Глава 9
— Что значит не заберут? Как переводится это слово? — я испуганно дернулась, когда девушка рухнула на кровать, горько зарыдав в подушку. — Ася, я правильно перевела? Заберут?!

Каждый раз я с трудом сдерживала внутреннее раздражение, когда сталкивалась с незнакомым немецким словом или попросту плохо запоминала его. В тот момент было важно уловить каждое слово фройляйн Шульц и еще важнее правильно его трактовать.

Подруга коротко кивнула, молча вытирая слезы.

— Но зачем забирать Артура? — я подбежала к кровати Амалии и села на пол перед ее заплаканным лицом. — Кто, куда и почему забрал Китти?

— Только слепой не заметит, что Артур болен… — сдавленно произнесла девушка, громко выдохнув. — Только вот чем… ни один доктор Баварии не знает. У него есть всего один признак шизофрении, но все доктора, которых мы приглашали, единогласно исключили ее.

Она в очередной раз шмыгнула носом, дрожащими тонкими пальцами размазала слезы вокруг завораживающих светло-голубых глаз и устремила пустой взгляд в потолок. Неподдающиеся контролю рыдания все еще сотрясали ее грудную клетку, но внешне она выглядела намного спокойнее, чем была пару минут назад.

— Китти тоже была… не здорова? — осторожно спросила я, сама того не заметив, перейдя на шепот.

— Ее болезнь проявляла себя намного краше и чаще, чем нам бы того хотелось, — призналась Амалия. — Соседи и прохожие с улицы задавали много вопросов, а любопытные и косые взгляды сопровождали ее всю жизнь… куда бы она не шла. Доктора разводили руками, кто-то даже настаивал на изоляции ее от «здорового» общества, кто-то чуть ли не принудительно заставлял мою тетю подписать нужные бумаги и сдать ее в психиатрическую лечебницу, чтобы облегчить себе жизнь. Она долгое время не соглашалась и настал момент, когда Китти просто забрали, и моя тетя ничего не смогла сделать, кроме как устроиться сестрой милосердия в ту же лечебницу. Но… это вовсе не лечебницы… там идет полная зачистка людей с различными психическими отклонениями, шизофреники к примеру, или просто уродцы, которые угрожают испортить арийскую кровь, — Амалия болезненно вздохнула, уселась на край кровати и обессиленно уронила лицо в ладони. — Если бы не тетя, которая работала там, мы бы никогда не узнали, что на самом деле произошло с Китти…

По моей молчаливой просьбе Ася перевела мне половину из рассказа фройляйн, что я не сумела понять с первого раза.

— Господи… — невольно сорвалось с моих губ, когда я мысленно представила, каким образом в тех учреждениях погибают ни в чем неповинные люди.

Они ведь не выбирали рождаться такими, верно? Тогда в чем была их вина?!

От одной мысли, что Артур мог оказаться на их месте, меня обдало холодным потом.

— Почему тебя не выдадут замуж за офицера Мюллера? — вдруг спросила Ася, с детской наивностью похлопав светлыми ресницами. Ее карие глаза растерянно блуждали по лицу Амалии. — Он же тоже вроде как… он тоже имеет высокий офицерский чин и состоит в СС…

Девушка провела дрожащей ладонью по раскрасневшемуся от слез лицу.

— За Алекса? Я бы с радостью… хоть и отношусь к нему как к старшему брату, — фройляйн Шульц слабо улыбнулась, слегка пожав плечами. — Но не все члены СС состоят в правящей партии, к ним относится и Мюллер. А Кристоф… он в партии имеет огромное влияние. К тому же, его отец близок с самим Генрихом Гимлером — главой СС и одним из самых влиятельных людей после фюрера. Маменька твердит, что после свадьбы Кристоф, даже если и узнает о несуществующем диагнозе Артура, то оставит это в строгой тайне, чтобы не опозорить свою фамилию и весь будущий род…

— Но зачем их убивают? Людей с отклонениями. Они же не виноваты в том, что уродились такими, — недоумевала я.

— Я не… я не знаю… Говорят, что они наводят ужас на детей и портят гены здоровых арийцев, — Амалия обессиленно всхлипнула, уронив лицо в ладони. — Кого-то лишают возможности иметь детей путем страшной операции, а кого-то сразу безжалостно уничтожают… Они умирают тихо, даже не подозревая о том, что страна, в которой они родились, их не любит, и в один миг так просто от них отказалась…

— Какой ужас… бедные люди… — всхлипнула Ася. Она уселась на край кровати Амалии и молча обняла ее тонкими руками, не стесняясь слез.

Я, глядя на девушек, тоже не сдержала нахлынувшие чувства, и спустя несколько минут мы втроем жалостливо всхлипывали, вытирая слезы. Каждая из нас боялась разбудить других домочадцев, поэтому была вынуждена прикрыть губы ладонью, чтобы не взвыть. Со стороны наш плач выглядел так, словно мы оплакивали усопшего.

До того горько и мерзко я ощущала себя после откровенного рассказа Амалии, что не могла остановиться. Я представляла как беспомощных детей с внешними и внутренними недостатками, которые не вписывались в идеализированный Третий рейх, безжалостно убивали в психиатрических лечебницах… И что на месте любого из них мог оказаться мой маленький Áртур, который за столь короткий промежуток времени успел запасть в душу…

* * *
Я штопаю любимое белоснежное платье в черный горошек, с которым никак не желаю расставаться и намерена штопать его до последней заплатки. В воздухе раздается громкий дверной хлопок, и по твердым шагам и скрипящим половицам я сразу же догадываюсь кто вошел в дом.

— Анька! — кричит мать. — Анька, ты здесь?

Я не вижу ее, сидя в комнате, но прекрасно слышу, как она открывает шкафы, а дверцы отзываются протяжным скрипом.

— Аннушка! — голос мамы теплеет, но с тяжелым дыханием она продолжает искать старшую дочь по всему дому. — Где же ты?

Мне страшно. Сама не понимаю от чего, но сердце начало биться в груди как чумное, а иголка со звоном падает на пол, и на моих глазах ускользает сквозь старую половицу. Шаги матери на мгновение затихают, а я вдруг перестаю дышать.

— Анька, ты мне нужна! — разъяренно кричит мамка за дверью нашей спальни. — Пойдем со мной! Сколько можно прятаться?!

Я испуганно вскакиваю со стула, а платье в горошек летит на пол, ведь ко мне пришло страшное осознание — матери нет в живых уже больше года.

— Ее здесь нет! И не пойдет она с тобой! — кричу я изо всех сил, чтобы она наверняка услышала мой надтреснутый голос.

Дверь с грохотом распахивается, и на пороге стоит мать с привычным белоснежным платком на голове, под которым спрятаны ее русые волосы. Она грозно упирает руки в бока и смотрит на меня свойственным нам всем сердитым и хмурым взглядом исподлобья, а тонкие бледные губы намертво сжаты в плотную линию.

— А ты чего орешь, Катька?! — сердито спрашивает она. — Не тебя я ищу, значит и откликаться не надо! Ишь чего, разоралась… тут и без тебя криков хватает! А Аньку я сама найду, раз ты, непутевая такая, не смогла!

Я проснулась в холодной липкой ночной сорочке, с ужасом распахнув глаза в темноту.

На дворе стояло двадцать четвертое декабря 1942 года — католическое Рождество и день, когда мне впервые приснилась покойная мать.

Сон напугал меня не на шутку. Оставшийся час до подъема я молча прожигала взглядом белоснежный потолок с лепниной и размышляла. Думала о том, что мама пыталась забрать к себе Аньку — дурной знак. Возможно, это было глупо, но могло означать, что сестра была жива и как никогда нуждалась в моей помощи.

Меня трясло под одеялом, но вовсе не от того, что за окном было плюс три градуса