Если бы загнивающий Запад увидел цвет моих волос, то непременно оценил бы по достоинству. Моя челка негодует видя пьяных мальчиков и девочек, таких разноцветных, кричащих «горько» - алкоголь насильно соединяет людей – современный паразитизм. Небо было таким синим и вода – такой холодной. А они прыгали, веселились, кричали, падали в фонтан и непременно привлекали внимание. Поначалу, меня даже охватила ностальгия, но … спустя минуту, стало противно и грустно. Они, такие классные, те, что «вечно молодые и пьяные». Даже не хочется возвращаться к ассоциативным параллелям и воспоминаниям. Но, тут, наматывает круги одинокий накаченный паренек.
Все так одиноки, все так развратны и просты, что хочется удавиться. Нет, так бы я конечно не убила б себя. Но, что то похожее – очевидно. Эти «новые», ничего не боящиеся дети и похуистические взрослые, мол «сами такими были». Эти целующиеся отрешенные пары, эти бесконечные проносящиеся перед взглядом люди – без пола и национальности. Эти, люди, звонящие мне, они ведь постоянно, что то хотят узнать у формальной стороны моей чувственной жизни.
Тут же отец фотографирует дочерей на фоне фонтана, одна из них закрыла глаза, а рядом компания нашей золотой молодежи издала хохот и крики, отец сказал, что это «не лучшее место для фотографий, пошли». В это время мои самые лучшие - гладят друг другу соски и потом чуть чуть приятно душат, целуются и смеются. Спрашивают у меня -«где небо ?» и восклицают «походу, Оля не с нами». Это равносильно двойной жизни – будто совсем одна и неудобно заглушать собственную сентиментальную соляную одышку и несколько потную, от жары и грубостей, забитую терминами, голову.
Самое время для радости, потому что соседний парень встречает девушку и говорит «я сдал последний экзамен на пять». Самое время для радости – у меня ведь тоже свобода, как ни как. А я тут же все сдала, ушла в себя и прекрасное настроение пошло на спад. Думаю, - это какой то способ противодействия всеобщему веселью и беззаботности. Я бы не стала так сильно сжимать палец, стараясь побольнее себе его всадить в руку, если б не подступающие слезы – давнишний способ приведения собственные мысли в умиротворение. Если на секундочку задуматься – меня не существует. Не существует в том, не фигуральном смысле – я ухватилась следить за каждой эмоцией окружающих людей.
Сильная усталость третирует меня изнутри. Про что то не хочется рассказывать – например, про пикантные подробности ночей и изнурительных пошлых дней – хотя, думаю, это намного интереснее, чем подмеченное наблюдение о сиюминутности и свободного от обязательств, пьяного «арсенальным», общества. Тишина моей души подслушивает и передает чужие простодушные сплетни.
Приятно осознавать глубину собственного неба и собственного материка, на котором и зиждится всякое собственное суждение, всякое оскорбление. Трехгодичной давности, Оля, не замечала или не думала о таком. В чем то это даже плохо – нет той непременной легкости жизни, что сопутствует окружающим подросткам. Никакой легкости, все серьезно, по – настоящему.
Уходя с чувством легкой вины, предвкушая исход своих наблюдений, следую логике мыслей привходящих, улавливая каждый низкочастотный сигнал, не красиво и строго пишу эти строки.
Судить - не правильно о людях. Поставлю прочерк в кассе использованных для оправдания слов.
Денег на новые нет, да и что там, нам, отчаянным еще надо.
Вечная тонкая грань между словом и делом. Вечность пропасти абсолютного счастья, которого я во преки всему не чувствую, и абсолютного отрешения, каждый раз встречающего меня крепкими объятиями и как бы вопрошающими « ну и где ты так долго была ?»
Отрешаясь, я забываю, что существует что то, необходимее, чем укрытие от проливного ливня из сверкающей молниями абсолютно черной и покрывающей все доступное мне небо.