Он обнаруживается на улице — стоит, прислонившись к витрине булочной на углу, руки в карманах, пристальный взгляд направлен на двух мужчин, целующихся под фонарем на другой стороне улицы.
Через мгновение вздыхает.
— Так мне больше нравится. — Он смотрит на меня, и я ничего не могу прочесть на его лице. — А в этом баре... Драко, это не мой мир.
Разумеется. Его мир — это магические законы и кодексы, пиво на ужин, катания на коньках в парке. Я скрещиваю руки на груди, немного дрожа. Воздух холодный, и от маггловских фонарей небо кажется черно-оранжевым. И звезд не видно — а все потому, что этим ублюдкам недоступны нормальные иллюминационные чары.
— Но он мой.
Гарри кивает.
— Знаю. — Он поднимает на меня взгляд. — Ты когда-нибудь прекратишь?
— А это важно?
Ветер треплет его волосы.
— Наверное. — Свет фонарей отражается в стеклах его очков. — Я не люблю делиться.
Мы молчим.
— Мне пора, — наконец говорит Гарри. Его рука касается моей щеки. Я отстраняюсь, и он выглядит странно разочарованным. — Я свяжусь с тобой через Камин.
Он аппарирует, и я не пытаюсь остановить его.
В конце концов, разве не этого я ожидал?
Возвращаюсь домой — там темно и тихо. Скорпиус у Софи.
Снимаю пальто, цепляю на вешалку у двери, слоняюсь по пустым комнатам. Сегодняшний вечер сложился совсем не так, как мне хотелось. Но так, как я заслужил, видимо, раз думал, что этому ублюдку будет полезно узнать, что он не одинок. Благие намерения и поступки всегда оборачивались против меня.
В постели холодно, и слишком много места. За эти дни я как-то уже привык, что Гарри раскидывается поперек кровати, занимая две трети.
Я бездумно смотрю в потолок, сна ни в одном глазу.
А пошло оно все. Я отправляю сову Кардинелле, торопливо черканув записку в потемках. Надеюсь, может быть после того, как решение принято, я смогу заснуть.
Если бы.
На утро она появляется в Камине.
— У меня нет для тебя заказов.
Строгая. Четкая. Деловая. Ни намека на льстиво-игривый стиль, который мы обычно использовали в общении.
— Бред собачий! Не играй со мной.
— Кажется, это должна быть моя фраза. — Она сердито хмурится сквозь языки пламени. — Насколько серьезно ты относишься к своей работе?
Сжимаю губы.
— Всего лишь устрой мне заказ, Кардинелла. Ты не можешь себе позволить отказаться. Сколько шлюх ты потеряла за последние месяцы?
Бью в точку.
Она раздраженно фыркает.
— Гнилой бизнес. Давно пора завязывать. — Она медлит какое-то время, желание наказать меня борется с ее тридцатипроцентной долей. Галлеоны побеждают. — Ладно. На завтра есть одна заявка, пол четвертого, в Клэридже. Клиент предпочитает мальчиков-цыпочек. Так что надень тот черный комплект. Твоя задница в нем просто великолепна, и даже не скажешь, что у тебя имеется член.
Я раздумываю. За двести галлеонов на час облачиться в платье и туфли на каблуках и позволить какому-то старому козлу вставить мне.
Не лучший вариант, но я согласен.
Я слишком долго был вне игры.
— Идет.
Слава Богу, этот тип оказывается вовсе не старым козлом. Всегда приятней, если клиент привлекательный, должен признать. Не то чтобы я отказался от денег какого-нибудь противного старика. Какая разница, какими галлеонами платить ренту — деньги не пахнут.
Открыв дверь, он с улыбкой окидывает взглядом мои зачарованные темные волосы, маленькое черное платье, очень аккуратное, чуть выше колен, и чулки — в конце концов, я элитная шлюха, а не жалкая шалава — и резюмирует:
— Годишься.
— Хмм, смею надеяться. — Я протягиваю ему маленький пакетик из фольги, а он вручает мне мешочек с галлеонами. Привычный обмен, но чего-то не хватает.
Меня швыряют на кровать без всяких церемоний — несколько легких поцелуев, поглаживаний несуществующей груди. Как-то странно без прелюдий. Гарри любит целоваться, любит довести меня до безумия, прежде чем...
Так, я не должен думать о нем в таком месте. Совсем. Беру себя в руки. У меня тут работа.
А в работе я хорош.
Не сдерживаю стоны, когда клиент задирает подол платья выше талии, извиваюсь на постели, когда он сдергивает с меня крохотные трусики, когда проскальзывает языком в мою дырку. Я раздвигаю бедра под определенным углом ровно настолько, чтобы свести его с ума.
И, как всегда, это срабатывает. Его рот блуждает по моему телу, от яичек и до шеи, и я не успеваю опомниться, как он уже скользит внутри меня, склонившись над моей спиной, как он мычит при каждом толчке и бормочет мне в ухо, какая же я красивая девочка.
Я едва ли возбужден. Я и не хочу, и вовсе не потому, что на мне платье. Но я старательно покачиваюсь и подмахиваю, как высококлассная шлюха (почему как? я и есть), я умоляю его трахать меня, и молюсь мысленно, чтобы он скорее кончил, мать его.
Господи, как же мне не хватает... Нет, я не буду думать об этом. Не буду думать о нем.
Когда он резко дергается и вскрикивает, я чувствую облегчение...
Растянувшись на кровати, заложив руки за голову, он наблюдает, как я привожу себя в порядок.
— Ты же новенький, да? — роняет он, и я удивленно оглядываюсь.
— Нет, вовсе нет. — Я пытаюсь натянуть чулок на бедро. Блядь, стрелка пошла. Накладываю на шелк нервущиеся чары. Должно продержаться.
Он как-то недоверчиво фыркает.
— Кажется, ты не особо проникся происходящим.
Мои плечи напрягаются.
— О чем ты? — спрашиваю беззаботным тоном, отодвигаясь к краю кровати и поворачиваясь к нему спиной.
— Да я о том, — он подползает ко мне ближе, его член покачивается меж бедер, — что тебе, похоже, хотелось быть совсем в другом месте.
Я улыбаюсь ему, очаровательно изогнув губки, как тупоголовая школьница — я часами тренировал эту улыбкой в ванной.
— Не говори глупостей. — Я быстро целую его в губы. — Ты был великолепен.
Он толкает меня на кровать и наваливается сверху. Кажется, впервые за свою карьеру, я немного занервничал.
— О ком ты думал?
— Да что за фигня! — Я пытаюсь сесть, но он снова толкает меня на спину, ловит за руки и чарами привязывает их к спинке кровати.
— У меня есть еще десять минут, — мягко говорит он. У меня внутри все сжимается, когда он начинает гладить себя, сжимая пальцами член. — Отвечай на вопрос.
— Ни о ком. Лучше слезь с меня.
— Я заплатил за свой час. — Он задирает мое платье выше талии. — И ты прекрасно это знаешь.
Я дергаюсь, пытаясь высвободить руки.
— А ты прекрасно знаешь, что я могу послать тебя на хуй...
— Хорошая мысль. — Он склоняется надо мной с хищной улыбкой. — И в этот раз ты тоже кончишь. — Он кусает меня за шею. — Просто представь, что я — это он.
Я закрываю глаза, когда он вталкивается в меня.
Руки Гарри. Рот Гарри. Член Гарри.
Когда я кончаю, быстро и бурно, и мое тело ноет, горит, дрожит — я хочу, я жажду, о Господи, я хочу, да — и с этим именем на устах я кусаю его в ответ.
Гарри.
Только Гарри.
Он сидит у меня на кухне, когда я возвращаюсь, с размазанным макияжем и в измятом платье.
— Какого черта ты тут делаешь? — резко осведомляюсь.
Он встает.
— Жду тебя. — Он окидывает меня взглядом с ног до головы, хмуря брови. — Кажется, это была неудачная идея.
Я устал, у меня вся задница болит. У меня сейчас совершенно нет настроения.
— Отъебись, Гарри. — Я поворачиваю в сторону ванной. Что может быть лучше, чем погрузиться в горячую воду.
Он хватает меня за руку.
— Ты весь провонял им.
— Издержки профессии, — отрезаю и выдираю руку. — Да что с тобой, черт возьми?
— Ты никогда не прекратишь, да? — Гарри кривит губы. — Тебе настолько это нравится, да? Когда какой-то урод сует свой хер тебе в зад...
С меня хватит. У него явно поехала крыша.
— Ты всегда знал, что я шлюха, Поттер. Что-то я не помню, чтобы ты сильно возражал, когда в первый раз засовывал свой...
— Я не могу так, — Гарри качает головой. — Я не могу смотреть, как ты возвращается от других парней.
— Тогда не смотри. — Мерлин, я даже чувствую облегчение, сказав это вслух. Ничто не длится вечно. Да я и не ждал, собственно.
Какое-то время он не произносит ни слова.
Ладно, скажу за него.
— Все кончено. Найди себе милого, юного и тупого Гриффиндорца, чтобы целоваться с ним под светом фонарей. — Я отворачиваюсь. — А со мной не получится.
— Неправда.
— Правда! — Я поворачиваюсь и толкаю его в плечи. — Ты же не собираешься сделать из меня то, чем я не являюсь, Поттер? Так что можешь забыть про все дурацкие фантазии, которые парят в твоей тупой башке...
Он вжимает меня в стену и целует. Не в силах удержаться, цепляюсь за его руки, открываю рот навстречу его рту. Ненавижу, потому что он нужен мне. Ненавижу, потому что хочу. Ненавижу, потому что... Нет, я не скажу это. Не могу.
Главное правило всех шлюх. Я не нарушу его. Я не могу.
Я уже нарушил.
Я отталкиваю его, скрещиваю руки на груди.
— Я шлюха, Гарри, — тихо говорю. — И я хорошая шлюха. Мне это нравится. И я не хочу ничего другого.
— И меня не хочешь? — хрипло спрашивает он.
Неправда. Хочу. Но сейчас нужны другие слова.
— Нет.
Он отступает на шаг. И я снова могу дышать.
— Драко Малфой — ты лжец, мать твою!
Я не двигаюсь с места, пока он не уходит.
Пэнси протягивает мне "Пророк", развернутый на четвертой странице.
Всего лишь маленький абзац в колонке "В городе". Вряд ли это про меня.
Я ошибаюсь.
"Многим любопытно, какой такой интерес мог возникнуть у Спасителя Магического Мира к некоему светловолосому представителю одного из самых благородных и древнейших домов, к тому же бывшему противнику. Возможно, верны слухи, что самая древняя и благородная профессия будоражит Избранному кровь".
Скитер, мать ее. Сучка драная...
— Драко.
Я замечаю, что изодрал газету в клочья. У меня трясутся руки, и я роняю обрывки на стол.
— Мне пиздец.
— Нет. — Она обнимает меня, притягивает ближе. — Мы разберемся с этим.
Я цепляюсь за нее. Как и всегда.
Я отправляю Гарри сову.
Он не отвечает.
Да я и не ждал, что ответит.
Сочельник. Софи забирает Скорпиуса.
Я отклонил приглашение на Диагон-аллею — мне сейчас не до рождественских пантомим и гимнов. Я не хочу ловить на себе изучающие взгляды, слышать шепот.
Софи не возражает, она лишь сжимает мою ладонь и берет Скорпиуса на руки.
— Все наладится, — говорит она.
— Рано или поздно, — пожимаю плечами. Не в первый раз нашу фамилию полощут по углам.
Рождественский вечер я провожу в одиночестве, уставившись в огонь, зажав бутылку виски между колен, с сигаретой в руке. Алкоголь уже ударил в голову, и я уныло цитирую на память отрывки из пьесок, которые помню с детства.
В Камине появляется Кардинелла.
— Дорогуша, — беззаботно начинает она, — у меня для тебя клиент.
Я поднимаю бокал и изучаю на свет янтарную жидкость.
— И вот я захожу, — вяло цитирую нараспев, — старый Дед Мороз, ждут меня здесь, или нет?(29)
— Что? — Кардинелла озадачено хмурится.
— Ничего. — Мне даже лень наносить маско-чары. Если она и разглядела меня в темноте, то молчит. — Сегодня сочельник.
— И ему одиноко. Возьмешь его?
Какого черта? Я отставляю бокал, еще раз затягиваюсь сигаретой. Боже, как мне не хватало никотина. Сбрасываю пепел куда-то за кресло, и мне совершенно наплевать на испорченный ковер.
— Хорошо. Ройал Гарден Кенсингтон. Дай мне час.
С трудом поднимаюсь на ноги, бреду вверх по лестнице, споткнувшись всего раз.
Влажный пар окутывает меня, когда я смотрю на себя в зеркало в ванной. На щеках щетина, взгляд тусклый. На волосы вообще больно смотреть.
— Счастливого гребаного Рождества тебе, шлюха, — бормочу я.
Забиваю на бритье.
— — — — — — — — — — — — — — — — — -
(29) Драко цитирует слова Деда Мороза (Father Christmas)
In comes I, old Father Christmas,
Be I welcome or be I not?
I hope old Father Christmas
Will never be forgot.
Такими строчками открываются многие традиционные (традиция тянется еще с 17-го века) британские рождественские пьески-пантомимы. Вот несколько примеров: раз http://www.folkplay.info/Texts/91ss59gw.htm
и два http://www2.prestel.co.uk/aspen/sussex/eptip2.html
Клиент трахает меня, вжимая в спинку кровати, и мычит при каждом толчке.
Я же, соответственно, постанываю, тупо глядя куда-то поверх его плеча.
Я могу думать только о Гарри. Его рот. Его руки. Его член.
Покачиваюсь навстречу очередному движению. Я лишь хочу, чтобы это поскорее закончилось.
Лучше бы я пошел смотреть пантомимы.
На Диагон-аллее темно. Малочисленные огоньки слабо мерцают в окнах квартир над магазинами. Уже поздно.
Или рано, смотря для кого.
Мне все равно.
Я оставил клиента досыпать, даже не стал принимать душ. Наверное, нужно вернуться домой, но мне не хочется. Холодные улицы Лондона кажутся куда более уютными, чем моя пустая постель.
Пустая.
Никогда такого не было. Я люблю свою работу. Люблю секс. Люблю, когда меня трахают.
Но сейчас все не так, чего-то не хватает, и мне не по себе от этого чувства.
Поднимаю взгляд и замечаю шпиль церкви Святого Албана. Я даже не понял, как тут очутился. Из окон льется яркий теплый свет и доносятся приглушенные разговоры прихожан.
Не задумываясь, толкаю калитку.
В нефе занята половина мест, в основном пожилыми ведьмами и волшебниками. Некоторые пришли целыми семьями — дети сопят, прикорнув к отцовским плечам. Алтарь задрапирован в пурпурный шелк, в тон и облачение викария.
Я сажусь на скамейку в последнем ряду. Пальто плотно застегнуто, лицо полускрыто под шарфом и шапкой. Слова литургии мягко окутывают меня.
— И был рожден он, как сын человеческий, — доносится голос викария. Свечи мерцают за его спиной. — И Дева Мария дала ему жизнь, будучи сама без греха. И призван он очистить нас ото всех грехов наших...(30)
Почти двадцать лет прошло с тех пор, как я брал в руки требник, но я шепотом повторяю фразы вместе со всеми, без запинки. Детские привычки неистребимы.
— Благословен Грядущий во имя Господне! Осанна в вышних!(31)
Я досиживаю до конца причастия, наблюдая, как другие подходят к алтарю. Я не хочу ни хлеба, ни вина, ни благословения. Я даже толком не знаю, зачем я здесь. Я не религиозен. Не набожен. У меня не было времени на все это. И уверенности тоже не было.
Я никогда не верил. И не хочу. Была какая-то крохотная надежда в Божественное начало, но и та умерла во время войны. Но здесь и сейчас, в церкви, царит какая-то простая, спокойная умиротворенность. И я остаюсь.
Последнее благословение получено, последний гимн отзвучал. Я задерживаюсь в тени, пока церковь не пустеет.
Мои шаги эхом отдаются в тишине.
Я останавливаюсь возле Фомы, он улыбается мне с высоты своего постамента.
— А я-то гадал, вернешься ли ты.
Скамейка твердая, сидеть неудобно.
— Я не знаю, зачем пришел. Я не верю во все это дерьмо.
— Мало кто верит. — Фома опирается плечом о стенку своей ниши. — Я сам себя спрашивал, и не раз, может я безумец.
Выдавливаю улыбку.
— И каков ответ?
— Возможно, — он изгибает каменную бровь. — Тебя что-то тревожит, мастер Малфой.
Шарф царапает мне шею, цепляясь за щетину.
— Лишь свое собственное безумие, полагаю. Это пройдет.
Апостол лишь молча наблюдает за мной.
— Это все Поттер виноват. Если бы он не был таким... таким, мать его, Гарри, во всем... — Я отворачиваюсь. В глазах печет. — Он с самого начала знал, кто я такой.
— В самом деле, о связях вашей семьи повсюду известно...
— Я шлюха, — обрываю его.
Секундное молчание.
— А, — наконец говорит Фома. — Понимаю.
— И нечего меня судить, — я с вызовом вскидываю подбородок. — Мне плевать на твое мнение. Впрочем, на мнение остальных тоже.
— Но не на мнение Поттера. — Фома поглаживает бороду, изучая меня с любопытством.
— Плевать, — я вру, и он это прекрасно понимает.
Фома садится на край своей ниши, болтая ногами, и его каменные пятки гремят о стену. Он вытягивает руку — длинная и тонкая каменная ленточка свисает с его пальцев.
— Знаешь, что это?
Пожимаю плечами.
— Реликвия какая-нибудь.
— Пояс Девы Марии, — улыбается он. — Она обронила его с небес после своего Успения. А мне повезло заполучить его.
— Не было такого, — я полон скептицизма.
— Может было, а может и не было. В конце концов, некоторые люди считают, что аппарация невозможна.
— Все магглы — идиоты, — выдаю гримасу.
— Не всегда. — Он крутит ленточку в пальцах. — Ты хоть представляешь, сколько людей считали ее шлюхой, когда узнали про беременность? Еще тот скандал был в Назарете. Ты должен был об этом слышать.
— Но она не была шлюхой, — поднимаю бровь. — Или была?
Фома хихикает.
— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Но ее суженый действительно подумывал о том, чтобы отказаться от нее. В конце концов, это был не его ребенок.
— Но я не девственница, и не беременный, — замечаю я. — И слава Богу!
Он фыркает.
— Мораль в том, ты — упрямый мальчишка, что иногда любовь и в самом деле все побеждает. Иногда, конечно, необходимо подтолкнуть. — Он берет меня за подбородок, его каменные пальцы холодят кожу. — Не стоит недооценивать своего мальчика.
Я отшатываюсь, горло судорожно сжимается.
— А я думал, что все ваши не слишком жалуют мужеложцев.
— Не стоит всегда верить своим ушам, — он едва заметно усмехается. — Всегда есть место сомнению.
— Да, наверное. — Я встаю. — Мне пора.
Он кивает.
На полпути к выходу я оборачиваюсь.
— Счастливого Рождества!
Фома отвечает улыбкой.
— — — — — — — — — — — — — — — — — -
(30) Строки из рождественской молитвы (Eucharistic Prefaces — вступление к причастию). Полностью тут — http://www.cofe.anglican.org/worship/liturgy/commonworship/texts/hc/seasonal/christmas.html
(31) Благословен Грядущий во имя Господне! Осанна в вышних! — Евангелие от Матвея 21:9
Ярко-зеленый котелок все время сползает Скорпиусу на один глаз. Он сдвигает его одной рукой, а другой крепко сжимает вилку. Сливовый пудинг размазан по его мордашке, глаза горят от утреннего обилия сладостей и подарков.
Гусь наполовину съеден, остатки пойдут эльфам в качестве рождественского угощения. Взорванные хлопушки разбросаны по столу, конфетти искрится и переливается на белой парчовой скатерти. Все игрушки собрались вокруг тарелки Скорпиуса, один крохотный аврорчик сидит на краю, со скуки болтая ножками.
Он похож на Гарри. У меня внутри все сжимается.
Софи перехватывает руку Скорпиуса и отбирает вилку.
— Ты сейчас проткнешь Mémère(32).
— Прости, — Скорпиус с виноватым видом смотри на свою бабушку.
Мать снисходительно улыбается.
— Думаю, пора вернуться в гостиную. — Она наклоняется к нему и шепчет с самым заговорщицким видом: — Кажется, там тебя ждет еще один подарок.
Скорпиус распахивает глаза и с воплем соскальзывает со своего стульчика.
— Мама, — укоряю я. Малыш мчится к двери, Софи бежит за ним.
Она лишь красноречиво поводит плечом.
— Драко, он ребенок. А детей нужно баловать. — Она поднимается и протягивает мне руку. — Мерлин свидетель, ты был таким избалованным.
Я обнимаю ее за талию.
— Да, я был жутким мерзавцем.
— И остаешься им, мой дорогой. — Мать гладит меня по щеке. Она вдруг останавливает меня в холле, перед дверью в гостиную, и осторожно интересуется: — Эта заметка в "Пророке"?..
— Чушь, мама! — Я не смотрю ей в глаза. — Полная чушь.
— Разумеется. — Она молчит какое-то мгновение, а потом ее пальцы мягко сплетаются с моими. — Но даже если это было правдой — что, очевидно, не так — для меня это ничего не значит. Надеюсь, ты это понимаешь.
Изумленно смотрю на нее. Я всегда подозревал, что она-то поймет. Но получить подтверждение — совсем другое дело. Она прямо встречает мой взгляд.
— Ты мой сын, — говорит она, — сейчас только это и важно. — Черты ее лица смягчаются. — Я слишком много потеряла в своей жизни, Драко. Твой выбор — это твой выбор.
— Спасибо. — Я целую ее в щеку.
Мать сжимает мою руку. Ликующий вопль Скорпиуса вызывает у нее смешок.
— Ну что, заходим?
— Папа, смотри! — Скорпиус растянулся на ковре, наполовину забившись под елку — и щенок колли вылизывает его лицо.
С усталым вздохом поворачиваюсь к матери. Она поднимает бровь.
— Я все согласовала с Софи, дорогой.
Софи смеется над моим угрюмым видом.
— Драко, не будь таким un empêcheur(33). Тебе не идет.
Я вскидываю руки и качаю головой. Все, подавили численностью.
— — — — — — — — — — — — — — — — — -
(32) Mémère — бабушка (фр.)
(33) Empêcheur — мешающий, помеха (фр.)
Мать удалилась в свою комнату немного подремать — праздники без отца всегда ее выматывают, а Скорпиус со щенком — которого он моментально и очень изобретательно окрестил Тото(34) — так разыгрались, что два раза за последний час чуть не уронили елку.
Я свернулся на диване, голова у Софи на коленях, она перебирает пальцами мои волосы. Мы наблюдаем, как малышня резвится на той части ковра, которую мы для них отвели, в конце концов, и обезопасили заклинаниями.
— Скажи честно, как ты? — спрашивает она. Щенок лает и прыгает на Скорпиуса, роняя его на пол. Сынуля визжит от счастья и обнимает Тото за шею.
Странный он ребенок, должен признать.
— Нормально, вроде. — Я поглаживаю ее колено, разглаживая складки на шелковой голубой мантии. — Только хочется спрятаться от всего мира.
Она откидывает мои волосы со лба.
— Ты говорил с Гарри?
— Отправил сову, сразу после заметки. Он не ответил. — Огонь потрескивает в камине, чулки на каминной полке еще на половину заполнены конфетами и мандаринами. — Я бы тоже не ответил на его месте.
— Ох, дорогой, — вздыхает Софи, — вы, мужчины, иногда такие тупые.
— И что это значит? — Я сажусь и впиваюсь в нее взглядом. Челка падает на лицо.
— Он без ума от тебя, ты без ума от него, и если ты прекратишь строить из себя черт знает что...
— Софи, — сквозь зубы говорю я, и она умолкает.
Я забиваюсь в угол дивана, вытянув вперед босые ноги. Скорпиус запрыгивает на меня, Тото несется следом за ним. Сын ерзает у меня на коленях, свитерок задрался. Его кожа такая теплая и по-детски нежная под моими ладонями. Щенок, поскулив немного, усаживается у меня в ногах, пыхтит и тявкает оттуда.
— Напиши ему еще раз, — тихо говорит Софи, и когда я смотрю на нее, сжав губы, она пожимает плечами. — C'est Noël(35), Драко. Благоволение ко всем, и все такое прочее.
Скорпиус сворачивается у меня на груди, колотит ножками по бедру. Я ловлю его за пятки.
— Черт, и когда ты стала такой оптимисткой?
— Когда решила, что хочу сделать тебя счастливым. — Она протягивает руку нашему сыну. Он переползает к ней, обнимает ее за шею и целует в щеку.
На это у меня нет ответа.
— — — — — — — — — — — — — — — — — -
(34) Toutou — собачка, щенок (фр.). Да, я знаю, что произносится Туту, но Тото мне кажется благозвучней.
(35) C'est Noël — это Рождество (фр.)
[441x480]