Вот мне и 50 лет. Полвека. Что это значит? А это значит лишь то, что я живу давно. Вот и всё. Я не подвожу итоги. С какой стати? Я не чувствую в себе признаков старости. Я не ощущаю себя пожилым человеком. Просто я знаю, что живу давно.

Полвека.

Есть именно это знание. Особых ощущений пока нет, но само это знание удивляет.

Несколько лет назад я заметил, что работники железной дороги, метрополитена и коммунальных служб практически перестали обращаться ко мне «молодой человек». А на сегодняшний день и вовсе прекратили.

До 45 лет я слышал такое к себе обращение часто. В зеркале я не вижу существенных отличий от того, что в нём отражалось пять лет назад, но людям виднее.

Я живу давно...

 Глядя на тех, кому также, как мне, 50 или около того, я чаще всего думаю, что их полтинники гораздо очевиднее моего, и что мне пока мой возраст ни за что не дать. Но люди его мне дают.

А молодые дают даже с перебором. Легко и щедро. В школьные годы, в годы юности человек, которому 50, ощущался бесконечно взрослым, а то и просто стариком, в зависимости от внешнего вида, количества зубов, волос и состояния одежды.

Вот и мне 50. А я знаю, что директору нашей школы, когда я из неё выпускался, не было и сорока шести. Но она была директор школы! Тётка. Почти бабка, для нас семнадцатилетних.

Я давно живу.

 Я был октябрёнком, был пионером, был комсомольцем, и даже… не верится, но я подавал заявление на вступление в члены Коммунистической Партии Советского Союза. Да-да! Успел. Было дело. Моё заявление не было принято. Но это не важно. Я же это сделал.

... У родителей был телевизор. Он стоял в углу на длинных ножках. Тот телевизор в чёрно-белом изображении принимал две программы. Тех двух телеканалов вполне хватило, чтобы я увидел и запомнил, ясно-ясно, хоккейную супер серию матчей СССР – Канада. Мне было совсем немного лет.

Я пережил появление видеомагнитофона, как чуда, которое позволило смотреть кино не в кинотеатре в определённое время, а дома, когда заблагорассудится, если я ходил к центральному кемеровскому универсальному магазину, только чтобы полюбоваться на видеомагнитофон и на двухкассетный японский аппарат, которые стоили столько, что смотреть на них через стекло витрины уже было радостью, и дожил до того момента, когда я без всякого сожаления вынес из дома и выбросил на помойку видеомагнитофон последней модели, а также кучу кассет, прекрасно понимая, что даже бомжи на это не позарятся, то зачем мне сейчас вспоминать о фильмоскопе и диафильмах?

Что мне делать с древними моими воспоминаниями об изображении на белой стене, о скрипе колёсика, перематывающего плёнку, о луче, исходящем из фильмоскопа, похожего на маленькую лазерную пушку или на игрушечный гиперболоид инженера Гарина из непонятного и страшного взрослого фильма.

С тех пор я видел массу фильмов, пережил видеоманию, когда, даже отказывая себе в чём-то вкусном, я каждый день брал в салоне проката видеокассет кино и не мог насмотреться. Сотни, тысячи кинокартин слились во что-то невнятное за прожитые долгие годы. Но диафильмы не забываются.

Это говорит о том, что в древности к искусству подходили серьёзнее и значительнее. Я не помню большинства просмотренных мною фильмов в кинотеатрах города Кемерово. Но зато я по мню нарисованные афиши возле тех кинотеатров. Нарисованные художниками.

В кинотеатре Юбилейный работал шикарный художник. Его полотна были ярки. Особенно прекрасно ему удавались афиши к индийским фильмам. Какая была эпоха!

По всей стране, в каждом городе, в каждом кинотеатре работали свои мастера. Они смыты дождями, сожжены солнцем, и стёрты ветрами долгих лет моей жизни. Только память моя хранит яркие образы тех афиш .

Я так давно живу, что помню ветеранов II Мировой войны весёлыми, злыми, пьяными и трезвыми, нарядными и грязными, разными… И у меня укоренилось в сознании, в моём видении и понимании, что защитили нашу Родину и победили в Великой Отечественной войне не эти мужики, а прекрасные наши актёры, сыгравшие солдат, офицеров, генералов в любимых фильмах о той войне. Николай Олялин прежде всего.

Не мой Дед, а Олялин бил врага на всех фронтах. Вячеслав Тихонов геройски сражался за Одессу, служил Штирлицом и с боями отступал в одном взводе с Шукшиным, Бурковым и Бондарчуком. В концлагере для военно-пленных голодал Бондарчук, без ног на протезах летал Кадочников, сбивал миссершмидты – Леонид Быков, из Катюши стрелял Олег Даль. Командовал фронтами Михаил Ульянов. А потом во всех ролях во всех своих фильмах актёр Ульянов был для всех маршалом Жуковым. Даже для моего Деда.

Я живу давно... Как же я давно живу!

Так давно, что помню, как впервые со всей страной смотрел «Иронию судьбы, или С лёгким паром!» Премьеру! Я смотрел этот фильм, как новую, никем прежде не виденную картину. Смотрел, не зная, что случится с героями дальше, не зная наизусть знаменитых фраз, песен и сцен этого кино. И родители не знали. Никто не знал.

Я был свидетелем того, как на телеэкране впервые пьяный Ипполит сказал: «Какая гадость, какая гадость эта ваша заливная рыба!» Герои Иронии судьбы давно младше меня. Во как я давно живу!

В цифре года моего рождения есть шестёрка. Я захватил шестидесятые. Эти прекрасные, светлые шестидесятые годы.

Меня в младенчестве возили в коляске, она осталась на фотографиях: железная, низкая, на длинной ручке, похожая на культовые автомобили той поры. Это всё, что мне досталось от стиля и романтики шестидесятых годов. Но я всё же был в том времени! Я в нём существовал. Я, в конце концов, в нём родился.

Со мной вместе, рядом, появлялись на свет стихи Ахмадулиной, песни Окуджавы и Высоцкого, культовые фильмы и книги. Двадцатый век тогда был в самом прекрасном своём состоянии и не чувствовал своего неизбежного окончания. Он только наивно думал и фантазировал о нём. Я так давно живу, что Миллениум был для меня чем-то далёким, 21 век фантастическим.

Теперь же Миллениум вспоминается как что-то давнее, как смешной рубеж, за которым наивно ощущались таинственные чудеса, а в реальности оказались ужасы, к которым те, кто живёт больше или также много, как я, успели привыкнуть, хотя и продолжаем удивляться. Однако, при нас родились и выросли люди, которые не удивляются в 21 веке ничему…

Кстати моя рука иногда, заполняя какой-нибудь документ, нет-нет да и сама собой, по старой памяти, выводит «тысяча девятьсот…» вместо «две тысячи…». Во, как давно я живу! В тот рай мне уже не вернуться. Ужас! Да, ужас! Но хотел бы я обратно? Туда? Ну честно?… То, что это невозможно, я понимаю! Но хотел бы?… Не скажу. Я уже давно живу так, как живу. Потому что вообще живу давно. А возраст? Что возраст?… О нём много не скажешь. Себя анализировать – дело трудное и не входит в число моих любимых занятий. Однако, какие-то признаки того, что пол века — это всё же не средний возраст я в себе нахожу.

Старею? Кого спросить? Тех, кто уже перевалил за пятьдесят, спрашивать бесполезно. Они называют меня юнцом и всем своим видом утверждают, что за пятидесятью будет всё только ещё лучше. Хочу им в этом верить. Но только в этом. Спросить, не старею ли я, тех, кто живёт не так долго, как я? Нет, не буду. Не хочу. Спросить ровесников? Но у них должны быть такие же, как у меня вопросы. Некого спрашивать! Только родителей. Но родителей про свой возраст спрашивать неправильно.

С друзьями вижусь редко. Максимум раз в два месяца. Максимум. Это тоже всё признаки возраста? Не знаю

. Да! И ещё я за последние лет восемь что-то устал думать о смерти. Думаю о ней и думаю. Никому об этом не говорю. Не знаю, как сказать. Вижу, и остальные думают, но тоже помалкивают. Похоже, как и я, не могут найти слов. А действительно, как сказать об этом? Кто знает, как говорить о смерти? Я лично не знаю. Если честно, я и думать о ней не умею. Думаю и понимаю, что не умею думать о смерти. Если бы сумел, если бы научился, то было бы, наверное, не так утомительно и страшно. Просто, когда я думаю о смерти, я всегда думаю только о жизни. Иначе не получается.

Я думаю о том, чего у меня не будет. То есть, о всём том, что у меня есть теперь. Думаю о том, что не будет меня со всем тем, что мною прожито и нажито за столь долгую жизнь. Такие вот дела. Я так давно живу, что не помню, чтоб меня не было. Я не могу вспомнить, чтобы меня не было…

Мне кажется, что я был всегда. 

Автор: Евгений Гришковец