Расставшись с Яффой, мы сняли в Бат-Яме двухкомнатную квартиру на углу Арлозорова и бульвара Ацмаут (Независимости). Дом находился в хорошем месте: в пятиста шестидесяти шагах от кромки моря. С крутого берега видны, как на ладони, бат-ямские пляжи, и на середине прогнутой дуги побережья стояла хорошо известная якобы с времён Гомера скала, окружённая валунами.
Этот берег с прилегавшими к нему пустынными песками – дюнами и барханами – купили ещё в двадцатых годах евреи для строительства своего города. Как это начиналось в ту далёкую пору, рассказали фотографии на первой странице моего дневника (сообщение № 2). Однако вернёмся к арендованной нами квартире.
Эта квартира № 5 состояла из салона, совмещённого с кухней в американском вкусе, и спальни. Её лощадь была просторней, чем в Яффе. На сохранившейся фотографии остался лишь уютный уголок салона – диван, покрытый добротным ковром, низкая скамеечка и на ней телефонный аппарат, а у другой стены – на высоких, художественно выполненных козлах – шкафчик с обеденной и чайной посудой.
На стенах картины: портрет моей Валентины (художник Г.А. Ничеухин, 1979 год) и картина Татлина (Tatlin. Масло, холст). Последовательно знакомлю с каждой из них.
Валентина - в прошлом картограф, а ныне мастерица произведений декоративно-прекладного искусства.
Художник Татлин. Живопись - Масло, холст, багет.
На фотографии, сделанной позднее, заметны добавки. Над диваном прибавились пять Валиных аппликаций. На снимке также изображён арендатор квартиры – он же автор дневника Grinblat, создавший весь этот опус.
Чуть не забыл рассказать о моём рабочем месте, предствлявшем собой двухстворчатый шкафчик с высокими и лёгкими стеллажами для книг и безделушек. Мы перевезли его в Бат-Ям из Яффы, а в квартире установили подле стены, не доходя двух метров до дивана. Над моим рабочим местом царил и реял коллективный портрет наших друзей и родных (скорбно признать, что пятеро из них уже оставили эту компанию).
Пока мы ещё не занимались переездом из дома в дом – шло время, и много изменилось. Хронос не дремал. Пришла пора мне второй раз выходить на пенсию (в Союзе вышел по выслуге лет, а здесь – по достижению преклонного возраста). Солидная автобусная фирма оказалась нравственно на высоте: проводили меня красиво и с двумя подарками. Профсоюз преподнёс современную (по тем временам) микроволновую печь, а сами шофера сбросились на персональный компьютер. Ни там, ни тут я не обижался на власть: работал тяжело, но заработывал (как мне казалось) много. А много ли на самом деле? Истинное положение открыл мне сам, ставший пенсионером, Михаил Сергеевич Горбачёв в телевизионном интервью. Я, сравнивая песионные пособия, наивно гордился, что выстраданная мною пенсия была лишь на 850 рублей меньше, чем презитенская пенсия Михаила Сергеевича. Понятно, что это его сильно угнетало – по крайней мере он очень серьёзно упрекнул Б.Н. Ельцына, что его личная пенсия давно не пересчитывалась и в тот момент составляла только 3850 рублей – жалкие крохи. Мы по-разному рассматривали заработанные материальные блага и ценности.
Другая комната была спальня. Находилась против салона. Их разделял узкий короткий коридорчик, а их двери располагались наискосок друг от друга. Мне удалось отыскать старую фотографию коридорчика. Его длина – два метра, а ширина около полутора метра. На левой стене коридора навешена белая дверь (в спальне), а на правой стене за выдвижной коричневой дверью был салон. В торце коридора стоял узкий шкаф. Его верхняя и нижняя части были полые, там можно поставить вазочку или безделушку, а центральная и нижняя части имели дверцы: это был наш винный бар. Каждый шкафчик бара вмещал 10-12 бутылок лёгкого вина. Рядом с баром находились (сверху вниз): декоративная тарелка моего производства; ниже – плетение макраме «Сова», сплетённое моей коллегой, руководителем информационно-вычислительного центра Ириной Кучеренко из Нижнего Новгорода; а ещё ниже – столик-геридон с высокой точёной ножкой и с резной круглой столешницей, созданной мною в технике мозаики маркетри (геридон - это столик на одной ножке с резьбой и украшениями).
Я отыскал сохранившуюся в моём архиве, фотографию, где на стене спальной комнаты были размещены картинки в аккуратных рамках и портет Валентины в меховой дошке. Комната тесновата, но нам места хватало.
Выше других на фотографии находился этот портрет. Я мотивировал это тем, что портрет красивой женщины должен служить украшением квартиры. У выхода стоял вентиллятор на металлической стойке и тут же – мягкое кресло, а над ним висел крупный мужской портрет. Видно, что дверь в коридор приоткрыта и просминривался выход к прихожей.
Обычно в летний оптуск мы с женой ездили в Крым, потому что Валентина родилась в Симферополе на улице Салгирной, а я увлекался подводной охотой и планьем. В тот год мы решили разделить отпуск на две части: половину провести на Чёрном море, а другую – посвятить Балтике. В газетах кстати промелькнуло сообщение, что Вильнюсская фабрика освоила производство дамских меховых дох из натурального меха ламы (род семейства верблюдовых, обитающий исключительно в Южной Америке).
Я связался с вильнюсским коллегой, дал свои реквизиты и получил ответ от службы реализации фабрики, что мой заказ будет ждать своего покупателя. День рождения у жены в январе, так что художник успел и закончить портет, и попрактиковаться в написании меха ламы.
Выходя из белых дверей нашёй спальни, мы попадали в небольшую квадратную прихожую и видели перед собой узкую дверь ванной комнаты. Здесь бросались в глаза русские расписные вещи: большая матрёшка, сделанной как футляр для сувенирной бутылки марочного коньяка; хохломское блюдо, ваза для цветов, большая кухонная доска с городецкой росписью, а под ней такая же деревянная расписная хлебница. Эти народные шедевры в новой стране утратили былое предназначение и использованы как яркие декоративные пятна интерьера.
Художников – как рыбы в море синем.
Я живопись приемлю и пойму.
Хоть в росписи профан по древесине –
на лысине рисуйте хохлому!
В простенке над дверью нашла удачное место в израильском доме декоративная маска из Гвинеи. А слева на свободной стене прихожей висела крупная картина «Стена Плача» (художник Бурле).
Неудачный угол обзора художественного полотна потребовал развернуть его более удачным образом.
