Иногда садовник срезал мне несколько левкоев или махровых гвоздик.
Я стеснялся везти их через голодную и озабоченную Москву
и потому всегда заворачивал в бумагу очень тщательно и
так хитро, чтобы нельзя было догадаться, что в пакете у меня цветы.
Однажды в трамвае пакет надорвался.
Я не заметил этого, пока пожилая женщина в белой косынке
не спросила меня:
– И где это вы сейчас достали такую прелесть?
– Осторожнее их держите, – предупредила кондукторша, –
а то затолкают вас и все цветы помнут. Знаете, какой у нас народ.
– Кто это затолкает? – вызывающе спросил матрос с патронташем
на поясе и тотчас же ощетинился на точильщика,
пробиравшегося сквозь толпу пассажиров со своим
точильным станком. – Куда лезешь! Видишь – цветы. Растяпа!
– Гляди, какой чувствительный! – огрызнулся точильщик,
но, видимо, только для того, чтобы соблюсти достоинство. –
А еще флотский!
– Ты на флотских не бросайся! А то недолго и глаза тебе протереть!
– Господи, из-за цветов и то лаются! –
вздохнула молодая женщина с грудным ребенком. –
Мой муж, уж на что – серьезный, солидный,
а принес мне в родильный дом черемуху,
когда я родила вот этого, первенького.
Кто-то судорожно дышал у меня за спиной, и я услышал шепот,
такой тихий, что не сразу сообразил, откуда он идет.
Я оглянулся. Позади меня стояла бледная девочка
лет десяти в выцветшем розовом платье и умоляюще смотрела
на меня круглыми серыми, как оловянные плошки, глазами.
– Дяденька, – сказала она сипло и таинственно, – дайте цветочек!
Ну, пожалуйста, дайте.
Я дал ей махровую гвоздику.
Под завистливый и возмущенный говор пассажиров
девочка начала отчаянно продираться к задней площадке,
выскочила на ходу из вагона и исчезла.
– Совсем ошалела! – сказала кондукторша. – Дура ненормальная!
Так каждый бы попросил цветок, если бы совесть ему позволяла.
Я вынул из букета и подал кондукторше вторую гвоздику!
Пожилая кондукторша покраснела до слез и опустила
на цветок сияющие глаза.
Тотчас несколько рук молча потянулись ко мне.
Я раздал весь букет и вдруг увидел в обшарпанном вагоне
трамвая столько блеска в глазах, приветливых улыбок,
столько восхищения, сколько не встречал, кажется,
никогда ни до этого случая, ни после.
Как будто в грязный этот вагон ворвалось ослепительное солнце
и принесло молодость всем этим утомленным и
озабоченным людям.
Мне желали счастья, здоровья, самой красивой невесты
и еще невесть чего.
Пожилой костлявый человек в поношенной черной куртке низко
наклонил стриженую голову, открыл парусиновый портфель,
бережно спрятал в него цветок, и мне показалось,
что на засаленный портфель упала слеза.
Я не мог этого выдержать и выскочил на ходу из трамвая.
Я шел и все думал – какие, должно быть,
горькие или счастливые воспоминания вызвал этот цветок
у костлявого человека и как долго он скрывал в душе боль
своей старости и своего молодого сердца,
если не мог сдержаться и заплакал при всех.
У каждого хранится на душе, как тонкий запах лип
из Ноевского сада, память о проблеске счастья,
заваленном потом житейским мусором.
Константин Паустовский, "Повесть о жизни"
В р е м я собирает капли в нашем сердце для души....
оставляя драгоценным,
то, что радостью блестит....
неустанно кружат стрелки будто птицы два крыла !..
Из своей души священной, Жизнь нам Время отдала!
