Глава 10
Никогда мне еще не было так больно и горько на душе. Настолько паршиво, что весь оставшийся вечер я ни слова вымолвить не могла, ни посмотреть в его сторону. В тот момент руки мои опустились окончательно, а глаза наконец распахнулись, чтобы по-другому взглянуть на окружающий мир.

Неприятный осадок после разговора с Мюллером оставался еще надолго. Его слова встали поперек горла и лишь подтвердили, что в той стране стоило надеяться только на себя. Они подтвердили мои худшие опасения — помогать мне он был не намерен и изначально действовать нужно было по старому плану.

— Катя, все в порядке? — шепотом поинтересовалась Ася.

Она поймала меня в коридоре после того, как рождественский ужин подошел к концу. Мы с ней относили всю оставшуюся посуду в кухню, Таня заботливо намывала ее, а Оля мыла полы в коридоре по указанию фрау Шульц. Сама же хозяйка позволила мне отдохнуть и впервые за несколько месяцев сама уложила Артура спать. Но я не могла пойти в комнату. Холодные одинокие стены давили, отчего я тотчас бы разрыдалась от обиды и непонимания происходящего. Когда руки заняты работой, разум постепенно отходит от опьяняющих чувств.

— Да, я… все хорошо.

Подруга тут же обняла меня, заботливо погладив по спине.

— Лëлька весь вечер трындит, что видела тебя с Мюллером наедине. Скажи честно, он угрожал тебе, говорил что-то плохое… обвинял в чем-то? Ты только скажи, я тут же передам все Амалии, она поговорит с ним!

Я устало улыбнулась, в ответ крепко обняв Асю. Мне было стыдно признать, что все, что она перечислила, делала я, а не он в мой адрес.

— Я просто вышла подышать свежим воздухом, но поздно опомнилась и столкнулась с ним на улице. Не переживай, ничего особенного, — убедительно соврала я. — Ты же знаешь, как Оля любит преувеличивать… особенно что касается ее жениха.

Ася понимающе кивнула. Я любила ее за это. Она всегда и при любом раскладе была на моей стороне, поддерживала и веселила даже если сама была на грани истерики.

— О, Катруся! — воскликнула Лëлька с ведром грязной воды. — Раз уж ти стоишь тут без дела, допоможи мени пидлоги помити. А то снег як пишов, так сразу грязюки полным-полно.

Ася коротко улыбнулась и пошла в сторону гостиной уносить остатки посуды, а я принялась помогать рыжеволосой девице. Она вручила мне половую тряпку, и мы вместе принялись драить полы возле входной двери с кучей земли и мокрого снега. Я опустилась на колени, задрав юбку одного из любимых платьев, которые приобрела мне фрау — темно-синее с белоснежным воротником и тонким поясом на талии, оно выгодно подчеркивало мои голубые глаза. Я сразу подумала о том, как сильно разозлилась бы Генриетта, увидев меня в подобном положении, но тут же отвела подобные мысли, ведь не было ничего плохого в том, что я помогла Оле побыстрее разделаться с работой и лечь спать.

— Помнится ти говорила, що сестра у тебя в прачечной работает, — вдруг с осторожностью заговорила девушка, выжав половую тряпку. Я молча кивнула, продолжив драить полы. — А ти не думала к ней податься?

— Что ты имеешь в виду? — я с подозрением покосилась в ее сторону, на мгновение замерев.

— То й маю… не думала пойти за ней и привести ее сюди? Мне кажется, фрау буде не проти, роботи тут непочатий край, — Ольга непринужденно пожала плечами, полоская тряпку в ведре. Она как бы показывала всем своим видом, что это так просто, словно за хлебом сходить в соседний прилавок.

— Да кто же меня отпустит? — спросила я, выжав тряпку в ведре с ледяной отрезвляющей водой. — Или предлагаешь тайком пробраться в прачечную, минуя охрану, забрать ее и также благополучно добраться до фермы?

— Ти задаешь такие глупые вопросы, Катруся, — усмехнулась девушка. — В твоем распоряжении хорошая одежда для приличной нимецькой жинки и какое-никакое знання нимецько мови. Можна що-небудь придумати.

— С чего это ты вдруг принялась помогать мне? — с недоверием спросила я.

— Жалко мени тебе… не можу я дивитися на страждання дивчини, — призналась Ольга, с грустью выдохнув. — Тим бильше ридня це святе. У мене ось никого не осталося, и на твоэму месте я б вже давно побежала сестру свою спасати.

Я задумалась, и благодаря размышлениям даже и не заметила, как перемыла добрую половину коридора целых три раза. Как только собралась встать на ноги, поблизости раздался звук падающего ведра, и на меня вдруг обрушился поток ледяной воды. Черная жидкость тут же пропиталась подолом любимого синего платья, которое в миг превратилось в грязное месиво, а тело покрылось неприятными мурашками от ледяной воды.

— Ой, Катруся! Дурья моя голова! — Лëлька схватилась за голову, подорвавшись с места. — Я не рассчитала и задела ведро ногой… Ты прости меня! Такое платье испоганила!

— Да ты пол вытирай, я сама справлюсь! — воскликнула я, когда она подалась ко мне на помощь.

Колени дрожали, пока я сидела в грязной холодной жиже, расстроенная испорченным нарядом. Наблюдая, как девушка наспех собирала остатки воды с пола, я выжала подол до последней капли.

— Катруся, ты не обижаешься на меня? — обеспокоенно затараторила она. — Я ж не нарочно! Снимай, я сама постираю его.

— Не стоит. Думаю, оно уже не отстирается, — с грустью в голосе ответила я.

— Я все равно попробую, выкинуть всегда успеется!

Лёля поднялась на второй этаж вместе со мной и помогла снять несчастное платье, превратившееся в сплошное грязное месиво. Она еще с пол ночи отстирывала его, и я была ей благодарна, потому как, признаться честно, у меня совершенно не было на это сил.

Но несмотря на произошедшее, слова девушки пришлись мне как никогда кстати и послужили своеобразным пинком, которого мне так не хватало. К тому же, Мюллер в тот день прозрачно дал понять, что на его помощь можно было не рассчитывать. Я гадала, если заручусь поддержкой в лице девчонок, быть может, у меня все получится… Что если в себя буду верить не только я одна?

Рождество 1942 года послужило отправной точкой моего плана по спасению Аньки.

* * *
Наступил январь 1943 года. Конец войны лишь снился.

Как оказалось, в Германии было не принято отмечать Новый год с размахом, как мы привыкли на Родине.

После того злополучного разговора я не видела Мюллера больше трех недель. Он всегда появлялся также неожиданно, как и исчезал. Мог не приезжать в усадьбу неделями, а после появляться каждые выходные, чтобы привести вести с фронта, помочь фрау с делами фермы или поиграть с Артуром.

Я испытывала смешенные чувства, когда он не появлялся долгое время. С одной стороны, в груди все еще теплилась надежда, что он мог мне как-то помочь, ведь он практически в совершенстве знал русский, а значит имел хоть что-то общее с Союзом. Но, с другой стороны, я чертовски злилась на него и не хотела иметь с ним ничего общего, даже говорить на одном языке, уж тем более на родном. На тот момент он был для меня жестоким и равнодушным солдафоном с холодным убийственным взглядом, одним из большинства ему подобных. И я искренне не понимала, куда подевались их сострадание и человечность.

С самого Рождества Лëлька помогала мне разрабатывать подробный план побега из усадьбы в прачечную, а также каким образом мне предстояло проникнуть в жилые бараки остарбайтеров. Мы приняли обоюдное решение не рассказывать Асе о моих намерениях, чтобы не тревожить ее лишний раз, а Танька осудила меня и с самого начала была против той безумной затеи, но ни разу не препятствовала.

День, когда я впервые получила одну единственную зацепку о сестре, начался обычно.

Утренний туалет Артура, скрупулезный пересчет всех игрушек, завтрак, урок литературы с профессором Шмидтом, затем обед и повторение вчерашнего изученного материала по арифметике. После обеда я отвела мальчика к профессору Шмидту, а сама ускользнула на очередную прогулку с Ванькой по одинокой фермерской дороге.

На улице стояла середина января, рождественский снег давно растаял и на смену ему пришли затяжные дожди и хмурое пасмурное небо. Под ногами болталась сырая земля с полей, ее остатки были размазаны даже по брусчатке от проезжающих мимо машин, поэтому полы в усадьбе девчонки мыли чуть ли не по три раза в день. Поместье семьи Шульц, как и ферма «Розенхоф» находились в открытом поле, в трех километрах от города Эрдинг, что в десяти минутах езды на автомобиле, и в тридцати семи километрах от Мюнхена.

Мы с Ваней прогуливались по пустой брусчатке, ведущей в Эрдинг. Казалось бы, еще каких-то сорок минут пешком, и мы уже в городе. Но ослушаться помещицу и тайком убежать в город мы не желали. Слишком уважали нашу фрау Шульц, а она в ответ доверяла нам, отпуская на небольшие прогулки вокруг фермы.

— Похоже война кончится не скоро, — с грустью в голосе произнес Иван.

— Почему ты так думаешь? — поинтересовалась я, нахмурив брови.

— Еще в начале войны говорили, що для победы нужно дойти до Берлина. Война почти два роки идет и, судя по слухам, нашим только предстоит Ленинград освобождать. А на это уйдет не один день.

— Ты же сам говоришь, на это не один день уйдет. Скоро и мою область освободят, а может и уже освободили, — я пожала плечами, опустив взгляд на брусчатку. — У нас страна большая и физически невозможно за один день освободить оккупированные области… Но я все же верю, что этот кошмар скоро закончится.

— Я вот что подумал, — Ванька вдруг взял мою ладонь и мягко погладил костяшки моих пальцев. Его светло-голубые глаза отыскали мои, а на устах мелькала робкая улыбка. — Кать, мы не знаем, що буде завтра… Ты мне нравишься, да и ты вроде как тоже проявляешь ко мне интерес… В общем, давай поженимся?

Мои глаза против воли удивленно округлились. Я глупо улыбнулась, подправив обдуваемые ветром волосы. Иван мне нравился, от него исходило какое-то тепло, такое доброе и родное… он напоминал мне отчий дом и соседских мальчишек. Мы приятно проводили время, разговаривали обо всем на свете, вспоминали родные края и мирную жизнь. Но я и думать не могла о том, чтобы построить с ним семью. Тем более здесь, во вражеской стране.

— Вань… ты серьезно? — я смутилась, но виду старалась не подавать, боясь задеть его своим равнодушием в романтическом плане. Боялась потерять хорошего друга и единственную здешнюю поддержку, помимо Аси.

— Ну а що? Колька говорит, що на соседних фермах наши остарбайтеры уже вовсю семьями обзавелись, кто-то даже детей родил. Поженились не на бумаге, но все же… какая разница? Разве какая-то бумажка может помешать счастью двоих? Я думаю, нет. К тому же, по сравнению с другими нашими, мы на ферме еще очень даже неплохо устроились. Да и фрау будет не против нашего союза, — он слегка сжал мою ладонь, взглянул с надеждой и улыбнулся. — Я не тороплю тебя, у нас есть время. Обдумай все хорошенько, я буду ждать ответ.

Вдалеке раздалось тарахтение приближающегося автомобиля. Мы с Ванькой как по команде повернули головы и отошли в сторону, чтобы пропустить машину. Я с ужасом замерла, когда сквозь переднее стекло автомобиля уловила знакомое лицо Мюллера, он был в плотной шинели, сшитой из серого сукна. На черном воротнике красовались все те же руны СС, на левом предплечье был вышит серебристый орел, а чуть ниже на рукаве знакомый черный манжет с надписью «SS Polizei-Division». Но еще больше оторопела, когда немец плавно остановился в нескольких метрах от нас. При появлении оберштурбаннфюрера, Иван упрямо продолжал удерживать мою руку, а когда я попыталась вырваться, он лишь крепче сжал ладонь едва ли не до хруста костей.

— Катарина, собирайтесь. Вы с Артуром едете в Мюнхен, — хладно скомандовал Мюллер, с пренебрежением разглядев нас с Ванькой.

Меня чертовски раздражала его манера раздавать приказы. Он совсем не учитывал тот факт, что мы не его подчиненные солдаты и присягу не давали.

— Можно в этот раз без меня? — я нахмурила брови, направив взгляд точно в его синие-синие глаза с хищным прищуром.

— Я бы с удовольствием, но Артур не поедет без вас, — высокомерно произнес мужчина, с безразличием отводя взгляд на дорогу. — У вас есть пятнадцать минут на сборы.

Я с огромным усилием подавила желание закатить глаза и вместо этого громко выдохнула, проследив, как он уезжал в сторону усадьбы.

— Все хорошо? — обеспокоенно спросил Ваня. — Выглядишь утомленной.

Да, я была утомлена присутствием в моей жизни такого наглого и высокомерного человека как Алекс Мюллер.

Я безучастно помотала головой, и мы молча пошли в сторону дома.

— Каждый раз, когда ты бываешь с ним наедине, ты будто сама не своя. Глаза на мокром месте, да и не разговорчивая особо, — сказал парень, взволнованно запустив пятерню в волосы. — Скажи честно, он обижает тебя?

— Не обижает, но и не особо любезничает, — честно призналась я. — Давай не будем уделять его персоне столько внимания.

— Добре. Просто… — Ванька неловко почесал затылок. — …я волнуюсь за тебя. Никто не знает, чего ожидать от этих фрицев. Ты же знаешь, мы здесь бесправные…

Было приятно, что он беспокоился обо мне. Да и в целом, приятно, когда есть люди, которые волнуются за тебя — чудесное чувство. Чувство важности. Чувство, что ты нужен кому-то кроме себя самого.

По привычке собралась я за считанные минуты: переоделась в темно-коричневое платье плотного кроя, скрывавшее колени, расплела две косы и заколола несколько ниспадающих светло-русых прядей на затылке, оставив русые волосы красоваться легкой волной на спине, а сверху закрепила от ветра привычную черную шляпку-таблетку.

— И не забудьте заехать на почту за свежей корреспонденцией! — в третий раз оповестила нас фрау Шульц, проводив до машины. — Артур, веди себя хорошо и не доставляй проблем Алексу.

— Не беспокойтесь, фрау Шульц, — твердо произнес офицер, усаживаясь за руль.

— До свидания, маменька! — радостно воскликнул мальчик, махая ладонью на прощание.

Дорога до Мюнхена показалась мне вечностью. Артур то и дело тыкал пальцами в окно, с восхищением разглядывая унылые дождливые пейзажи. Я же с натянутой улыбкой кивала на каждое его слово — сил на полноценный диалог не было. Присутствие Мюллера и предстоящая прогулка в его компании не прибавляли настроение, а напротив, забирали оставшиеся силы.

На середине пути я вдруг вспомнила про излишнюю слезоточивость мальчика на холоде. А затем мигом достала белоснежный хлопковый платок из сумочки и вложила во внешний карман его коричневого пальто.

— Смотри, Китти-Митти, там пони! — воскликнул Артур, прижавшись к окну автомобиля. — Правда, они милые? Они всегда представлялись мне красного цвета. Однажды я увидел белого коня и удивился. После этого в моей голове они делятся на красных и белых.

— Ты прав, Артур, пони очень милые, как и все детеныши животных, — произнесла я с усталой улыбкой на устах и мельком поглядела в зеркало заднего вида, где тут же словила сосредоточенный взгляд офицера.

— Алекс, а ты знал, что твое имя белого цвета? — неожиданно спросил Артур, чуть пододвинувшись к водительскому сиденью. — Такого, как безобидные белые облака на небе.

Уст Мюллера коснулась призрачная тень улыбки, схожая с привычной ухмылкой. А у меня промелькнула мысль — умел ли он вообще улыбаться?

— Спасибо, что осведомил, Артур, — донесся его невозмутимый голос с водительского сиденья. — А твое имя?

— Мое имя всегда было цвета спелой малины, — признался мальчик, тоскливо вздохнув. — Мне не нравится этот цвет, но ничего поделать с этим я не могу.

Мюллер удовлетворенно кивнул, а спустя минуту задал вопрос, от которого я на мгновение опешила:

— А что на счет фройляйн Китти? Какой цвет имеет ее имя?

Его хищный взгляд тут же направился в зеркало заднего вида, встречаясь с моим робким и растерянным.

— У Китти особенный цвет — небесно-голубой, — с гордостью сообщил Артур. — Такого нет ни у одного человека, которого я знаю.

— Под стать ее глазам? — вдруг спросил офицер, и я удивилась, что он вообще обратил внимание на цвет моих глаз.

— Можно и так сказать, но не обязательно, — с видом важного профессора сказал мальчик. — Китти, я всегда тебя представлял в голове как бескрайнее голубое небо. Такое теплое и гостеприимное… на него хочется смотреть вечность, не отрываясь ни на секунду… О, мы уже приехали?

— Сначала почта — потом развлечения, — строго скомандовал Мюллер, заглушив мотор. — Зайдете со мной и постоите у входа. За мной ходить не нужно, но и выходить из здания тоже.

— Почему мы приехали именно на эту почту? — недоумевал Артур. — В Эрдинге есть свое отделение!

— Потому что только сюда привозят корреспонденцию с фронта и из других стран, — безучастно ответил офицер. Он любезно открыл дверь и пропустил нас вовнутрь.

«… из других стран». После его слов в голове созрела безумная мысль.

Мы вошли в очередное старое здание с пресловутой вывеской «Почта». Народу в помещении было полно, но Мюллера это не остановило. Он подозвал к себе пожилого мужчину за стойкой, они обменялись парочкой любезностей, и офицер и назвал полное имя фрау Шульц. Старик в коричневом костюме из плотной ткани послушно кивнул и удалился в подсобное помещение.

Несколько человек из очереди тихо поздоровались с Мюллером, тот учтиво кивнул каждому, пока мы с Артуром молча стояли у входа. Через некоторое время какая-то полноватая женщина в шляпе с пером окликнула офицера, и у них завязался непринужденный разговор.

Я решила воспользоваться случаем. Оставила Артур у двери, настоятельно сказав не отходить от нее ни на шаг, а затем незаметно подбежала к мальчонку лет пятнадцати в серой рубашке, вероятно, тот был местным почтальоном. Парень только-только прибежал с улицы и рылся в сумке, полной корреспонденции.

— Извините, вы не поможете мне? — обратилась я, перейдя на полушепот.

Воровато оглянувшись на Мюллера, я убедилась, что он был занят разговором, и вновь повернулась к оторопевшему парню. Он вскинул на меня испуганные серые глаза, а рука его так и осталась в сумке с бумагами.

— Не подскажите, есть ли письма на имя Богдановой Екатерины Васильевны? — спросила я и, понизив голос до шепота, продолжила. — Из СССР… России…

— Я не… — парень испуганно попятился назад, но я твердо ухватила его за запястье.

— Пожалуйста… я прошу вас, посмотрите. Мне очень важно знать, — настойчивее повторила я, опасаясь, что он в любой момент убежит или того хуже, закричит на все помещение, что я напала на него. — Буду вам очень признательна.

Как только в моей руке сверкнула парочка немецких марок, мальчик задумчиво нахмурился и боязливо оглянулся в сторону людей.

— Могу я… ммм… взглянуть на ваши документы? — юный почтальон с недоверием оглядел меня с ног до головы, вероятно, пытался отыскать отличительную нашивку «OST» на груди.

Я вдруг ощутила клокочущее сердце, которое вознамерилось выпрыгнуть из груди. Поэтому в спешке прибегла к лжи.

— Понимаете, я хочу получить письмо на имя своего работника из России… остарбайтера, — попыталась соврать я, на ходу придумав легенду. — Она работает у меня горничной. Но я только сейчас осознала, что совсем забыла документы дома, а путь обратно предстоит не быстрый. Возможно, вы не знаете, но я являюсь невестой оберштурбаннфюфера Мюллера. Он может лично подтвердить … я могу его позвать…

— Не стоит! — мальчишка нервно остановил меня, когда я оглянулась в сторону офицера, на что я и рассчитывала. Он оглянул Мюллера каким-то обеспокоенным взглядом. — Лучше… лучше повторите имя еще раз, у меня плохая память на… русские имена.

Я произнесла свое полное имя чуть ли не по слогам, благодарно кивнула парню, и он удалился в подсобку. Вернувшись к дверям, я застала Артура, который увлеченно перешагивал через трещины на потасканном паркете, и выдохнула с облегчением. Мюллер же в это время направил сосредоточенный взгляд в нашу сторону, убедившись, что мы на месте. Я растерянно вскинула ладонь и нервно улыбнулась ему, чем только выдала волнение. Он же недоуменно нахмурился в ответ и отвернулся к женщине в забавной шляпке с белоснежным пером, продолжив вести непринужденную светскую беседу.

Я уже начала было нервничать, когда прошло около десяти минут, а мальчонка все не было. Зато седовласый старик притащил Мюллеру на прилавок целую кипу писем с фронта и принялся тщательно просматривать каждого адресата. Нервно закусив губу, я метала взгляд то в сторону торчащей бледно-серой фуражки офицера, то на деревянную дверь в подсобное помещение, местами с облупленной белой краской. Я боялась, что юный почтальон испугался и сбежал от меня, или что Мюллер получит письма намного быстрее. В обоих случаях я могла остаться ни с чем, и с каждой секундой оба варианта угрожали перерасти в действительность.

Наконец, я выдохнула с облегчением, когда мальчишка незаметно проскочил мимо старика и направился в мою сторону. Я тут же рванула к прилавку, оставив Артура на пару минут, но испуганный взгляд почтальона меня до боли смутил.

— Это письмо лежит у нас больше трех месяцев, — шепотом сообщил он, протянув мне помятый и потрепанный временем конверт. Я мельком взглянула на отправителя и, заметив имя родной тетушки, тут же спрятала письмо в широком рукаве пальто. — Скажите вашей… горничной, чтобы она приходила на почту вовремя. В противном случае, мы уничтожаем всю корреспонденцию, за которой не пришел адресат. Ей повезло, письмо затерялось и не подверглось уничтожению.

Он все понял. Ну, конечно, он понял кто я на самом деле!

— Спасибо, большое спасибо! — искренне поблагодарила я и незаметно вручила ему деньги, с трудом контролируя себя, чтобы не взвизгнуть от радости.

— Уходите… у меня будут проблемы… — угрожающе пробормотал он, направив обеспокоенный взгляд куда-то за мою спину. — Уходите!

Как только я хотела еще раз поблагодарить его, парень шустро нырнул в подсобку, а позади раздался суровый голос Мюллера:

— Я велел не отходить от двери.

— Я всего лишь хотела пообщаться с местными… — я глупо улыбнулась, развернувшись к нему лицом, и столкнулась с его непроницаемыми ледяными глазами глубокого синего оттенка.

По его хмурому взгляду я поняла, что мое оправдание прозвучало намного глупее, чем секунду назад звучало в мыслях, поэтому тут же направилась в сторону выхода навстречу Артуру. Сделав пару шагов вперед, я оцепенела, потому как мальчика там не оказалось. Но куда он мог деться за столь короткое время?

Я испуганно обернулась в сторону офицера, едва не столкнувшись лицом с его грудью.

— Он только что был здесь… — прошептала я, сама не заметив, как перешла на русский.

— Что непонятного в словах «не отходите от дверей»? — сквозь зубы процедил Мюллер на русском языке так же тихо, чтобы не услышали присутствующие. — Насколько мне известно, вы хорошо понимаете немецкий, Катарина…

Было заметно, как он сдерживал себя, чтобы не наговорить лишнего при посторонних людях. Его желваки нервно играли, пока он особо тщательно разглядывал каждый уголок почты. Я же бездумно следовала за ним по пятам, едва сдерживая слезы от несправедливости. Неужели чтобы получить то несчастное письмо от тети, я должна была пожертвовать Артуром?

Я категорически отказывалась верить в это и отчаянно хваталась за ускользающие ниточки надежды.

Глава 11
Вышла из почтового отделения под недоуменные взгляды горожан, и меня окончательно накрыло. Мы с офицером стояли посреди оживленной и влажной от осадков улицы, каждый думая о своем. Я нервно всхлипывала, прикрыв губы ладонью, и уже не скрывала вырывающиеся наружу слезы. Мюллер же молча зажег сигарету, вдохнув привычный табачный дым.

Вокруг царила обыкновенная обстановка Мюнхена. Люди не спеша следовали по своим делам, мимо проезжали шустрые велосипедисты, которых было едва ли не больше пешеходов. Прежде я никогда и не задумывалась, что велосипед был самым распространенным транспортом в Европе. Прежде я вообще мало что знала о европейских странах…

На дорогах было удивительное скопление машин, парочка из них проезжали мимо меня буквально каждые пять-десять минут, а то и две сразу. За все то время, что я находилась в Германии, не могла привыкнуть к оживленным дорогам с автомобилями. Удивительно, как много их было в городе! Не могла привыкнуть и к тому, что в любой момент меня мог сбить один из них, задумайся я хоть на минуту.

— Клянусь… я отошла на мгновение, и он… — я подавила очередной всхлип, пытаясь донести до офицера правду. — Я найду его… Пусть на это уйдет вся ночь… Но… но я буду его искать.

— Отставить слезы, — хладно скомандовал он, выдохнув облако табачного дыма, которое тут же окутало мои волосы. — Нужно приниматься за поиски мальчика с холодной головой. Как там русские говорят… слезами горю не поможешь?..

Хоть внешне Мюллер и не показывал истинные чувства за привычной непроницаемой маской, но я была почти уверена, что он едва сдерживался, чтобы не накричать на меня… или впаять какое-нибудь изощренное наказание.

Спустя пару минут офицер собрался с мыслями (чего нельзя было сказать обо мне) и раздал поручения всем патрулям, которые мы встретили на пути. Помощник в поисках мальчика из меня был никакой. Я еле волочила ноги, едва поспевая за мужчиной по влажной от дождя брусчатке. Пальцы дрожали, и в миг я осознала, что меня знобит, но не от тоскливой январской погоды, а от страха за Артура.

Мюллер был не разговорчив. Он скурил уже бог знает какую по счету сигарету, и любые мои попытки заговорить пресекались его угрюмым молчанием. Первое время он избегал моего взгляда, но единственный раз, когда наши глаза встретились, я задрожала от страха в полной уверенности, что он ударит меня… Настолько он был зол, что я оставила Артура без присмотра. И в этом он был чертовски прав — пропажа мальчика лежала полностью на моих плечах.

— Что с вами не так, Катарина?

Я вздрогнула, услышав его грозный голос спустя час безуспешных поисков Артура. Он продолжил избегать моего взгляда, шагая по маршруту, известному лишь ему одному. Я промолчала, боясь своим ответом подлить масло в и без того пылающий огонь.

— Сначала вы каким-то странным образом очаровываете Артура и фрау Шульц. Затем за столь короткий срок изучаете немецкий… Но как только выходите в большой город, не можете уследить за ребенком в трех квадратных метрах?

Я молчаливо хлюпала носом, стараясь не обращать внимание на колкости Мюллера. Пару минут пыталась сосредоточиться на поисках Артура, но его слова задели за живое. То ли от того, что я была чертовски подавлена пропажей мальчика, то ли от того, что долго сдерживала гнев на офицера, отчего любое его слово и действие вызывали во мне раздражение.

— Прекратите обвинять меня! — возмутилась я, плотнее укутавшись в пальто от пронзительного городского ветра. — Да, я виновата, и признаю это. Но я не позволю унижать себя только лишь потому, что вы носите погоны и имеете… какое-то там звание. Унижая меня, вы не найдете Артура быстрее.

— Прекратите строить из себя жертву, — прозвучал грубый голос Мюллера. — Вас никто не унижает… И более того, фрау Шульц к вам относится по-человечески, я бы даже сказал, что она… как это по-русски… перегибает палку. Вас никто не избивает, не насилует и голодом не морит. Вы еще не осознаете, насколько вам повезло. И я не обвиняю вас, а всего лишь констатирую факт — вы не уследили за ребенком.

Я возмущенно выдохнула, пождала губы и с силой стиснула кулаки.

— Ах, я еще и избалованная остарбайтерша, по-вашему?! — оскорбленно воскликнула я. — Я должна сказать вам спасибо, что меня не изнасиловали и не заморили голодом?!

Он раздраженно выдохнул, ускорив шаг, а затем произнес крайне безразличным голосом:

— Мне также неприятно находиться рядом с вами, но давайте не будем устраивать цирк у всех на глазах.

Отчего-то меня задели его слова.

Это ему было неприятно находиться рядом со мной?! Что о себе возомнил тот высокомерный немец? Да мне было вдвойне неприятнее находиться рядом с тем, кто в любой момент мог придумать мне изощренное наказание… К тому же, он служил в той стране, солдаты которой убивали мой народ! Отчего мне должно было быть приятно находиться в его обществе?

— Ох, как я могла забыть! Вы же так заботитесь о своей безупречной репутации, не правда ли, господин оберштурмбаннфюрер? — с издевкой произнесла я, остановившись посреди улицы, дав понять, что дальше не пойду. С недовольным видом переплела руки на груди, буравя спину офицера хмурым взглядом.

— Запомнили мое звание… ну хоть на что-то годитесь…

Я возмущенно раскрыла губы, не зная, что и ответить на столь откровенную грубость.

Мюллер нехотя развернулся в паре шагов от меня, зажимая сигарету в зубах, и скользнул по мне ленивым и уставшим взглядом. Я уже вознамерилась возразить в ответ, как вдруг он молниеносно подскочил в мою сторону. Его руки ловко обхватили мою талию и одним резким движением подтолкнули в сторону здания, подальше от проезжей части. Мимо нас тут же сиганул автомобиль. Он проехал на том месте, где я только что стояла, и от осознания этого у меня пересохло во рту.

Мысленно выругала себя, что никак не могла привыкнуть к бешеному движению в Мюнхене. А потом очнулась, когда офицер одной рукой все еще сжимал мою талию, а другой удерживал рукав, где находился конверт с письмом от тетушки.

Я вскинула испуганный взгляд. Сердце бешено колотилось в груди, а в нос молниеносно ударил терпкий запах сигарет, которыми пропахла его серая шинель. Взгляд его не изменился. Синие непроницаемые глаза глядели на меня сверху вниз в сочетании с привычной хмурой морщинкой на межбровье. Над левой бровью я вдруг заприметила едва заметный шрам, пересекающий середину брови. Он был настолько светлый и неприметный, что нужно было сильно сосредоточиться, чтобы издалека заметить заживший рубец. Я разглядывала его лицо с идеально ровными немецкими чертами всего пару мгновений, но почти сразу же спохватилась.

— Уберите… уберите от меня… руки, — пробубнила я, боясь пошевелиться, находясь на столь близком расстоянии от немецкого офицера.

— Было бы лучше, если бы вас сбили? — усмехнулся он. — Или это вы так благодарите?

Мужчина не упускал шанса съязвить и лишить себя удовольствия с легкой ухмылкой на лице разглядывать мое смущение. Но почти сразу же спохватившись, быстро отпустил меня, словно пальто мое было сплошным раскаленным железом. Вот только рукав с письмом не оставил его равнодушным, поэтому он тут же грубо засучил его и вытащил конверт.

— Это чертово письмо было ценой пропажи Артура?!

Его взгляд вмиг переменился. От хмурого и непроницаемого выражения лица не осталось и следа, и на смену ему пришел взгляд разъяренного хищника, готового в любой момент напасть на свою жертву.

Меня обдало холодным потом. Я не знала, чего от него ожидать. Я боялась, что он с яростью разорвет письмо на мелкие кусочки, чтобы мне не удалось воссоединить его. Я боялась, что он достанет из кармана зажигалку и показательно подожжет потрепанный конверт, с нескрываемым удовольствием наблюдая за моими страданиями. В миг даже промелькнула мысль, что он вот-вот ударит меня, поэтому я испуганно уронила лицо в ладони, ожидая любой участи.

— Я всего лишь хотела… — я сдавленно пискнула, но запнулась, так и не закончив предложение. — Это единственная ниточка, которая связывает меня с родиной. Прошу, не забирайте!.. Я целый год ждала хоть что-то…

— Вам никто не запрещает отправлять и забирать корреспонденцию, Катарина, — раздался на удивление спокойный и уверенный голос Мюллера без единого намека на привычную ухмылку. — В следующий раз вы можете пойти на почту в сопровождении полиции и показать свои немецкие документы, которые вам вручили в распределительном центре.

Я медленно раскрыла лицо и с опаской приняла конверт из рук офицера. Затем сложила его пополам и наспех засунула в миниатюрную сумочку.

— Алекс? Алекс, это ты? — вдруг послышался звонкий голос молодой женщины. — Не думала, что застану тебя здесь… Значит слухи не врут…

К нам подошла девушка в элегантном черном пальто с утягивающим поясом, с помощью которого она демонстрировала осиную талию. Оно едва прикрывало ее худые колени, а воротник у пальто имел изящную треугольную форму. На шее красовался белоснежный шелковый шарф, при одном взгляде на который можно было разориться. Ее серые пронзительные глаза скользнули по мне сверху вниз; губы, накрашенные алой помадой, искривились в натянутой улыбке, а тонкие кисти в белых кожаных перчатках, крепче стиснули ручки дорогой кожаной сумочки квадратной формы. Едва ли не сразу я подметила ее тонкую темную родинку над верхней губой и холодные стеклянные глаза, за которыми скрывалось высокомерие.

Как только она закончила откровенно разглядывать меня, тут же поправила миниатюрную черную шляпку на блестящих каштановых волосах, которые легкой волной лежали на плечах, а затем подняла любопытный взгляд в сторону знакомого офицера.

— Все еще веришь слухам, Лиззи? — с ноткой пренебрежения ответил Мюллер.

— Ты же знаешь, в моем положении обмениваться слухами — это единственное развлечение, — с ухмылкой ответила Лиззи. — Не поделишься сигареткой?

Мужчина тут же достал из кармана позолоченный портсигар и поделился зажигалкой с девушкой. Она, не снимая кожаные перчатки, с не скрывающим наслаждением вдохнула табачный дым, и на белоснежной сигарете остался ярко-красный след от ее помады.

— Ну и как звать твою подружку?

Девушка лет двадцати пяти выдохнула очередную порцию облака серого дыма, а затем вопросительно подняла бровь, вновь принимаясь оглядывать меня с ног до головы.

— Лиззи, прекрати, она не…

— Китти Штольц, — представилась я, слегка склонив голову, не давая Мюллеру ни единого шанса на правду. — Приятно познакомиться…

— Лиззи Хоффман… взаимно, — фройляйн горделиво вздернула подбородок. — Не видела вас прежде, фройляйн Штольц.

Мою выдуманную фамилию девушка произнесла медленно, смакуя с особым наслаждением, словно пробовала на вкус.

— Я приехала погостить к родственникам в Эдинбург, — я попыталась изобразить подобие искренней улыбки. — Тетушка радушно приняла меня. Я помогаю ей с моим кузеном, пока она занимается делами фермы и трудится на благо рейха.

Я изо всех сил старалась скрыть русский акцент, и от волнения с силой сжала ручки шелковой сумочки.

— Ваша тетушка случайно не фрау Шульц? — вдруг спросила Лиззи, с вызовом вскинув бровь. — Неужели вы та самая Китти, про которую мне рассказывал гер Нойманн?

Я нервно сглотнула, услышав упоминание Кристофа, а затем украдкой взглянула на Мюллера. Все это время он равнодушным взглядом гипнотизировал здание напротив, крепко сжав челюсть. Его играющие желваки на скулах лишь подтверждали нервозность, словно он опасался, что я скажу что-то лишнее, а девушка узнает это и использует против нас двоих.

Впрочем, фройляйн Хоффман вовсе не выглядела простушкой: ее внешний вид, экстравагантная алая помада на губах, которую не использовала бóльшая половина немок, и то, с какой вольной интонацией она обращалась к офицеру, все это лишь пестрило о том, что она входила в круги немецкой элиты.

— Приятно слышать, что такая значительная фигура как гер Нойманн рассказывал обо мне кому-то, — солгала я, изобразив искреннюю улыбку.

От подобной мерзкой лжи скрутило желудок, и я была практически уверена, что сегодняшний обед через пару минут окажется на прекрасном пальто фройляйн Хоффман.

— Да, он упомянул, что вы являетесь дальней кузиной его невесты, — Лиззи коротко кивнула, в очередной раз затянувшись сигаретой.

Мюллер плотно сомкнул губы, а руки спрятал за ровной спиной. Общество фройляйн Хоффман ему было явно не по нраву.

— Нас ждут неотложные дела. Мы вынуждены тебя покинуть, Элизабет, — наконец изрек он, когда я была уже не в силах изображать милую фройляйн Штольц.

— Как жаль… а мне так хотелось побеседовать с Китти, — тоскливо вздохнула девушка, направив взор на офицера. Она подошла к нему чуть ближе, пару раз цокнув каблуками, и свободной рукой с показательной заботой стряхнула не существовавшие пылинки с его шинели. — Папенька жалуется, что ты уже который раз отклоняешь его просьбы о совместном ужине, ссылаясь на работу. В чем дело, Алекс? Фройляйн Китти занимает все твое свободное время?

Мюллер резко схватил ее запястье и грубо отпрянул в сторону. Его лицо было непроницаемым, но лишь по недружественному жесту я поняла, что он не особо радует Лиззи. И мне вдруг жутко захотелось узнать причину.

Но после я мысленно дала себе пощечину. Какое мне было дело до отношений той странной парочки? Пусть эти немцы сами разбираются…

— Генерал Хоффман вошел в мое положение, и мы уже назначили дату следующего совместного ужина, — хладно отчеканил мужчина. — До встречи, Лиззи.

— Ох, мне всегда нравился твой официоз, — усмехнулась девушка, расплывшись в язвительной улыбке. — Буду ждать тебя и Китти, мы еще не все обсудили!

Она выкрикнула последние слова нам вслед, когда Мюллер грубо схватил меня за запястье и повел от нее прочь. Мы шли так быстро, что я едва успевала переступать с ноги на ногу: за считанные минуты у меня сбилось дыхание, а в правом боку вдруг болезненно закололо. Так продолжалось до тех пор, пока мы не перешли на соседнюю улицу.

— Зачем вы заговорили с ней? — мрачно спросил офицер на русском, наконец отпустив мое запястье.

Он по-прежнему избегал моего взгляда.

— Рано или поздно она все равно бы…

— Вам было велено всего лишь сопровождать Артура, — сквозь зубы процедил Мюллер. — Но вы и здесь прокололись, причем дважды.

— И какой запрет я нарушила на этот раз? — недоумевала я, подавив желание закатить глаза.

— Открыли рот, — безразличным голосом отчеканил Алекс Мюллер. — Лиззи — дочь генерала СС и главная сплетница Баварии. Через пару часов весь Мюнхен будет знать, что я таскаюсь с вами по городу. Будь Артур с нами, объясниться было бы гораздо проще.

Я громко выдохнула, пытаясь не взорваться в ответ на его колкости.

— Что ж, если я вам так осточертела, и вы подрываете из-за меня свою безупречную репутацию, то прикажите сопровождать нас с Артуром другому полицейскому.

Мюллер остановился посреди улицы, устало провел рукой по лицу и тихо произнес:

— Обязательно… как только отыщем Артура, так сразу…

— Оберштурмбаннфюрер… Хайль Гитлер! — со сбитым дыханием подбежал один из молодых полицейских, на ходу отдав честь. — Штурмбаннфюрер Шрёдер ожидает вас в штабе для доклада.

Мюллер выругался на немецком и раздраженно выдохнул.

— Передай штурмбаннфюреру, что я буду на месте с минуты на минуту. Как только узнаете что-либо про пропавшего мальчика — немедля сообщайте мне. До утра я буду в штабе. Ориентировка на его розыск у вас имеется?

— Так точно, — подтвердил парень, вытянутый как струна.

— Свободен, — равнодушно произнес Мюллер и зажег очередную сигарету. Его мрачный взгляд рассредоточено скользил по улице.

— Хайль Гитлер! — торжественно воскликнул полицейский, отдал честь и спустя мгновение растворился в общем потоке горожан.

— Что это значит? — растерянно спросила я, следуя за офицером. — Какой штаб? Что значит вы будете там до утра? Как же… как же Артур? Он ведь совсем один… он… Разве вы не помните, что случилось с ним на рождественской ярмарке?

Мюллер молчал. Он сосредоточенно вдыхал табачный дым от зажженной сигареты и шагал по улице, пропустив мои вопросы мимо ушей. Мужчина даже не оборачивался, чтобы убедиться, что я не сбежала и следовала за ним. А я решила не быть надоедливой канарейкой, которая щебечет целыми днями, привлекая к себе внимание.

Дорога до штаба заняла от силы десять минут. Это было обыкновенное здание из темного кирпича, подобное многим старинным постройкам Мюнхена. На крыльце и на крыше развивался красный флаг со свастикой в белом кругу, а на входе сидел заспанный рядовой в темно-зеленой форме. Он тут же вскочил на ноги, выпрямился как струнка при виде вошедшего в помещение Мюллера, и отдал честь. Алекс же прошел мимо молодого парнишки с угрюмым выражением лица, а рядовой до последнего провожал меня недоуменным взглядом.

Мужчины, находившиеся в здании на тот момент, все как один восклицали «Хайль Гитлер», и чем меньше был их чин, тем сильнее они выпрямлялись, отдавая честь оберштурмбаннфюреру. Но неизменным оставалось одно — все они молча разглядывали меня, кто-то с недоумением, а кто-то откровенно пялился, до последнего прожигая взглядом мой затылок. Как только в узких длинных коридорах раздавался торопливый цокот женских каблуков, особо любопытные мужчины выглядывали из кабинетов, чтобы проводить меня удивленным взглядом. Все это не могло меня не смутить. Было предельно ясно — женщина в подобном учреждении была для них необычайной редкостью и скорее приятным исключением.

В одном из кабинетов нас встретил мужчина средних лет со схожей с Мюллером формой. На нем сидел все тот же серый китель, на левой петлице красовались те же руны «SS» в виде двух молний, на правой были изображены те же четыре серых звезды. Отличие было лишь в погонах с плетением «Гусеница»: у незнакомого мужчины красовалась желтая подкладка, вместо зеленой Алекса и отсутствовали какие-либо звезды.

Незнакомый офицер с темными усами «щеточка» над верхней губой отдал честь, как только мы вошли в помещение. Мюллер холодно поприветствовал его в ответ, и в тот момент я поняла, что его гость имел меньшее звание, чем хороший знакомый фрау Шульц. Мужчины обменялись парочкой слов и отправились в коридор. Но перед тем, как выйти, Мюллер напоследок бросил в мою сторону укоризненный взгляд, в котором буквально читались слова «только попробуй сбежать отсюда».

Я сняла пальто и мельком огляделась.

Нетрудно было догадаться, что это просторное помещение было его кабинетом. Там было вовсе не жарко, потому как оно не отапливалось, но и не шибко холодно. Через пару минут я уже пожалела, что сняла пальто и зябко поежилась.

Посередине кабинета со стены на меня смотрел портрет Адольфа Гитлера, а прямо над ним располагался широкий стол из дорогого красного дерева с высоким деревянным стулом, обшитым темной кожей. На столе лежали целые кипы бумаг и папок с неизвестным содержимым, на самом краю стоял громоздкий стационарный телефон черного цвета, а также парочка фотографий в неприметных рамках.

На одной из них была изображена семья из четырех человек: отец в строгом костюме, мать с красиво уложенными волосами и закрытом черном платье, сын лет пяти в забавных темных шортах, белой рубашечке и небольшим медведем в руке, и маленькая дочь двух-трех лет в кружевном платьишке со светлыми кучеряшками. Позади них красовался далеко не бедный интерьер гостиной и, тщательно приглядевшись в лицо мальчика, я узнала в нем юного Мюллера. А на следующей фотокарточке был запечатлен портрет молодой женщины с пронзительными светлыми глазами и сияющей улыбкой, вот только платье мне показалось черезчур старомодным. Возникло стойкое ощущение, что фотография была сделана более тридцати лет назад, когда в Германии, как и в России правили императоры…

В непосредственной близости от стола располагались два деревянных стула, с высокого белоснежного потолка свисали две скромных люстры, а стены в помещении были выполнены из краски приятного песчаного оттенка. Напротив стола, подперев стену, стояли старинные напольные часы с гиревым механизмом и дубовой отделкой светло-коричневого цвета. Их громкий «тик» и «так» раздавался по всему помещению. Возле просторного окна стояла мягкая софа, рассчитанная на пару-тройку крепких мужчин, и в метре от нее находился напольный торшер с тканевым абажуром бежевого оттенка. Но самую большую площадь кабинета занимали три высоких книжных шкафа. Практически все полки были до отвала забиты книгами со старыми переплетами различной толщины.

Я осмелилась подойти к центральному шкафу и удивилась — на полках не было ни одной пылинки. Усмехнувшись немецкой педантичности, я осторожно взяла в руки первую попавшуюся книгу — Иммануил Кант «Kritik der reinen Vernunft», издание 1861 года. Название сочинения я перевести не смогла. От книги в темно-синей плотной обложке исходил запах старины, она прекрасно сохранилась в библиотеке Мюллера и в то же время манила неопределенной загадочностью.

Аккуратно провела пальцем по толстому корешку и открыла первую страницу, где была описана краткая биография автора. Мельком пробежалась глазами по знакомым немецким словам, которые осилила перевести — автором был немецкий философ, родился в апреле 1724 года в Кенигсберге, умер там же в феврале 1801 году. Задумчиво подняла взгляд к потолку, я и знать не знала географию Германии, поэтому недоумевала, где находился тот город. Описание его жизни уместили всего в несколько предложений, и разобраться во всем остальном было гораздо труднее, чем я ожидала. Все же немецкий разговорный давался многим легче. Прежде мне и не приходилось сталкиваться со старинной немецкой литературой. Книга, которую вручила мне фрау, вышла в печать не более пяти лет назад и язык в ней был во многом схож с разговорным.

Когда в воздухе раздался громкий звонок телефона, я испуганно дернулась и обернулась в сторону стола. Телефон настойчиво трещал около минуты, черная трубка слегка подрагивала, а неприятный звон раздавался в голове еще столько же. Я не решилась к нему подойти, да и другие офицеры, в том числе и Мюллер, не спешили. Вскоре, когда он затих, сама не заметила, как с книгой в руках присела на стул Мюллера, продолжив увлеченно листать страницу за страницей. Я находила знакомые немецкие слова, которые прежде встречала на рекламных вывесках в Эрдинге и Мюнхене и на уличных указателях. А также находила знакомые по звучанию слова, которые успела уловить по радио, когда помогала Гертруде на кухне. Медленно полушепотом пыталась их прочесть и радовалась, когда из всего предложения понимала хоть пару-тройку слов.

Увлеченная чтением (если это можно было назвать таковым), я не заметила, как в кабинет тихо вошел молодой офицер в темно-зеленом полицейском кителе с небольшим серебряным подносом в руках. На левом рукаве красовался черный манжет с той же надписью, что и у Мюллера — «SS Polizei-Division». На правой черной петлице вышиты руны СС, а на левой были изображены поперек два ряда двойного сутажного шнура светло-серого цвета. На правой руке выше локтя находилась нарукавная нашивка в форме буквы «V», в виде равностороннего треугольника черного цвета с двумя рядами алюминиевого галуна.

Я тут же испуганно подорвалась с места, как только увидела, как он приблизился в мою сторону, и растерянно опрокинула книгу на пол.

— Добрый вечер, фройляйн Китти, прошу прощения, если напугал, — слегка растерянно произнес парень с ярко-зелеными изумрудными глазами. Он аккуратно поставил поднос на стол и мгновенно кинулся поднимать упавшую книгу. — Иммануил Кант? Хороший выбор.

Растерянно приняла книгу и медленно положила ее на стол поверх двух папок с документами.

— Оберштурмбаннфюрер приказал принести вам горячий чай с выпечкой, — доложил он с мелькнувшей улыбкой в глазах с яркой зеленцой. — Приятного аппетита, фройляйн Штольц.

— Спасибо, — хрипло ответила я.

Он коротко кивнул и последовал в сторону двери, но я вовремя окликнула его.

— Постойте… как вас зовут?

Он растерянно оглянулся, будто не ожидал подобных вопросов с моей стороны, но тут же взял себя в руки и натянул привычное непроницаемое выражение лица.

— Роттенфюрер Макс Вальтер, — отчитался парень.

— Гер Вальтер, вам известно куда ушел гер Мюллер и как долго мне его ждать? — неуверенно пролепетала я, тщательно проговорив каждое слово.

Изумрудные глаза всего на пару секунд недоуменно метнулись в сторону, а брови хмуро встретились на переносице.

— Не могу знать, фройляйн. Оберштурмбанфюрер не докладывает о подобных вещах.

Я изобразила нечто, схожее с улыбкой, и коротко кивнула. Он повторил за мной и быстрым шагом последовал к двери, а затем скрылся также быстро, как и появился. Я бросила любопытный взгляд на небольшой серебряный поднос: на нем стояла кружка чая из белого фарфора со струящимся паром и парочка необычных крендельков с крупной солью, бережно завернутых в салфетки. Как только взяла в руки один из аппетитных мягких крендельков, желудок тут же отозвался ноющей болью. Со всеми навалившимися событиями я и вовсе позабыла о существовании голода.

И где только пропадал Мюллер? Наверняка ушел ужинать по-человечески с тем мужчиной в здешнюю столовую, а меня оставил здесь доедать остатки соленого кренделька.

— Даже не знаю, что вам понравилось больше: брецель… сидеть в моем кресле или читать немецкую литературу, — в какой-то момент раздался надменный голос Мюллера.