, уставший, безжизненный. Я спросила, что с ней, а она мне говорит: «Не переживай, мол, мам, просто насморк небольшой, всё пройдёт.» А у меня потом весь день осадок тяжёлый на душе был, будто она мне неправду какую-то сказала. Не обманешь ведь сердце материнское, чует беду.

Артём как мог успокоил её, сказал, что всё хорошо, и наконец пошёл к себе, но покой к нему так и не вернулся. Вечером, как он и feared, раздался звонок от дежурной медсестры Марины:

— Артём, тут твоя сестрёнка, прости Господи, пыталась из окна второго этажа выйти, еле удержали, скандал был жуткий. Боюсь, как бы её теперь в психушку не перевели, врачи уже поговаривают. Приезжай, она тебя, кажется, слушается.

Виктор немедленно, не думая, рванул в больницу. Анна лежала под капельницей, уже с седативными, но, увидев его, демонстративно отвернулась к окну, из чего он сразу сделал вывод, что она в полном сознании и узнала его.

— Ну что, поговорим начистоту? — тихо спросил он, садясь на стул рядом.

Она молчала, глочая слезы.

— Твоя мама рассказывала, что на днях ты с мужем собиралась за границу, на сборы.

— Мама… ну да, конечно, — горько усмехнулась она, не оборачиваясь. — Она же свято уверена, что у её доченьки всё в полном, идеальном порядке. По-другому у её perfect daughter быть просто не может, правда? — она вдруг развернулась к нему, и в её глазах стояла такая бездонная боль, что он внутренне содрогнулся. — А я… я всё это время, все эти годы, врала им, как последняя сука. Никуда я со своим Русланом никуда не ездила, потому что он меня никогда с собой не брал. Говорил, нечего ему, звезде, таскать с собой обузу, нечего мне в пустой квартире в чужом городе скучать. И знаешь что? Я скучала в своём же родном городе, одна. Профессии нормальной нет, образования толком тоже. Одна дорога — на рынке торговать овощами. Я так и устроилась. А супруг, как узнал, так просто рассвирепел, избил меня до синих синяков. Говорит, ещё не хватало, чтобы его жена, будущая звезда, торгашкой на рынке работала, позорит его. А я ему говорю: «Да лучше я честной торгашкой буду, чем целыми днями, как птица в золотой клетке, одна сидеть, с потолком разговаривать.» Потом он совсем озверел, похоже, любовницу какую-то завёл из своих фанаток. А меня только во всём и винил: и что у него в команде не ладится, и что соревнования вечно проигрывают — всё из-за меня, несчастливой. В общем, я не выдержала и ушла от него, а родителям продолжала по телефону бодрым голосом рассказывать, что у меня всё супер, классно и роскошно.

Жила в дешёвом хостеле с гастарбайтерами, питалась чем попало, испортила полностью желудок. В итоге начала постоянно болеть и худеть, и меня перестали ставить на хорошие, продуктовые ряды — мол, вид у тебя, девочка, не презентабельный, клиентов отпугиваешь. Перешла на торговлю дешёвыми сувенирами, но выручка там была совсем смешная, на жизнь не хватало. Когда удавалось заработать чуть больше, все деньги тут же уходили на лекарства. Чем дальше, тем страшнее и безысходнее становилось. В какой-то момент я просто сломалась и поняла, что больше не могу ходить на эту унизительную работу и решила: будь что будет, поеду домой, к маме, покаюсь во всём. Не выгонят же родные из собственного дома. Как я добралась сюда — это отдельная, унизительная история, даже вспоминать страшно и не хочется.

И вот иду я по родному, такому знакомому городу, еле ноги волочу, думаю: «Ну, наконец-то я дома, сейчас всё наладится.» И в этот самый момент у меня в кармане звонит телефон: мама. «Доченька, как ты?» — таким ласковым голосом. Ну, я и не смогла признаться, как я и где нахожусь. Начала опять, по старой привычке, рассказывать, что мы уже в аэропорту, скоро улетаем в солнечную Италию. И вдруг поднимаю глаза и вижу — стоит на тротуаре наш бывший школьный учитель истории, Иван Васильевич, и он слышит все мои бредни и смотрит на меня с таким недоумением и даже брезгливостью… Я быстренько, запинаясь, попрощалась с мамой и как побежала прочь, куда глаза глядят. Бегу, а самой так стыдно, так противно за себя, что жить не хочется. Кому я такая, лживая, нищая, больная, нужна? Маме? Брату Диме? Да они замертво упадут, как увидят, какая «золотая» родственница к ним заявилась. Добежала до речного моста и просто бросилась вниз, в воду. И знаешь, что самое ужасное и ироничное? Вода оказалась обжигающе холодной, меня всю сразу сковало, свело судорогой. А я, понимаешь, не тону. Я ведь всегда была хорошей пловчихой. Надеялась, что вода в одежду быстро наберётся, на дно потащит, а оно не получается. Зубами стучу, вся синяя, не знаю, сколько я там барахталась в этой ледяной воде, пока совсем не отключилась…

Артём смахнул с лба холодный пот и сжал её руку ещё крепче.

— Эх, Анка, что же ты с собой сделала… и ради кого? Ради этого позёрного баскетболиста-неудачника?

— Ой, не напоминай ты мне о нём, пожалуйста, — взмолилась она, закрывая глаза. — Если бы ты только слышал, какими сладкими, бархатными речами он меня тогда завлекал, какие замки на песке строил…

— Я вчера с твоей мамой разговаривал, — твёрдо сказал Артём. — Она чувствует, что ты что-то не договариваешь, сильно переживает за тебя. Давай я ей сейчас позвоню. Ну пусть она приедет, увидит тебя. Всё равно уже не скроешь.

Анна сначала испуганно замотала головой, а потом снова заплакала, но уже не от отчаяния, а от облегчения.

— А может, и правда… Пусть уж лучше она меня здесь, под капельницей, увидит, но живую, чем опознает в морге в моём знаменитом, «именитом» пуховике, который он мне когда-то подарил…

Через час Вероника Петровна была уже возле дочери. Она обняла её, рыдая так, как плачут над усопшими, гладила по испуганно вздрагивающим плечам и приговаривала сквозь слёзы:

— Родная моя, детка, прости меня, что недоглядела, не защитила тебя…

Анна, в свою очередь, сама рыдающую мать гладила по поседевшим от горя волосам и приговаривала устало:

— Не надо, мамочка, ну не надо, я же жива, всё хорошо…

Прошло две недели усиленного, почти насильственного питания, неспешных прогулок по больничному саду на свежем воздухе и интенсивной витаминной терапии. Анна заметно похорошела, округлилась, на её щеках вновь, как в детстве, появились те самые забавные, милые ямочки, с лица окончательно исчезли синяки и следы истощения, а губы приобрели здоровый, естественный розовый цвет.

Проходя как-то раз мимо её палаты, Дмитрий Валентинович даже непроизвольно присвистнул от удивления:

— Ничего себе, какие же у нас тут красотки-то лежат! Прямо как с обложки!

Но его тут же осадил подошедший Артём, перекрыв собой дверь:

— Простите, Дмитрий Валентинович, я тогда сказал вам неправду. Анна мне не сестра, а моя будущая жена. Так что, пожалуйста, проходите мимо, не смущайте мою невесту, — заявил он твёрдо, глядя начальнику прямо в глаза.

— Эх, — вздохнул доктор, но с улыбкой, — какая нынче молодёжь пошла, всё что-то мутят, друг другу мозги пудрят. Ну ладно, ладно, здоровья вам, — и он пошёл дальше по своим делам.

В день выписки Анна, идя по длинному больничному коридору с огромным букетом роз, который ей подарил Артём, светло и благодарно улыбалась всем встречающимся врачам, медсёстрам, санитаркам, от души благодарила каждого и прощалась.

Работники морга, курившие у чёрного выхода, завидев её, оживлённую и цветущую, почтительно сняли шапки и поздоровались. А потом переглянулись с немым удивлением, но она этого уже не видела и не слышала. Она шла домой, держась за руку Артёма, и впервые за несколько долгих, мучительных лет от всей души, всем сердцем хотела жить. И не просто существовать, а по-настоящему жить, любить и быть безмерно любимой, потому что именно сегодня утром Артём, её мальчик из детства, предложил ей стать его женой, и она, плача от счастья, сказала ему долгожданное «да».